— Мы, кажется, говорили о статье вашего сына?

— Да, да! — зачастил мастер. — Что ему отец? Наплевать на него с высокой горы! — Он погрозил пальцем. — Отец все видит, да не скоро скажет! Мелко плаваешь, Михайло Андреевич!

— Что плохого вам сделал сын? — спросил я, глядя ему в глаза.

— Что-с? — спросил мастер и увильнул от ответа. — А то-с! Подойдя к принесенному Любой обеду, он развязал салфетку. Потом взял судки, открыл верхний, и по комнате разнесся аппетитный запах.

— Расстаралась Любаша! — сказал Андрей Яковлевич. — Милости прошу к нашему шалашу, — предложил он и поставил на электрическую плитку судок с супом.

Я хотел отказаться, но потом передумал: сейчас мастер будет есть, говорить не сможет, — и я сумею рассказать ему о статье его сына. Он наверняка выскажет свое мнение, и я узнаю то, для чего, собственно, пришел!

Я позволил Андрею Яковлевичу усадить меня за стол…

Я сказал, что статья его сына прелюбопытная. Мастер, набив полный рот, что-то промычал в ответ, но я уже был хозяином положения. В чем суть дела? Он, Михаил, доказывает, что есть скрипки Страдивари, где от времени почти сошел весь лак, а они по-прежнему звучат восхитительно. Однако, если снять ножом немного грунта, звук ухудшится. Музыкант, как и он, Андрей Яковлевич, объясняет, что именно грунт — это предохранитель скрипки от всех напастей и состоит он из соединенного с разными смолами пчелиного воска. При этих словах мастер стал поспешно жевать пищу, чтоб ответить мне, но я спросил, знаком ли он с техникой восковой живописи, или энкаустикой? Видя, что он, отрицая, качает головой, я объяснил, что анализ краски древних египетских фасадов показал, что входящий в нее пчелиный, особым способом обработанный, как его называют, пунический воск за пять тысячелетий не растворился, не высох, не окислился и вообще никак не изменился от солнца, ветра и дождей. Естественно, что пропитанные этим воском деки скрипки никогда не потеряют в весе, а именно от этого зависят точно установленная высота звука и характер его тембра. Но, продолжал я, воск еще придает краске и лаку необычайную свежесть и жизненность. В местах погребения египтян были обнаружены портреты: словно века их не коснулись, — люди, как живые!

Наконец Андрей Яковлевич вытер губы салфеткой и сказал:

— Мой сын перво-наперво скрипач, а у скрипача мозги, вроде стрелки испорченного компаса, повернуты в одну сторону: на старинную итальянскую скрипку. Заметьте, на старую, обыгранную, где и лачок местами сошел и трещинки имеются, конечно, подклеенные и закрашенные. Вообще заметны следы нашей работки! — Тут Золотницкий поставил передо мной тарелку с телячьей котлетой с ровненьким, оранжевого оттенка соленым огурцом и продолжал: — Ведомо ли вам, уважаемый, что ради этого некоторые, прости господи, знатоки-скрипачи разбивали свой инструмент, а потом приходили в мастерскую и просили его починить? — Мой собеседник взметнул над головой правую руку с поднятым указательным пальцем. — И вот фортуна! Нашли скрипку Страдивари, которую он сделал в тысяча восемьсот шестнадцатом году. Ни царапинки, ни пятнышка! Знаменитые скрипачи опробовали ее, и она, новая, звучала лучше, чем его же старые! Кажется, все понятно? А какой толк, спрашивается? Ни-ка-ко-го! Подавай опять залатанных итальянцев, а советский мастер не делай новых, а потроши старые, чини, заклеивай! — Андрей Яковлевич устремился в угол, хватил кулаком по шкафу, и гул пошел по комнате. — Мой отец тридцать лет гнул хребет у хозяев на фабрике. Я — рабочий человек чуть ли не с двенадцати лет! — Он протянул руки с широкими оранжевыми от краски и лака пальцами, с загрубелыми, мозолистыми от стамесок, от напильников ладонями. — Я делаю хорошую, полезную вещь, — хвали меня, благодари! Я делаю дрянь, — ругай, гони в шею! А скрипачи? Не успел получить путевку на гастроли, особенно за границу, так сейчас же подай ему из Государственной коллекции итальянскую скрипку!

Я было хотел ответить, что немало наших скрипачей играет на советских скрипках, и вдобавок на новых. Но тут Андрей Яковлевич, тяжело дыша и вытирая клетчатым платком на лбу пот, снял очки и опустился на стул.

— Да что я надрываю сердце! — сокрушался он, сгорбившись и расстегивая воротник. — Вон мой Михайло, свет Андреевич, получил от меня добрую скрипку. Нет, разонравилась! У отца не спросил, как, мол, быть? А раздобыл себе итальянца Маджини! — Старик наклонился ко мне и доверительно прошептал: — А Маджини-то у Михаилы фальшивый, провались я на этом месте!

Этому я охотно поверил: скрипки Маджини долгое время не были в ходу, а потом, когда знаменитый скрипач Шарль Огюст Берио стал играть на инструменте итальянца, на них поднялся спрос. Предприимчивые комиссионеры усиленно вклеивали в любую подержанную скрипку с двойным усом этикет Маджини…

Однако допустим, что Михаил Золотницкий разочаровался в инструментах отца и завел себе Маджини. Зачем же он, как заявил мастер, стремился узнать секреты отца? В это время Андрей Яковлевич, прижав ладони к щекам и медленно покачиваясь, говорил:

— Ах, какую новую скрипку сделал я для Михаилы! Четыре года корпел, перед второй лакировкой около двух лет сушил. Ну, думаю, расцелует меня сынок! А он и не стал дожидаться моего подарка. Ну ладно! — воскликнул мастер и хлопнул рукой по столу. — Моего “Жаворонка” отдаю на конкурс! Быть ему в Государственной коллекции! Пусть Михайло любуется да облизывается! А к моим секретам не подпущу!

— Три минуты назад вы заявили, что у вас никаких секретов нет!

— У каждого мастера есть свой подход к работе, и нечего его без спроса выуживать у отца! Хватит! Пусть ищет других учителей! — прошипел он, как рассерженный гусак. — Маджини! Маджини!

Стенные часы стали рассыпать по комнате серебряные монеты. Старик поглядел на циферблат и ахнул: стрелки показывали три четверти одиннадцатого.

— В десять я должен спать как сурок! — сказал он. — Заходите в другой раз! — Он протянул мне руку. — Прощения просим!..

Я проявил снимки, отпечатал их и поехал в редакцию газеты. Там по распоряжению ответственного секретаря Алла напечатала на машинке заявление в Научно-исследовательский институт милиции с просьбой произвести экспертизу фотографии несгораемого шкафа и его замка. На следующий день я уже знал, что царапины сделаны стамеской со сломанным правым уголком.

Я подумал: стамески есть у шестнадцати учеников и у самого мастера. Среди них нетрудно обнаружить несколько штук со сломанным уголком и выяснить, кто из их владельцев поцарапал шкаф. Но если бы один из учеников мастера или его сын двигали тугую крышечку замка, то они, заранее зная об ее свойстве, действовали бы пальцем, ключом, деревянной ручкой стамески. Значит, я прав: крышку пытался сдвинуть чужой человек, которому было неизвестно, что она туго ходит. Он мог схватить с любого рабочего стола стамеску и пустить ее в ход. В спешке стамеска сорвалась, и он поцарапал несгораемый шкаф над замком. В подсобной комнате маленькое окно, десятиваттная электрическая лампочка, поэтому сперва никто не заметил царапины. Когда же старик увидел их, стал волноваться, пошел к коменданту, — царапины затерли красным лаком. Кстати, бутылочка стоит на подоконнике. Сделали это ученики, понимающие, как вредно Андрею Яковлевичу нервничать.

Но кто этот чужой человек? Им может быть любой переступивший порог мастерской заказчик, а таких только за один месяц бывает двести-триста человек! Разумеется, я могу изучить близких людей мастера, его родных. Но разве я в состоянии сделать то же самое с таким количеством чужих?

Что же получилось? Вера Ивановна попросила меня узнать, есть ли царапины на дверце несгораемого шкафа, и не причастен ли к ним Михаил Золотницкий? А на самом деле она поставила передо мной трудную задачу: установить, затевается ли здесь преступление, какое, кем, когда, — и предохранить от него скрипичного мастера. Не случайно в Программе КПСС говорится: “…главное внимание должно быть направлено на предотвращение преступления”. Но тут для этого нужен отряд опытных сыщиков, а не один я, новичок!