— Ничего, — пробормотал Джимми и, ткнув пальцем в ее потолстевшую сумку, спросил: — Что у тебя там?

— Мужские трусы! — рассмеялась Одетта, извлекая из сумки сшитые из шкуры Тигра трусы. — Раньше их носил Джоб, а теперь они станут экспонатом задуманной Денисом Тирском выставки «Белье эпохи андеграунда». Смешно, да?

— Смешно, но здорово отдает патологией. Не находишь?

— Еще как нахожу! — Одетта придержала дверь мельницы, пропуская Джимми и Уинни вперед. — Но ведь это новое искусство, а представители этого направления на такие вещи смотрят сквозь пальцы или даже их поощряют. Это не говоря уже о том, что Денис Тирск был фанатом группы «Маска» с детских лет. Поэтому, когда Флориан спросил меня, могу ли я достать…

— Флориан? — повторил Джимми каким-то странным, неживым голосом.

Пребывавшая в состоянии эйфории Одетта, чьи планы успешно осуществлялись, ничего этого не заметила и решила поведать Джимми всю правду о рисунках.

— Видишь ли, Джимми, — начала она, — я хочу снять груз со своей совести и рассказать тебе одну вещь, которая не дает мне покоя. Два дня назад мы с Флорианом основательно надрались на кухне Фермонсо-холла и…

Джимми решил, что с него довольно, и, переводя разговор на другую тему, произнес:

— Между прочим, Джоб погиб в автомобильной катастрофе. Или ты не знала?

Одетта испытала острое чувство вины.

— Извини меня, Джимми. Я как-то об этом не подумала…

— Ладно, забудь… — Джимми и сам не знал, зачем ей это сказал. Наверное, потому, что она была такая радостная и оживленная, а у него на душе скребли кошки.

Когда Одетта, приняв душ и почистив зубы, вернулась в спальню и скользнула под одеяло, неожиданно выяснилось, что Джимми лежит к ней спиной и дышит ровно и размеренно. Поскольку он не храпел, Одетта сразу поняла, что он только притворяется спящим. Поцеловав его в спину, она сказала:

— Джимми, я знаю, что ты не спишь. Может, скажешь наконец, что с тобой происходит?

Поскольку он ничего не ответил, Одетта решила, что он задумал с ней такую игру — немного ее помучить, а потом наброситься с ласками. Она решила перейти в наступление первая и стала ласкать ему шею, грудь и живот. В следующую минуту ее рука легла на его член. Тот был теплый и мягкий — «сонный», как она определила про себя его состояние. Одетта стала гладить его по всей длине, надеясь, что он отзовется на ее ласки. Так и случилось.

— Тебе приятно? — осторожно спросила она.

Джимми опять ничего ей не ответил, но дыхание его участилось и сделалось прерывистым, из чего Одетта заключила, что ее ласки достигли цели.

— Сейчас я сделаю так, — пробормотала она, — что нам обоим будет очень хорошо. — Одетта легонько куснула Джимми в плечо, после чего возобновила работу рукой, с каждой секундой наращивая темп.

Неожиданно член Джимми обмяк и стал сокращаться в размерах. Одетта попыталась было остановить этот процесс, но у нее ничего не получилось.

Когда Джимми заговорил, голос у него был несчастный и прерывался от внутренней боли и напряжения:

— Прошу тебя, Одетта, не надо…

— Что?

Джимми не шелохнулся. Продолжая лежать к ней спиной и не поворачивая к ней головы, он повторил:

— Не надо этого делать, Одетта. Ложись-ка лучше спать.

Одетта отвернулась от него и, орошая подушку слезами, сказала себе, что испытания сексом она — в который уже раз! — не выдержала. Недаром она всегда рассматривала себя как непригодную к сексу женщину. И неудачная попытка близости с Джимми лишь подтвердила самые худшие ее мысли на этот счет.

Наутро с опухшим от слез лицом она спросила Джимми, по-прежнему ли он хочет жить с ней у него на ферме.

— Конечно, хочу, — сказал Джимми. — Ведь я, Одетта, очень тебя люблю… — К сожалению, его слова странным образом расходились с делом. Когда она захотела его поцеловать, он отстранился и сказал, что сейчас не время нежничать, поскольку надо собираться на работу. В его манере вести себя с ней стало проступать нечто покровительственное, даже отеческое. Он и с братьями вел себя точно так же: старался быть с ними ласковым и снисходительным даже в том случае, когда их поступки требовали порицания. Можно было подумать, что он винил за это прежде всего самого себя.

Одетта неожиданно пришла к выводу, что сможет жить с Джимми, даже если секса у них не будет вообще. Ведь жила же она прежде без секса годами — и ничего. А причиной страшного кризиса, который едва ее не доконал, стал не сексуальный голод, а отсутствие в ее жизни любви.

Лондонская квартира Калума пустовала много недель, и на нее уже точил зубы Уэйн Стрит, которому нравился район, где она находилась. Продавать Уэйну Стриту квартиру, которая была заложена и перезаложена, в планы Калума не входило — такая сделка большого дохода не сулила. По совету Сид он собирался сдавать ее в течение длительного времени за кругленькую сумму, но в последний момент неожиданно передумал.

— Когда ты сможешь достать наличные? — спросил он Уэйна.

Уэйн сразу догадался, что Калуму позарез нужны деньги, и предложил скостить первоначальную цену на двадцать тысяч фунтов. К большому его удивлению, Калум торговаться не стал и согласился на предложенную сумму — при условии, что Уэйн привезет ему деньги на следующий день. После этого Калум сразу же перезвонил Денни Ризу.

— Извини, приятель, — сказал Денни, — но Нож уже толкнул рисунки, кому — не знаю. Так что теперь ты перед ним чист. Надеюсь, ты доволен? Ведь Нож, если не ошибаюсь, собирался тебя убить, — добавил он зловещим голосом.

Калума это известие нисколько не обрадовало. При сложившихся обстоятельствах Джимми не суждено было увидеть свои рисунки никогда в жизни. Но это полбеды. Стоило только их новому владельцу прочитать послание Джоселина Сильвиана на обороте, а потом увидеть Джимми на экране телевизора в сериале «Пищевые войны», как ему не составило бы большого труда сложить два элемента головоломки вместе, протянуть ниточку от рисунков к Джимми, обвинить его в хищении рисунков из дома отца и контрабанде, а затем попытаться его шантажировать. Самое неприятное заключалось в том, что Калум сам упросил Джимми дать согласие на развернутое интервью с Ронни Прайэр. Теперь ему оставалось только надеяться, что вышеупомянутое интервью еще не состоялось.

Как угорелый Калум помчался в Фермонсо.

— Можешь не давать Ронни интервью! — закричал он, найдя приятеля в теплице. — Я это дело утряс.

— Поздно, — злобно сверкнув глазами, сказал ему Джимми. — Мы уже с ней встречались. Сегодня утром. — Вручив Калуму пучок какой-то измазанной грязью травы, он добавил: — Вот тебе розмарин. Можешь взять на память о нашей былой дружбе…

День свадьбы Лидии Морлей вошел в историю. Но не потому, что она была дочерью всемирно известного теннисиста. И не по той причине, что она выходила замуж за младшего брата одного из самых популярных в Лондоне рестораторов. Все было куда проще и прозаичнее. Ночью разыгралась страшная буря, какой не было в Англии аж с середины пятидесятых. Программы новостей взахлеб повествовали о разрушенных домах, размытых дорогах и миллионных убытках, которые принес стране обрушившийся на нее ураган. Гражданам предлагалось сидеть дома и воздерживаться от каких бы то ни было прогулок или поездок.

— Не слишком хорошее предзнаменование, верно? — сказала рано утром с ухмылкой Сид, прислушиваясь к завыванию ветра, готового в любой момент сорвать крышу со старой мельницы.

Финли, который провел ночь перед свадьбой на ферме у Сид, жутко волновался. И старший брат только усугубил его беспокойство. Войдя со двора на кухню, Калум навалился всем телом на дверь, чтобы ее закрыть, и пробурчал:

— Ходить по улице невозможно. Ветер просто сдувает с места. Шляпу, во всяком случае, у меня сдуло.

— Я попытался было позвонить Лидии, да телефон не работает, — несчастным голосом проблеял Финли.

— Не волнуйся, парень, ничего с ней не случится. Сейчас за ней приглядывает все ее семейство. — Калум снял очки с желтыми стеклами, смахнул с лица дождевые капли и сказал: — Лошади просто сходят с ума. Я хотел дать им успокаивающий сбор, как ты, Сид, советовала, но они так напуганы, что ничего не хотят брать в рот.