Лиз действовала спокойно, руки ее не дрожали. Она положила кусачки в рюкзак, осторожно пролезла в образовавшуюся брешь, затем с помощью предусмотрительно захваченной проволоки она замаскировала ее, а потом спрыгнула на землю по другую сторону стены. Конечно, в конце концов кто-нибудь обнаружит, что проволочное заграждение перерезано, но к тому моменту она надеялась быть уже далеко от этого места.

Бегом преодолев перевал, Лиз стала спускаться в долину, туда, где находился небольшой городок. Когда восход окрасил горизонт в розовый и золотой цвета, она была уже на его окраине.

Лиз была вся в поту и страшно устала, но ощущение свободы действовало чудесным образом — дыхание выровнялось, силы возвращались. Она получала огромное удовольствие, думая о том, что хорошо усвоила уроки Ранчо и самого Тэйта. Теперь у нее было две цели: первая — выяснить, что означали всплывающие в ее мозгу воспоминания, вторая — узнать, что сделал с ней Гордон и, самое главное, зачем. Она должна помешать этому подонку добиться своего.

Быстро миновав городок, Лиз выбежала на узкую двухрядную дорогу с асфальтовым покрытием и замедлила шаг. Пройдя еще четверть мили, она услышала шум приближающейся машины и, сойдя с обочины, укрылась за деревьями.

Скорчившись так, чтобы занимать как можно меньше места, она ждала, и по ее разгоряченному лицу ручьями стекал пот. Наконец показался автомобиль — это был джип, и, вероятнее всего, с Ранчо. Поэтому Лиз, пригнувшись, стала быстро удаляться от обочины, скользя между деревьями.

Скрипнули тормоза — джип остановился. Лиз плашмя бросилась на землю и по-пластунски поползла в кусты, не обращая внимания на то, что ветки рвали ее одежду, впиваясь в кожу. Позади послышались мужские голоса, громкий топот, но преследователи — если это были они — и не старались передвигаться бесшумно.

Вся одежда Лиз насквозь промокла от пота, при каждом вдохе воздух обжигал легкие, страх стискивал железными оковами сердце. Она отползла уже футов на сто от дороги, когда внезапно услышала шум — вначале впереди, а затем справа и слева от себя.

Быстро развернувшись, она поползла обратно. Если бы ей удалось добраться до дороги, она могла бы попробовать завладеть джипом, напрямую соединить провода и…

Неожиданно наступила тишина. В молчании леса чувствовалась враждебность охотника, подстерегающего добычу. Не слышно было даже пения птиц и зудения москитов. Лиз замерла. Где-то недалеко от нее хрустнула ветка, она быстро поползла прочь от того места, откуда донесся звук.

В этот момент справа из кустов появился Гордон и, прыгнув вперед, навалился на нее сверху так, что у нее пресеклось дыхание. Слева почти одновременно выскочил второй преследователь — это был начальник по личному составу.

Эти двое действовали умело и скоординированно. Они перевернули ее на спину, затем начальник по личному составу уселся ей на ноги, а Гордон всей тяжестью навалился на грудь. Лиз, задыхаясь, отчаянно сопротивлялась, но ничего не могла сделать.

— Гордон! Дай мне встать, черт побери! — крикнула она, стараясь освободить руки.

— Спокойно, Лиз, — раздался голос вынырнувшего из леса доктора Левайна.

— А вы как здесь оказались?

— Вы не в себе, Лиз, — сказал Левайн, ставя на землю свой черный портфель и доставая оттуда шприц.

— Господи, что вы собираетесь делать?!

— Тебе надо отдохнуть, прийти в себя, дорогая, — с улыбкой отозвался Гордон успокаивающим тоном.

— Отпустите меня!

Лиз снова попыталась освободиться, но Гордон и Флорес держали ее словно в тисках.

— Держите крепче, иначе я не смогу сделать инъекцию! — крикнул доктор, описывая круги около клубка тяжело дышащих тел.

— Спокойнее, леди, нас здесь трое, так что никуда вы не денетесь, — пропыхтел Ашер Флорес.

— Ты, сукин сын! — заорала Лиз. — Они, наверное, давали мне наркотики…

Гордон зажал ей рот ладонью.

— Давайте быстрее, доктор! — крикнул он.

Левайн воткнул иглу в бедро Лиз прямо через камуфляжные брюки.

Препарат был настолько сильным, что Элизабет почувствовала его действие уже через несколько секунд. Она попыталась сосредоточиться, сопротивляясь влиянию наркотика, но сон навалился на нее теплой волной. Она услышала голос доктора, повернула голову, чтобы посмотреть на него и вспомнить… что-то важное… но веки ее, точно налитые свинцом, закрылись помимо ее желания.

— А что это у нее с пальцем? Почему он такой кривой? — спросил кто-то, и Лиз узнала голос Ашера Флореса. — Что случилось?

— Она сломала его несколько недель назад, — ответил Гордон, тяжело дыша, раздраженный, все еще разгоряченный борьбой. — Доктор, она уже отключилась? Ну ладно, солнце встает, нам пора убираться отсюда.

Лиз почувствовала, как кто-то измеряет ей пульс. Сквозь туман, окутавший ее сознание, пробился торжествующий голос доктора Левайна:

— Расслабьтесь, ребята. Она уже далеко отсюда.

Ашер Флорес завтракал в кафетерии на Ранчо, размышляя, чем бы ему заняться. Глобальные вопросы за него решали другие, так что ему оставалось всякая мелочь — например, как убить сегодняшний день. Но именно подобные мелочи просто сводили его с ума.

Ему было двадцать девять лет. Мать его была еврейкой, эмигрировавшей в Америку из Польши, отец — осевшим в США мексиканцем, католиком, как и большинство выходцев из латиноамериканских стран. До восьми лет Ашер посещал и синагогу, и католическую церковь. У них в доме ели как мацу, так и тортильи. Когда он понял, что рано или поздно ему придется делать выбор, религия перестала существовать для него.

Это было еще в те времена, когда их семья жила в южной части Лос-Анджелеса. Здесь, где то и дело слышались перестрелки, преступления, жестокие и зачастую совершенно бессмысленные убийства случались так часто, что к ним привыкли. Когда же в начальной школе он стал водить компанию с задиристыми вьетнамцами, его родители сочли за благо переехать. Семья осела в расположенном в графстве Орандж городке Мишн-Вьехо, где царили консервативные взгляды, а среди населения преобладали люди зрелого и пожилого возраста. Там Ашер подружился с тремя мальчиками из французских семей, ежедневно вывешивавших на своих домах трехцветный национальный флаг Франции, исключение делалось четвертого июля, когда на флагштоках в честь их новой родины поднималось ввысь звездно-полосатое полотнище. Ашеру это ужасно нравилось. Он помог ребятам создать в школе футбольную команду, а они подарили ему футболку с вышитой блестками Эйфелевой башней на груди. В средней школе его близким другом был парнишка из Западной Германии.

Позже, в колледже Калифорнийского университета в Сан-Диего, его заинтересовали другие страны, народы и их культуры. Он специализировался на тех науках и предметах, которые имели отношение к международным отношениям и внешней политике. Тогда-то его и приметили вербовщики из Лэнгли. Ашеру импонировало то, как сформулировали основную задачу его возможной работы: предлагалось принять участие в деятельности, направленной на обеспечение демократии во всем мире.

Во время шумных процессов 80-х годов Ашер работал в Европе, и потому многие детали скандала «Иран-контрас» выпали из поля его зрения. Кроме того, к моменту, когда он приступил к работе в агентстве, шум, вызванный этим делом, уже затихал. Как и многие другие, он следил за слушаниями в конгрессе и судебными разбирательствами по газетам, знал кое-какие пикантные подробности из разговоров коллег, но докапываться до сути ему было недосуг.

Ашер гордился своей репутацией одного из лучших оперативников Хьюза Бремнера. То, что новым директором ЦРУ стала женщина, ему очень нравилось, так как ее курс реформ отвечал на некоторые вопросы, возникшие у него.

Флорес мыслил простыми категориями: ставил перед собой ясную цель, которая опиралась на святую веру в правоту дела, которому он служил, цель тайных операций ЦРУ, по его мнению, состояла в том, чтобы поддерживать демократические режимы в тех странах, где они не были достаточно прочными.