Я хотел сказать, что все перебрал в его несгораемом шкафу, но запнулся и только вздохнул: “Что спрашивать с больного старика?”

— В позапрошлом году пошел свекор в бухгалтерию сдавать деньги и документы, — продолжала Люба, — а счетовод и кассир уехали по делам. Вернулся он к себе и вместо того, чтобы спрятать все в несгораемый шкаф, положил в ящик рабочего стола. К концу занятий хотел пойти в бухгалтерию, полез в шкаф — ни документов, ни денег! Ученики уже ушли леи мой. Поднялся переполох. Ночью Андрею Яковлевичу было плохо, а утром все сам нашел.

— Когда я был у него недавно, он искал газету в одной папке, — сказал я, — а до этого сам положил ее в другую!

— Вот видите! — подтвердила Люба и посмотрела на меня с улыбкой. — Я прошу вас, проверьте в его шкафу все, все до последней бумажечки! Не найдете — посмотрите во всех ящиках, во всех шкафах. Уверена, целехонек красный портфель, и никто оттуда ничего не брал!

Я дал слово выполнить ее просьбу.

Погода, словно имеющая успех красавица, капризничала: то дарила ледяной улыбкой, то вдруг, как пригоршнями белого конфетти, шаловливо бросалась мелким снежком, и он таял на асфальте, оставляя после себя черные точки.

Я закончил очерк о скрипичном мастере и стал раздумывать, как в действительности могло произойти похищение красного портфеля. Рассуждая, я предположил, что среди подозреваемых нет безупречных людей, хотя в глубине души не верил в их вину. Ведь в любом деле могут быть десятки различных граждан, на которых падает подозрение. Достойный труд следователей и оперативных работников состоит в том, что они проводят одну версию за другой и в конце концов нападают на след настоящего преступника.

Итак, двадцать девятого декабря прошлого года Андрей Яковлевич к концу рабочего дня видел красный портфель в несгораемом шкафу. С этого момента до утра запертая мастерская охранялась сторожем, вахтерами, и никто не мог туда проникнуть. А вот тридцатого декабря, по заявлению старика, к нему приходили: утром сын Михаил, днем кинорежиссер Разумов, позднее коллекционер Савватеев. И при мне в шесть часов вечера мастер обнаружил, что из его секретного ящика несгораемого шкафа исчез красный портфель.

Михаил Золотницкий превосходно знал обстановку и распорядок в мастерской: отец страдает приступами стенокардии, устает, дремлет и забывает спрятать ключи. Не надо много думать, каким образом можно проникнуть в шкаф. Имеет ли смысл скрипачу взять красный портфель? Да, имеет: по тем справкам, которые я успел навести у знакомых скрипичных мастеров, конечно, не называя ни места происшествия, ни фамилии, было ясно, что по табличкам можно доделать нижнюю деку “Родины”, потом подобрать подходящее дерево и сделать всю скрипку. Пошел бы на это Михаил Золотницкий? Музыкант он средней руки, его заработок не так уж велик, расходы значительны: ребенок, няня, молодая жена, которая любит хорошо одеваться. Кроме того, он, наверно, знал, где хранятся остальные части “Родины”, и мог ими завладеть. Почему? Он, безусловно, учел, что эта кража нанесет отцу удар, и тот сляжет. А разве это не благоприятный момент для того, чтобы воспользоваться остальными приготовленными частями для “Родины”?

Остается один, сам собой напрашивающийся вопрос: помогала ли чем-нибудь скрипачу Люба? Она не верила в то, что муж сумеет без секретов отца добиться премии на конкурсе смычковых инструментов, о чем сама мне говорила. Если бы муж попросил ее помочь, она могла на это пойти. Но тогда было непонятно, зачем она так настаивала на том, чтобы еще раз поискать красный портфель в мастерской Андрея Яковлевича?

Архитектор Савватеев неоднократно посещал мастерскую, хорошо знал распорядок дня, привычки старика Золотницкого. Одержимый неописуемой страстью к коллекционированию, кроме скрипок, табличек с автографами мастеров, он, естественно, мечтал о составленных Андреем Яковлевичем вычислениях к третьему варианту “Родины”. Конечно, получив таблички к первому и второму вариантам скрипки, архитектор рассчитывал, что мастер отдаст ему со своим автографом и документ к третьему. Но тот, как заявил сам Георгий Георгиевич, даже отказался показать ему таблички. Воспользовавшись удобным моментом, когда, например, ключи от шкафа оказались под рукой, Савватеев открыл дверцу секретного ящика, вынул красный портфель, чтобы тут же сфотографировать таблички. Увы! Мастер или еще кто-то помешал вору, и ему пришлось захватить портфель с собой и сделать то, что он задумал, дома. Иначе не объяснишь нахождение фотографии с табличек нижней деки третьего варианта “Родины” в папке: “А.Я.Золотницкий”. И потом, отчего коллекционер так уверенно предсказал, что красный портфель вернут скрипичному мастеру? Ведь если это случится, будет ясно: кто взял, тот и отдал!

Кинорежиссер — третий, взятый мною на подозрение человек, — был осведомлен о старом мастере своим приятелем Савватеевым и, кроме того, наблюдал во время съемок за Андреем Яковлевичем и говорил с ним. Разумов задумал одним ударом разрубить гордиев узел: заснять для фильма “Жаворонка”, нижнюю деку и таблички для “Родины” унести, отдать какому-нибудь мастеру, вероятно периферийному, и заказать скрипку. Представлял ли такой заказ какую-нибудь опасность? Нет! Не только эксперты-музыканты, но даже сам старик Золотницкий никогда не узнали бы, что для данной скрипки основой послужила доработанная по табличкам нижняя дека “Родины”.

Четвертым вором мог быть любой человек, действующий по указке одного из уехавших на экскурсию учеников скрипичного мастера. Такой сообщник, безразлично, опытный или неопытный, явился бы в мастерскую в точно намеченный срок и, совершив подлое дело, исчез бы.

Если бы ему сразу не удалось взять красный портфель, он через несколько дней, под благовидным предлогом, появился бы снова и заходил до тех пор, пока не выполнил бы то, что было задумано. В результате появилась бы новая скрипка!..

Пятым вором мог быть любой жуликоватый клиент, при удобном случае полезший в несгораемый шкаф не за красным портфелем, а просто за ценной добычей. Однако, наткнувшись на портфель, сразу схватил бы его и унес, подумав, что раз он лежит в секретном ящике, то набит ценностями. Конечно, пятый вор поспешил бы скрыться и, в укромном уголке, вдали от чужих глаз, заглянуть в портфель. Если это был понимающий в чертежах человек, то он сбыл бы какому-нибудь мастеру деку с табличками. Если же эти вещи были ему в диковину, он или попытался бы установить их стоимость, или, плюнув, забросил бы куда-нибудь, а портфель взял себе. Короче: в том и другом случае украденные дека и таблички не вернулись бы к скрипичному мастеру.

Однако самым опасным вором был бы шестой, которого следует назвать невидимкой. Но это не невидимка из известного романа Герберта Уэллса. Это не так! Хотя шестой вор видим, но часто даже самые проницательные оперативные работники уголовного розыска его не видят. Может быть, и мы, то есть автор и читатель, встречались с этим вором, беседовали с ним, но никому из нас и в голову не пришло, что он именно тот, кто совершил кражу. Да, по совести, как его узнать: на улице он принимает облик почтальона с сумкой писем и газет, на вокзале — носильщика с чемоданами в руках, в ресторане — официанта с салфеткой под мышкой, в больнице — санитара в белом халате, который несет носилки или катит кресло на колесах в какую-нибудь палату. Словом, вор № 6 похож на бесчисленных своих честных товарищей по профессии. Он настолько примелькался, что, подобно сосне в сосновом лесу, не обратит на себя никакого внимания, и, всеми видимый, будет невидим.

Все это напоминает мимикрию — защитное приспособление, широко распространенное среди животных и растений…

Теперь я на собственном опыте убедился, как легко вести следствие на страницах рукописи и как сложно это в жизни. Ведь до сих пор у меня не было ни одной основательной улики против подозреваемых мной людей. А еще когда я студентом-юристом стажировался у старичка следователя, он, поднимая вверх указательный палец, не раз предупреждал: “Следствие без улик — все равно что утопающий человек без волос: ухватиться не за что!”