Младшая, Олеся, хрен редьки не слаще.

Она родилась в год Парада планет, была на два с половиной года моложе сестры, а Кинжал знал, что такие, которые появились на свет в 1983?м, рождаются раз в триста лет. У астрологов ходит байка, что знаменитый следователь-осетин, мастер по отлову серийных убийц, просчитал будущего маньяка, который своими зверствами затмит даже Чикатило; он обязательно будет указанного года рождения. Это люди с ярко выраженными позитивными или негативными свойствами, среднего здесь не бывает.

Возможную драму Пенелопа усмотрела и в том, что добровольные наложницы Кинжала были полной противоположностью в постели.

Для старшей, красавицы Веточки, секс был просто баловством, отбытием номера или способом расчёта со «спонсорами» мужского пола. Младшая, тихоня Олеся, уже после первого интимного контакта поняла, что это для неё – смысл жизни, панацея от всех бед. В тринадцать лет её, по настоянию Веточки, лишил девственности приехавший в гости из Торжка дальний родственник, сорокапятилетний мужик. Потом, по секрету, он поделился впечатлениями со старшей: «Это – ураган! Чтобы целка так зажигала – я о таком даже не слышал!»

Веточка была потрясена: инертная, ленивая белобрысая Олеся оказалась в постели настоящей гетерой – по сравнению с ней, красавицей цыганской внешности.

А Олеся с тех пор стала искать себе хоть какую-то возможность плотских утех – как тонких и изысканных, так и грубых. Всё это тут же отпечаталось на её вполне заурядном лице, в результате чего в маленьких Озерках был явлен живой портрет настоящей нимфетки. Но не той, затаённой и спрятанной глубоко внутри себя, а театральной, кричащей.

Ей стало опасно выходить на улицу.

Так у старшей Веточки появилась новая, непривычная для неё миссия – отгонять двуногих самцов, слетавшихся на её невзрачную сестру, как мухи на кондитерские изделия в ассортименте.

Когда в их жизни появился Лёня Пи… датый, сёстры тут же превратились в соперниц.

А именно это и заводило Леонида Брута, несостоявшегося семьянина и гражданского мужа Ликуши.

С самой новогодней ночи сердце романтика поселилось в тихом омуте подмосковного городка Озерки.

«Там всё очень и очень плохо», – подтвердил исследования референта-астролога нумеролог Дмитрий Астрыкин.

Дело усугублялось тем, что у самого Кинжала начался переход на другой жизненный цикл – сложный период, перегруженный постоянной необходимостью выбора между добром и злом, между противоположной Цифрой.

«Ты же себя знаешь, Челкаш, – говорил Димыч. – Для удержания личностного конструктива нужен постоянный стабилизирующий фактор, а не провоцирующий. А у тебя удивительная способность – находить себе провокаторов. Жена Зиночка – номер один. Вологодская Маргарита – номер два. Дальше – целая толпа студенток, одна из которых чуть не засадила тебя на пятнадцать лет».

И последние, озерковские, в этом ряду – носители самой опасной Цифры.

Димыч провёл математический анализ и пришёл к выводу, что такое средоточие деструктивности сразу в двух родных сёстрах было бы невозможно у дочерей одного отца.

«Они тебе не говорили, что у них разные папаши?»

Кинжал вспомнил своих ласточек, – таких непохожих. Результат математических изысков его талантливого друга явно подтверждался.

Он слушал Димыча и… ещё больше возбуждался от озерковских воспоминаний и перспектив. А чтобы не оставлять у друга никаких сомнений, Кинжал признался, что за Веточку и Олесю готов перестрелять половину населения города. Ему всё равно – ведьмочки они или уже вполне сформировавшиеся ведьмы. Он нараспев процитировал Высоцкого: «Мне говорят, она наводчица. А мне плевать – мне очень хочется».

Только Пенелопа не зря получала деньги от Желвака.

Леониду Бруту она рассказала всё, что он должен был знать для принятия адекватного решения – в управлении собственной судьбой. А когда в очередной раз подтвердилось, что он – вылитый папаша-капитан, для которого бросить свой подводный ракетоносец посреди Атлантики ради свидания с женщиной на яхте – не проблема, сдала Кинжала Желваку. При этом она произнесла: «Парня надо спасать».

«Он не парень, а реальный пацан», – уточнил «вор в законе».

Пахан как личность сформировался в среде, где спасение утопающего – дело рук отнюдь не служб спасения на водах или случайно проходящих мимо героев.

Он лишь попросил братву в Озерках разузнать, как да что.

«На крыло, как просила Алёнка, я его поставил. «Чистый» бизнес холдинга он ведёт неплохо. Кинжал – уважаемый среди братвы человек. Остальное – не знаю», – подумал вор.

Он обговорил это со своим главным мозговиком – Толстым.

Захарыч тут же выдал свой вердикт: «Пусть поработает фортуна. Посмотрим, так ли Кинжал удачлив, как было до сих пор».

Сваливался он им обычно, как снег на голову.

Подмигнув оставшемуся до поры в машине Шмелю, он быстро преодолел тротуар, пять деревянных ступенек и позвонил. У него были свои ключи, для чего специально врезали новый замок, но Кинжалу нравилось быть непредсказуемым даже для самого себя.

По дороге они заехали на рынок. Кинжал одним махом сделал продавцу цветов месячную выручку: приобрёл корзину огромных роз любимого жёлтого цвета – сто пятьдесят штук, плюс, конечно, – одна. Подарками под завязку ещё в Москве был набит его дорожный кофр, но и он пока прятался от жадных глаз сестричек.

Первой навстречу выскочила Веточка.

Она была в дивном фиолетовом гарнитурчике – прозрачные кружевные шортики и коротенькая маечка, сквозь которые хорошо просматривалось всё, за что Кинжал и был готов перестрелять значительную часть жителей города Озерки.

Веточка повисла на московском дружке, жадно вдыхая его неповторимый аромат, стоимостью в несколько сот долларов.

Язык вертлявой тёплой змеёй ввинтился ему между губ. Брут поднял девушку за подмышки и прямо вместе с прозрачным шёлком втянул в себя треть сначала одной, а потом и другой стоячей груди.

Уже через несколько мгновений Веточка, очевидно, спиной уловила прожигающий взгляд младшей сестры, – сзади человек беззащитен перед любыми энергетическими атаками. Она, как перепуганная пиявка, отвалилась, ища глазами сумку или пакеты с подарками.

А Кинжал тоже сначала почувствовал и только потом увидел маленькую пани Олесю, стоявшую у дверного косяка, в чёрном длинном атласном халате и с чёрной лентой в волосах. Своими бесцветными глазами в пол-лица она посылала хозяину такой сексуальный призыв, по сравнению с которым бурные лобызания старшей сестры были не более, чем радостью дочери, за которой в детский садик раньше всех пришёл любимый папа.

И если бы не вплывшая следом корзина роз, – носильщик – Шмель, – пани Олеся взяла бы своего мужчину тут же, прямо на полу, что уже не единожды было – под несусветные грубости Веточки с использованием самых грязных ругательств, которых она знала не меньше, чем какой-нибудь бывалый выпускник Литературного института имени А.М. Горького.

Это и были самые блаженные минуты близости с его ласточками, когда одна постанывает и извивается в объятиях, а другая, голая, ходит вокруг, осуществляет общее руководство половым действом, называя вещи отнюдь не чужими именами.

Посреди комнаты образовалась огромная клумба.

И Веточка, и Олеся, и Кинжал обожали жёлтые цветы, которые у одного уважаемого автора совершенно напрасно названы отвратительными.

– А раздача презентов – в «Окских зорях»! – объявил Кинжал. – Ласточки мои, одеваемся и – полетели!

Пани Олеся улыбнулась – одними губами, как Мона Лиза.

В ней пульсировала ровно половина польской крови, о чём знали все Озерки – со слов вечно пьяной матери. Где она подцепила поляка в 1982 году, осталось тайной, окутанной мраком социалистической действительности. Загадочно было и зачатие старшей Веточки от цыгана, художника по костюмам театра «Ромэн», накануне московской Олимпиады, о чём общественность города также была проинформирована.