Хуже всего было то, что она в одну ночь стала нищей и, как следствие этого, сделалась объектом благотворительности со стороны ее друзей. Это было чертовски унизительно и тяжело отразилось на ее самолюбии.

Джун настаивала, чтобы Одетта переехала к ней, как только ее сгонят с квартиры. Перспектива переезда неожиданно увлекла Одетту, и она ударилась в обсуждение разнообразных усовершенствований, которые сделает в гостевой комнате Джун, когда туда переберется. Эти бесконечные разговоры о пустяках стали наводить Джун на мысль, что у Одетты не все в порядке с головой.

Одетта долго собиралась с духом, прежде чем позвонить родителям и сообщить о своем разорении. На удивление, они восприняли это известие куда спокойнее, нежели большинство ее друзей, но вернуться под родной кров не предложили.

— Сейчас у нас живут детишки Монни. Она нашла себе место продавщицы в супермаркете и работает по ночам, так что следить за детьми, кроме меня, некому, — сказала ей Клод, а потом, минуту помолчав, добавила: — Будем надеяться, ты скоро встретишь хорошего человека, который будет о тебе заботиться. Я, как ты знаешь, только об этом и мечтаю.

Одетта не могла отделаться от ощущения, что ее родственники так и не осознали по-настоящему всей серьезности ее положения. Ведь ей, для того чтобы снова подняться на ноги, могли понадобиться годы.

— Не убивайся особенно из-за этого, крошка, — сказал отец, дождавшись, когда Клод уступила ему свое место у телефона. — Ты откроешь новый ресторан. Ты сможешь, я знаю. Но если тебе понадобится моя помощь — только позвони, — сказал Рэй и повесил трубку.

На этом объяснение с родителями закончилось.

Одетте пришлось перебираться к Джун и Джею. Поначалу все шло отлично. Джун просто нарадоваться не могла, что у нее под боком живет близкая подруга, с которой всегда можно распить бутылочку и поболтать. Она частенько спроваживала Джея в паб под предлогом, что им, девчонкам, надо кое о чем поговорить наедине.

Хотя многочисленные знакомые Одетты старались не касаться в разговоре с ней темы ее банкротства, отделываясь общими сочувственными фразами, вроде: «От этого никто не застрахован» или «Все под богом ходим», — приличной работы ей так до сих пор никто не предложил. Одетта пришла к выводу, что в деловых кругах доверие к ее способностям сильно подорвано.

Между тем события развивались своим чередом.

Калум выкупил «РО» едва ли не в тот самый день, когда Одетта отказалась от него на суде в пользу банка. Долги по неоплаченным поставкам и оформлению по-прежнему висели на ней, так что заведение досталось Калуму чистеньким и вполне безопасным с точки зрения неожиданного налета кредиторов. Калум, однако, возродить «РО» к жизни даже не пытался и уже через неделю перепродал его гигантскому гостиничному тресту. Это была часть затеянной им крупной сделки, которая, когда завершилась, сделала его одним из богатейших людей в Лондоне. Дело в том, что Калум заодно с «РО» продал свои доли в ресторанах и клубах «Деск», «Офис Блок», «Терапия», «Клиника» и даже в ставшем вновь популярным после ремонта старичке «Неро». Газеты были полны слухов и предположений о том, зачем он это сделал и что у него на уме, но никто из журналистов ничего конкретного сообщить по этому поводу так и не смог. Никто также не знал, что Калум стал владельцем старинного поместья Фермонсо-холл, хотя о его ссоре с Флорианом Этуалем, в результате которой чувствительный нос миллионера весьма основательно пострадал, раструбили в разделах светской хроники все мало-мальски уважающие себя газеты.

Через какое-то время Одетте позвонила Саския и сообщила, что новые владельцы «РО» приглашают ее на службу в качестве главного менеджера.

— Я хотела отказаться, но Стэн настоял. Не хочет, чтобы его шедевры оставались без присмотра.

— Соглашайся, — сказала Одетта. — Как говорится, в добрый час. — Она даже порадовалась, что «РО» так быстро открылся снова, а ее подруга опять заняла там руководящие позиции. По словам Саскии, изменения в ресторане были произведены минимальные, другое дело — название. По настоянию новых владельцев большие, в готическом стиле буквы на вывеске сменило невыразительное слово «Станция».

Пробыв некоторое время у Джун и почувствовав, что она вносит разлад в устоявшийся быт и распорядок жизни этого семейства — в каждой ссоре, которая происходила между Джун и Джеем, Одетта винила прежде всего себя, — она переехала в небольшую квартирку своих приятелей Элли и Дункана, где в ее распоряжение также была предоставлена отдельная комната.

Там ее поначалу тоже встретили с распростертыми объятиями: Элли стала готовить, чего раньше за ней не водилось, а Дункан, зная о склонности Одетты к хорошим напиткам, приобрел в лавке «У Одбинса» несколько ящиков красного французского вина. Увы, так уж сложилось, что Дункан и Элли работали дома, поэтому Одетта не могла отделаться от ощущения, что за каждым ее шагом постоянно наблюдают. У хозяев же по поводу ее пребывания на квартире со временем сложилось иное мнение, хотя тоже не слишком вдохновляющее. Об этом свидетельствовал разговор, который Одетта как-то раз случайно подслушала — уж больно тонкие здесь были стены.

— Мы не можем себе позволить кормить ее еще месяц! — Голос Дункана, обычно спокойный и ровный, вибрировал от раздражения. — Только-только мы стали достаточно зарабатывать, чтобы содержать себя и Китайчонка (так они промеж себя именовали свое чадо), как вдруг заявляется эта женщина и садится нам на шею.

— А мне казалось, ты в восторге от того, что Одетта будет у нас жить, — пролепетала Элли. — Сам же говорил, что Китайчонку надо больше общаться с разными людьми…

— Прежде всего ей надо общаться с детьми. Ведь ей всего два годика…

Разговор прервался, поскольку Элли после этих слов мужа разрыдалась, а Дункан принялся ее утешать.

На следующий день Одетта поставила хозяев в известность, что нашла себе дешевый гостиничный номер и по этой причине съезжает с квартиры.

Имея в кошельке менее десяти фунтов, она вышла на улицу, проследовала к ближайшей телефонной будке и, достав записную книжку, стала по алфавиту названивать всем своим знакомым. Она хотела одного: разжиться приютом на ночь — дальше этого ее амбиции не шли. Как назло, ей по преимуществу пришлось беседовать с автоответчиками — ее друзья или отсутствовали, или же не подходили к телефону. Между тем Одетте надо было действовать быстро: у будки выстроилась небольшая очередь, и кое-кто из стоявших в ней стал уже нетерпеливо постукивать ребром телефонных жетонов в стекло.

Одетта позвонила Джезу, хотя была почти на все сто уверена, что его нет в стране.

И — о счастье! — он отозвался.

— Это ты, Одетта? Ах ты моя маленькая нищенка! Живешь на улице, как я слышал? Ну ничего, это поправимо. Я сейчас уезжаю, но моя квартира в твоем распоряжении.

Одетта вышла из будки, снабженная инструкциями Джеза, как к нему доехать и где взять ключи. Через двадцать минут она уже входила в подъезд дорогого жилого комплекса на Ноттинг-Хилл, где проживал Джез. Заодно с ключами она получила у портье торопливо нацарапанную рукой Джеза записку, которая гласила:

«Моя бедная странница! Предоставляю тебе приют на неделю. Рекомендую найти работу. Хоть какую-нибудь. Люблю, помню, целую. Джез».

Одетта жила на квартире у Джеза, пока он гастролировал со своей группой по Германии, и каждый день, словно на работу, ходила в различные агентства по трудоустройству. Чиновники вежливо улыбались и обещали что-нибудь ей подыскать. Увы, то обстоятельство, что она пережила банкротство, говорило не в ее пользу, и она не получила ни одного мало-мальски интересного предложения. Отчаявшись найти работу, она, чтобы как-то себя занять и поднять себе настроение, снова стала много есть — благо холодильник у Джеза был набит под завязку. Это не говоря уже о том, что он вместе с ключами оставил ей двести фунтов «на конфетки». Она уничтожала консервированные паштеты из гусиной печени, нежнейшую датскую ветчину, норвежскую копченую лососину и прочие деликатесы из запасов Джеза.