Это был 20 сантиметровый стилет, оформленный в виде заколки для волос, – кансаси.

Такие для своей кровавой работы использовали женщины-ниндзя.

Откуда он здесь?

К коллекции, кроме него, имел законный доступ только один человек – отец. Но он умер в 1992 году, а с тех пор Чекашкин-младший открывал заветный чемодан раз двадцать. Что за чертовщина?

Он позвонил Димычу.

Астрыкин тут же засобирался в дорогу. Пришлось ехать и самому: встречались они только на Старокаширском шоссе, в Шишкине.

– Не скучно тебе здесь? – спросил Кинжал Олесю.

За то время, что они не виделись, девушка изменилась, осунулась. Её глаза больше не излучали сексуального призыва, в них поселилась злоба и суетливость. От неё пахло спиртным, она была неопрятна, не причёсана.

– К нам сейчас приедет гость, приведи себя в порядок.

Олеся молча ушла к себе наверх.

В окно он увидел, как открываются ворота и въезжает «сааб» Димыча.

Запертые в вольере, подали голос два из четырёх ротвейлеров – Окчар и Прум. Это был не собачий брёх, а предупредительный сигнал: если что – мы здесь.

Некогда смешной друг таковым больше не казался. Он по-хозяйски обошёл свою машину, присел, осмотрел задний мост, перекинулся парой слов с Василём. Димыч продемонстрировал новую привычку поправлять дорогие очки. В его движениях исчезли бессистемность, отсутствие цели и точности.

У Астрыкина появился вкус к добротным вещам. Особенно он любил безрукавки из дорогой джинсовой ткани, которые носил поверх джинсовых сорочек навыпуск.

«Едрёна-матрёна, другой человек!»

Его очень любила Наталья. «Дима – Божий человек», – говорила она. «А я?» – спрашивал Кинжал. Наталья прикрывала рукой улыбку: «Вы – другое».

Вот и сейчас она метнулась за ворота, скорей всего, за свежим козьим молоком для Димыча.

Солнце было над лесом.

К воспетым подмосковным вечерам Кинжалу хотелось прибавить стихотворение о том дивном времени, когда уже не день, но ещё и не вечер. Жаль, что заботы не давали возможности углубиться в себя и заняться слаганием виршей.

По лицу Димыча он понял – тому есть, что сказать.

– Не хотел тебе, Челкаш, морочить голову, но теперь, видимо, придётся, – Астрыкин садиться не стал, что бывало всегда, когда он нервничал.

– Дело в том, что чемодан с твоей коллекцией исчезал из моего дома почти на трое суток – с 15 по 18 августа 1997 года.

Кинжал обдумывал сказанное, а руки уже разворачивали кортики, появившиеся в

Российской армии и на флоте при Петре I. Позже именно у России и остальные армии мира переняли традицию – вооружать своих офицеров колющим холодным оружием с укороченным клинком.

Он лихорадочно проверял каждый экземпляр и даже не стал тратить драгоценных секунд, чтобы сбегать наверх и принести из кабинета реестр.

Собрание было большое – сорок два экземпляра, но несколько клинков были особо любимыми.

Например, немецкий кинжал образца 1933 года.

Правительственный заказ на его изготовление выполнил профессор промышленного училища. За основу он взял кинжал немецких наёмников-ландскнехтов XVI века.

Строгость и чистота линий этого изделия как бы подчёркивали аскетическую духовность нацизма. Этим ножом эсесовца вдоволь налюбовались даже советские авторы военно-патриотического фильма «А зори здесь тихие». По сюжету именно таким немецкий диверсант заколол девушку-красноармейца. Но в зверствах, чинимых с его помощью, ни само оружие, ни его изобретатели не виноваты. И этот кинжал является самым красивым и неповторимым в своём роде.

В Третьем рейхе холодное оружие было положено всем: детям, студентам, членам профсоюзов, служащим «Красного Креста», дипломатам, железнодорожной полиции, – не говоря об офицерах вермахта, люфтваффе и морского флота.

Любили это оружие и в России.

В начале XIX века кортик появился на русском торговом флоте. Позже клинки штатского типа были принадлежностью форменной одежды ремонтной телеграфной стражи и лесничих. Во время Первой мировой войны кортиками вооружили воздухоплавательные части, минные роты, автомобильные подразделения, военных врачей.

Но самым любимым образцом владельца коллекции – и самым редким! – был кортик русского почтальона образца 1820 года. У него 600 миллиметровый клинок шириной 30 мм – самый длинный кортик в коллекции.

Советская власть никак не могла выработать отношения к этому явно «буржуазному» виду оружия. В ноябре 1917 года кортики отменили. В 1924 м – вернули. В 1926 м – опять ликвидировали. И лишь в 1940 году кортик был окончательно утверждён в командном составе Военно-морского флота. В 1943 году И.В.Сталин «одел» в особую униформу дипломатов. К ней полагался кортик «в чёрных кожаных ножнах с золочёной металлической отделкой». Правда, почти сразу после смерти красного вождя всё это ушло в историю.

Уже через десять минут Кинжал облегчённо вздохнул.

– Ты кого-нибудь подозреваешь? – спросил он Астрыкина.

Тот наконец присел, набрал в лёгкие воздух и, сделав губы трубочкой, с шумом медленно выдохнул.

«Хороший признак», – подумал Кинжал:

– Ну, давай, не томи, колись.

– Дважды приходил один странноватый сантехник. Его видел отец. Говорит, это сослуживец капитана первого ранга Чекашкина – с огромным баулом. Старик ещё удивился, что же там за инструмент у него такой?

– Фамилия?

– Неизвестна.

«Опять игры военных разведчиков», – понял Чекашкин-младший.

Прозвучал ненавязчивый зуммер внутренней связи.

– Неси, Наташа, – угадал хозяин манёвр своих домоправителей.

– Молочко, – обрадовался Димыч, – и оладушки, картофельные!

– Только сначала дело и уж потом разврат! – строго пошутил Кинжал.

Астрыкин вслух размышлял:

– Думаю, что стилет здесь – не главное, так сказать, действующее лицо. Это лишь маячок, сигнал. В коллекцию заложили что-то ещё, а «сантехник» – лишь курьер.

Кто и что – можешь раскопать только ты. Да и этот кансаси… Для простого сигнала могли подбросить что-нибудь попроще, а это, как я понимаю, вещь редкая и дорогая.

Как всякий математик, Кинжал был горазд в карточной игре. Он мог и в дурачка перекинуться, и в банальное очко сыграть, и расписать пульку самого экзотического преферанса. В подростковом возрасте он истово увлёкся картами.

Однако, на его счастье, это вовремя учуял отец. «Убью!» – сказал батя тихо, но проникновенно. Страсть погибла, едва родившись. На математическом факультете он посвятил теории игр курсовую работу, но уже как исследователь в области теории вероятностей, а не энтузиаст зелёного сукна. И вот уже три года он чувствовал, что военные разведчики затеяли против него такой «банчишко», что, скорей всего, из-за стола он встанет проигравшимся в пух и прах.

– Ну, как – достаточно тебе данных для превращения их в информацию? – вернул его к реальности Димыч.

– Можно мне войти? – Олеся была в своём любимом чёрном одеянии, волосы подобраны, глазки подведены.

«Баба, как всегда, – некстати», – скривился Кинжал.

Димыч встал и поклонился.

Олеся увидела разложенные на ковре рядами красивые сексуальные клинки.

«Интересно, где Леонид их прячет?»

Она зашла за его кресло, положила руки на спинку.

– Присядь, пожалуйста, не люблю, когда за спиной стоят.

– Я могу вообще уйти! – убегая, девушка нервно зачастила по лестнице на второй этаж.

– Кажется, я понял, – осенило Астрыкина. – Твой новый клинок, возможно, какой-то сигнал именно от женщины. Так что, Челкаш, cherchez la femme!

Похороны Толстого всё время откладывали – шли следственные действия.

Дней через десять в его особняке – Софья с сыном на время уехала на её родину, в Сызрань, – Желвак слушал доклад Алекса о ходе их расследования убийства Лёвы Рокотова.

Водитель-охранник Захарыча подробно описал все последние маршруты шефа.

Дважды они были в Озерках, где Толстый встречался с двумя блатными. Местный «положенец»