— Хорошо! — согласился я. — А с какого числа Белкин взят под наблюдение?

— С шестого января!

— Значит, видели, как он вчера подходил к дверям мастерской, где работает старик Золотницкий, и что-то вынюхивал?

— Конечно, видели! — успокоил меня Александр Корнеевич, и его лицо осветилось задорной улыбкой. — А вот тебя не заметили: ты замаскировался в синий халат и стал сыщиком-невидимкой.

Сотрудники Кудеярова громко захохотали, а я благоразумно последовал их примеру…

За окнами метель, неистово кружась, швыряла острые снежинки. С отчаянным криком трусливые воробьи ныряли в свои свитые в нишах домов гнезда. Один из них, перепуганный, влетел в мою раскрытую форточку и уселся на книжном шкафу. Я взял его, покормил хлебом, потом с силой выбросил птицу из форточки. Воробей взмахнул крылышками, чирикнул и благополучно скользнул в нишу.

Настойчивый телефонный звонок заставил меня взять трубку, и я услыхал голос Ксюши: она очень просила меня приехать. Неужели опять заболел Вовка?

Я немедленно отправился к Золотницким. Дверь мне открыла Ксюша и сообщила, что сегодня в десятом часу утра приехал Михаил Андреевич, Любовь Николаевна осталась аккомпанировать еще на трех концертах.

— А теперь, — добавила она, — не шумите!

Ксюша, как служанка в старинных пьесах, приложила палец к губам и пошла на цыпочках, и я, стараясь неслышно шагать, последовал за ней.

Она тихо открыла дверь, и я увидел стоящего ко мне спиной перед зеркалом., платяного шкафа скрипача. Нет, одетого в его зеленый костюм человека, который был пониже ростом, пошире в плечах. Я не мог видеть его лица в зеркале, а он, должно быть, разглядел меня.

— А, уважаемый! — услышал я голос старика Золотницкого. — Очень хотелось повидать вас!

Он повернулся ко мне лицом, стал благодарить меня за то, что я написал его сыну и снохе подхлестнувшее их письмо. Они назвали его “посланием с подковыкой”, а Люба обещала “привести меня к одному знаменателю”. Но я вспомнил пословицу: “Глуп не тот, кто спотыкается, а кто каждый раз спотыкается на том же самом месте”.

— Я приглашу на праздничный обед всех родных, всех знакомых, всех учеников до одного, — заявил скрипичный мастер, — и по справедливости скажу, что, если бы не вы…

— Пустое, Андрей Яковлевич!

— Нет, не пустое! — воскликнул он, вскочив с места и резко повернув голову. Передо мной возник прежний мастер Золотницкий. — Иначе я с ними по-другому поговорю!

Все-таки удивительно! Старик уже чувствовал дыхание смерти, еле унес от нее ноги, каялся, что не так жил. А как только поправился в санатории, отдохнул, остался таким же, каким был. Андрей Яковлевич объяснил, что отправляется на прием в клинику к доктору Галкину и хочет, как выразился, показаться во всей своей красе. Я подумал: собственно, зачем он вызвал меня? Андрей Яковлевич сам разрешил мое недоумение.

— Я побеспокоил вас, уважаемый, по семейному вопросу, — сказал он, вздохнув. — Надоело мне все время грызться с Михайлой. Да и Любаша переживает. Все-таки внучонок у меня!

— Забавный мальчишка!

— Я хочу ввести Михаилу в полный курс моих дел и, само собой, учеников. Что скажете?

— Хорошо задумали, Андрей Яковлевич!

— Обучу ребят, будут мастера, — смотри и удивляйся, народ честной! — откровенничал старик. — Да вы не удивляйтесь моему решению: сынок порадовал меня!

Он сказал, что раньше любил играть “Жаворонка” на своей белой скрипке. А вот Михайло взял ее да и собственными руками отделал.

Он показал на висящую на стене скрипку, которая, словно граненое оранжевое стекло, пускала по потолку пунцовые пульсирующие зайчики.

Андрей Яковлевич кашлянул, и, как живое существо, скрипка чуть слышно прошептала: “А-ах!”

— Во вкус вошел Михайло, — с гордостью проговорил мастер и, взяв смычок, сыграл несколько тактов “Жаворонка”. — Этого “Соловушку” отдам жене Разумова. Поверьте слову, стоящая скрипочка!

— Кстати! В прошлом году кто-то поцарапал ваш несгораемый шкаф, и вы заподозрили в этом Михаила Андреевича.

— Тсс! — прошептал старик, быстро запер дверь на ключ и подошел ко мне поближе. — Был такой грех!

— Я недавно заходил в редакцию к Вере Ивановне, и она спрашивала, что делать с вашим письмом.

— Я совсем о нем забыл! — воскликнул Золотницкий. — Без Михаилы я как без рук.

Я посоветовал ему написать записку Вере Ивановне о том, что он просит вернуть письмо. Андрей Яковлевич взял лист бумаги, обмакнул перо в чернила и начал аккуратно выводить кособокие буквы, которые, словно фиолетовые жучки, стали неровно сползать к краю страницы.

Эта записка до сих пор хранится в моем архиве и, когда она попадает мне на глаза, я думаю, что часто все мы бываем скоропалительны и несправедливы в своих решениях.

Между тем скрипичный мастер с воодушевлением рассказывал о своей будущей “Родине”.

— Клинушки-то мне достались от моего учителя Кузьмы Порфирьевича Мефодьева, а ему — от деда! — Он зашагал по комнате, как до болезни, высоко вскидывая острые колени. — Клену и ели будет больше двух веков! Если с умом взяться за отделку, то выйдет скрипка — обойди весь мир, другой такой не найдешь!

В дверь постучали, старик отпер ее. В комнату вошли Савватеев с высоким плоским черным ящиком под мышкой и Михаил с красным портфелем в руках.

— Здравствуй, Андрей Яковлевич! — провозгласил архитектор. — Берег плоды всей твоей жизни, как сокровище, и никому, даже жене, не показывал!

— Спасибо тебе, Георгий Георгиевич, — ответил мастер и, поставив ящик на стол, открыл его поданными коллекционером ключами.

Я увидел все части белой “Родины” и остатки клена и ели. Так вот кто был верным человеком, вот кому мастер доверил свою судьбу! А я…

Музыкант молча протянул портфель отцу.

— Смотрел таблицы? — спросил старик коллекционера.

— Да! — ответил тот. — Небольшая разница с теми цифрами, которые я приблизительно наметил на последних табличках, сделанных мной! Я сфотографировал их для клише, а теперь пришлось снять твои. В общем, моя книга в полном порядке!

— Ладно! Отделаю “Родину” и преподнесу тебе мои таблицы. И распишусь, как наказывал, красной тушью!..

Золотницкие отошли в сторону, сели на диван и о чем-то горячо заговорили. Я взял под руку архитектора, подвел его к круглому столику, возле которого стояли стулья с мягким сиденьем, и мы завязали разговор о скрипке “Родина”.

— Может быть, вы теперь ответите, — спросил я, — почему были так уверены, что тот, кто похитил портфель, вернет его обратно?

— Ну что ж, — согласился он. — Если нижнюю деку и таблички отдали бы нашему хорошему мастеру, то он отказался бы делать инструмент. Причина? Зачем ему чужая дека, когда он свою скрипку не успевает собрать!

— А если среднему мастеру?

— Ему вообще такое дело не поручат. Они больше занимаются починкой. Потом риск: запорешь — скандалу не оберешься! А заплатят за работу — автомобиль не купишь!

— Что было бы, если бы эта дека и таблички попали за границу?

— Даже в голову не приходило! — воскликнул Савватеев. — Конечно, там дело другое: все это отдадут наилучшему мастеру. Он доделает белую деку по табличкам, одновременно изучит характер дерева. И подберет для остальных частей скрипки идеальные клен и ель. Ведь тот, кто закажет скрипку, денег жалеть не будет: заломит за нее, готовую, такую цену, что нам и не снилось! Хорошая скрипка — то же золото!

В эту минуту Михаил вынул из кармана газету, развернул ее и дал отцу. Тот водрузил на нос очки в золотой оправе и стал читать. Он покачивал головой, что-то бормотал.

— Здорово вы, уважаемый, про нас написали, — обратился он ко мне. — И про Вовочку! — Он смахнул пальцем в уголке глаза слезу. — Что же вы ничего не сказали?

Объяснив, что еще не читал сегодняшней газеты, я посмотрел на полосу, где был мой очерк и портрет мастера.

— Ну уж, если такое дело не спрыснуть!.. — воскликнул он.