Вот оно! Свершилось. Он сам предложил ей интимную близость, хотя она уже считала, что этот миг никогда не наступит. Конечно, после того, что произошло, романтики в этом не оставалось ни на грош, зато ее плоть имела все шансы взять свое за долгое время вынужденного воздержания.

— Ты предлагаешь мне это после всего того, что случилось?

— Но ты же меня любишь? — Он лениво, едва передвигая ноги, двинулся к ней. — К тому же я уверен, что эта видеозапись возбудила тебя ничуть не меньше, чем меня. А меня она возбудила не на шутку.

Когда он поцеловал ее, она, на удивление, ничего не почувствовала. А ведь его прежний поцелуй — там, у черного входа в «РО», — зажег в ней огонь невиданной силы. Должно быть, все то, что она сегодня узнала и увидела, подействовало на нее, словно сильнейшая анестезия, и сделало ее бесчувственной, как резиновая кукла.

Она хотела только его от себя оттолкнуть — ничего больше. Чтобы потом объяснить, какие противоречивые чувства в его присутствии она испытывает, как напугали ее его поведение и странные требования, и сказать, сколько боли он ей причинил…

Но ничего этого она ни объяснить, ни сказать не успела. Как раз в эту минуту Калум склонился, чтобы облобызать соблазнительный бюст, так что нацеленный ему в грудь удар ее выставленных вперед ладонями рук пришелся точно ему в лоб. Одетта не зря часами занималась на тренажерах, и толчок у нее был что надо — как у чемпионки по толканию ядра. Калум запрокинул голову, отлетел от нее словно щепка и рухнул на пол, соприкоснувшись затылком с дубовым паркетом.

Одетта положила на лоб бормотавшего что-то в беспамятстве Калума смоченное холодной водой полотенце.

Одетта присела рядом с ним на пол и, покусывая ноготь, стала раздумывать, стоит ли ей вызывать «Скорую помощь». Калум уже начал приходить в чувство, а у нее не было никакого желания навлекать на себя подозрения в попытке убить человека. Ей и без того предстояло явиться на суд и отвечать за неумелое руководство предприятием и попытку ввести банковских чиновников в заблуждение.

— Какого черта? — вдруг явственно произнес Калум, и Одетта с облегчением перевела дух. Раз начал ругаться, значит, дело не так плохо.

Прошло еще некоторое время. Когда Одетта опустила глаза, чтобы выяснить, как чувствует себя пострадавший, то заметила, что он уже приоткрыл веки и смотрит на нее вполне осмысленным взглядом. В следующую минуту он сорвал с себя полотенце, вытер ладонью мокрый лоб и присел, опираясь на руку.

— Ты что, тварь такая, со мной сделала?

— Ты просто упал и ударился головой, — объяснила Одетта, следя с беспокойством за его расширившимися зрачками.

Калум, обхватив себя руками за голову, неуклюже поднялся с места, некоторое время стоял, раскачиваясь из стороны в сторону, а потом на полусогнутых побрел к двери. Прихватив свой черный чемоданчик и водрузив на голову кожаную шляпу, он, прежде чем выйти за дверь, повернул голову, посмотрел через плечо на хозяйку дома и крикнул:

— Ты, сучка фригидная, еще за это поплатишься! Я тебе устрою сладкую жизнь. Обещаю!

— И тебя, Калум, с Новым годом, — сказала Одетта, прежде чем дверь захлопнулась.

Как только Калум ушел, она схватила валявшийся на полу компьютерный диск, сунула его в электрокамин и не сводила с него глаз, покуда он не распался на части и не превратился в щепотку сероватой пыли.

Неприятный запах от сгоревшего диска долго еще не выветривался из квартиры, заставляя людей, которые приходили ее осматривать, в отвращении морщить носы.

Джимми поехал в Вентвортский гольф-клуб, чтобы поговорить с Калумом об Одетте. Гольф был новейшим увлечением Калума, и клуб являлся единственным местом, где Калума почти наверняка можно было застать. Джимми терпеть не мог гольф, но играть ему все-таки пришлось.

— Что ты машешь клюшкой, как цепом? Смотри, как надо. — Калум установил мяч на подставку, размахнулся и сильным ударом послал белый шарик в сторону деревьев, немного не дотянув до отметки в сто ярдов.

Джимми был отличным спортсменом и хватал науку, что называется, на лету. Он размахнулся, как учил его Калум, и нанес удар. Мяч выписал в воздухе огромную дугу и лег у отметки в триста ярдов.

— Как это у тебя получилось, ума не приложу… — Калум следил за полетом мяча, сдвинув свою кожаную шляпу на затылок.

— Просто я представил себе, что мяч — одно из твоих яиц, — съязвил Джимми, опуская клюшку. — Кстати, ты до сих пор мне не ответил, какого черта ты затеял это судилище? Одетта из сил выбивалась, чтобы поддерживать «РО» на плаву, и такого отношения с твоей стороны не заслужила.

Калум полез за своим мячом в куст, нашел его и, выбравшись из зарослей, сердито сказал:

— Бизнес есть бизнес, Джимми. Этот процесс никак не связан с тем, что между нами происходит. — Калум сунул клюшку в висевшую у него за спиной сумку и выбрал новую. Мысли у него были невеселые. Чтобы держать Джимми под контролем, ему приходилось делать вид, что у него с Одеттой роман. — Ты ведь знаешь, сколько она задолжала?

— Пока еще не знаю, — сказал Джимми, запуская на орбиту очередной мяч.

— Узнаешь на суде. Заодно выяснишь, чего она стоит. Настоящий бизнесмен всегда знает, как выйти сухим из воды. Так что считай этот процесс проверкой ее деловых качеств. — Калум потоптался на месте, приминая траву, и установил новый мячик. — Не беспокойся, банкротом ее не объявят. Зато суд избавит ее от ненужных иллюзий и продемонстрирует ей, как обстоят дела в действительности.

— А как быть с залогом? — спросил Джимми.

Калум как раз замахивался для очередного удара. Рука дрогнула, удар не получился, и мяч снова залетел в заросли.

— Каким таким залогом?

— Только не делай вид, будто не знаешь, что она должна внести двадцать тысяч фунтов за исчезновение мужа своей сестры, которого подозревают в сокрытии краденого. Это помимо тех денег, что она задолжала тебе лично, — сказал Джимми, зло сверкнув глазами.

— Бог мой! Да она и словом мне об этом не обмолвилась! — Калум в сердцах швырнул свою клюшку на землю. — Вот сучка!

— Странно, что ты об этом не знаешь. А вот я думаю, что залог и стал той последней каплей, которая переполнила чашу терпения судейских. Если сумму залога приплюсовать к остальным ее долгам, у нее на счете не окажется и пенни.

Калум опустил голову, стараясь скрыть овладевшее им замешательство.

— А ведь я предлагал ей продать мне «РО». С этими деньгами ей бы ничего не стоило добиться приостановления процесса. Теперь сам рассуди, что это за женщина. Она не только не умеет считать деньги, но еще и якшается с уголовниками. Нет, суд — единственный для нее выход. Он ей вправит мозги. Впрочем, даже если она и обанкротится, я все равно возьму ее на работу. Менеджер она все-таки неплохой. — Калум устремил на Джимми предостерегающий взгляд, который, казалось, говорил: «Ни слова больше, парень. А то поссоримся».

Джимми швырнул клюшку и зашагал прочь. Он никак не мог понять эту парочку и отношений, которые их связывали. В его представлении дрязги между Одеттой и Калумом напоминали скорее разборки надумавших разводиться супругов.

Когда Джимми скрылся из виду, Калум, который в его присутствии старался держаться подчеркнуто спокойно, едва ли не галопом помчался к зданию клуба, где находились телефоны. Сделав из бара несколько звонков, он злобно швырнул трубку, глотнул стоявшего перед ним в стакане виски и разразился ругательствами. Одетта впервые поступила с ним нечестно, не упомянув о залоге, который она обязалась внести за своего уголовного родственничка. Поскольку родственник скрылся, делу уже был дан ход, и это в перспективе могло основательно отразиться на его планах.

…Когда Одетту объявили наконец банкротом, она, как это ни странно, испытала немалое облегчение. Теперь она ни за что больше не отвечала. У нее даже собственности никакой не осталось — ни счета в банке, ни квартиры, ни мебели — ничего. Она чувствовала себя свободной, как птица. Впрочем, эйфория длилась недолго.