На экране был руководитель великой державы, который обращался к своему народу.

Рядом с экраном молча стоял один из новоиспечённых криминальных авторитетов. Ему братва верила. Но она могла изменить своё настроение – здесь и прямо сейчас.

Если к этому добавить глубокое похмелье, специфику вопроса, в котором до конца мало кто разбирался, то можно понять, что скрывалось за определением Кинжала – игра.

Он вполне мог проиграть жизнь – задолго до объявленного срока – среды, 30 сентября.

Но он – играл!

Кинжал не знал, что в эту минуту думают эти серьёзные мужики с богатой криминальной биографией, из которых никак не выветрятся спиртовые пары, попавшие в организм с водкой, виски и коньяком. В подобных ситуациях кому-то достаточно лишь крикнуть:

«Бей его!» – и игру можно считать проигранной, а жизнь потерянной.

Только крикнули другое.

«Смотрящий» из Владивостока Витя Китаец громко возразил первому лицу государства:

– Ага! Мы уже одну хохму в чеченскую войну слыхали – про тридцать девять снайперов!

Кинжал осторожно вздохнул. Похоже, он переиграл самого Президента Российской Федерации.

И только сейчас увидел огромные голубые глаза Ликуши. Они говорили: «Если что – умрём вместе». Однако теперь это в планы Леонида Брута не входило. Оказывается, здесь он в доску свой, а среди своих бояться нечего.

Не было видно ни Желвака, ни Толстого, куда-то исчезла охрана. Кинжал понял: его бросили – на возможное растерзание братвы.

Когда запись выступления президента закончилась, Кинжал громко спросил:

– Может, кто-то хочет в Москву?

– Играем дальше! – это был авторитет Федя Штрек из Кемерово. – Сдавай, я хотел сказать – наливай!

Братва громко обсуждала обращение президента, часто употребляя лексические обороты непечатного ряда.

– Эй, халдеи! Водку на стол! А то щас рассержусь! – Кинжал не понял, кто это кричал. Он не сводил глаз с Ликуши и тепло ей улыбался.

16 августа, в воскресенье вечером, с подачи Шкипера в Сосновый бор позвонил Вадик Бирнбаум. Он проинформировал Желвака, что Россия официально обратилась за финансовой помощью к странам большой «семёрки», но получила вежливый отказ.

Председатель правительства тут же доложил президенту о безнадёжности всех попыток удержать ситуацию под контролем и предложил публично признать неплатежеспособность Российской Федерации.

Подавленный и растерянный, президент предоставил правительству и Центробанку свободу действий.

А 17 августа, в понедельник днём, в Сосновом бору зазвонили уже все телефоны – разом.

Желвак и Толстый сидели в охотничьем домике.

Оба были трезвые, как пара высохших кленовых листьев после месячной засухи, хоть за окном было пасмурно и накрапывал дождик.

У Желвака были блуждающие растерянные глаза.

Полушёпотом он признался корешу, что никак не может собрать в кучку свои мысли и чувства.

Толстый в задумчивости посасывал холодную трубку.

– Погода – как наша жизнь, – протянул он.

У Желвака было потерянное лицо. Он собрал в домики брови, свернул плечи. В конце концов, он живой человек и тоже может устать.

Он понуро тянул свою тонкую коричневую сигару, как будто не он всё это организовал, не он был за то, чтобы дать власть реальному пацану Кинжалу, у которого не голова, а дом советов.

А на лице Толстого появилось что-то незнакомое, чужое и холодное.

Желвак признался, что ждал такого исхода, желал его и думать не хотел, что может быть по-другому. А когда дефолт грянул, – оказался не готов принять его как данность. Завтра все они проснутся в другой стране.

– За себя я не боюсь, – хрипло тянул пахан, – мой страх давно сгнил на зонах.

Толстый опять вспомнил ведьму Пенелопу. Он знал, что её предсказание сбудется, да только не думал, что это случится так скоро.

– Куда поедешь? – эти слова Желвак тут же расшифровал так: ты проиграл, надо освобождать место.

Палыч ответил – вопросом:

– А ты куда подашься?

– А это, братан, решать тебе! Я там, где ты. Но, думаю, польза дела требует, чтобы я остался здесь.

Тогда Желвак чуть ли по складам еле слышно выдавил:

– А эт-то как реш-шит Кин-жал.

Эх, не удержал пахан прикольного базара, – поймал его Толстый за язык!

– Да ты чё, братан! – словно проснулся вор-домушник, – да кто он такой, чтобы решать, где нам с тобой быть! Он же просто барыга наёмный!

А когда увидел в глазах дружбана чёртики, понял – развели его, прикололи, а он и повёлся.

– Ну, Желвак! Это ж надо! Как малолетку!

– Что, Захарыч, расслабился на воле, давно парашу не нюхал! Большие деньги совсем чутьё зека отшибли. Жаль, не бывал ты на «малолетке», там такие приколы, что на взрослых зонах и во сне не снились.

Вор, наделённый властью, права на слабину не имеет. Такое паханам не прощают, братве нужен сильный лидер, без права на хандру, тогда и у них жизнь бьёт через край, а без этого в воровском деле – никак. И не дай бог потерять лицо – заклюют, опустят. Что не раз бывало даже с «ворами в законе».

– Запомни, Захарыч, Кинжал – это мой фарт, – тут пахан уже не шутил.

Толстый в ответ промолчал и подумал: «Да, Кинжал – это его фарт».

Желвак поулыбался, а когда кореш окончательно расслабился, добил его:

– Шутки-шутки, а х… в желудке.

На тумбочке звякнул телефон внутренней связи:

– Сергей Павлович, – говорил человек из охраны, – зайдите в ресторан. Вы должны это видеть.

Да, на это действительно надо было посмотреть.

Братва в одних плавках водила пьяный хоровод – с голыми ярославскими девчонками.

Посреди круга стоял стол, на нём стул, на котором восседал довольный Лёня Кинжал, правда, одетый. Это и было его второе, более скромное, чем «мерседес-600», желание.

У него на коленях расположилась Ликуша.

Задрав и без того коротенькую юбочку, она показывала чисто символические прозрачные трусики и, по-хозяйски обняв любимого, неистово визжала:

– Ой, не могу!!! Ой, холодно!!! Ой, щекотно!!!

Триумфатор медленно вливал шампанское из бутылки между её грудей.

Братва хором кричала:

– Горько!!!

– Да здравствует наш дефолт – самый прибыльный в мире!!!

– Лёне Кинжалу – многая лета!!!

Желвак толкнул кореша в бок:

– Слова для лозунгов – не ты писал?

– Ты чё, в натуре, окстись! – не на шутку перепугался Толстый.

А Кинжал уже слизывал шампанское с ослепительно белых округлостей Ликуши.

– Ого! – крикнула одна из ярославских девчонок, – Лёнька, и меня! В какой фирме язык вытягивал?

– Заткнись, шалава! – завопила Ликуша. – На чужой каравай ног не раздвигай!

– Твоя школа, – кивнул другу Желвак.

Толстый стал подталкивать Палыча к выходу и в замешательстве бурчал:

– Буржуазно, куртуазно и нагло – вплоть до безобразия.

– Скажи спасибо, что если и брутально, но хоть – не анально, – заключил пахан.

Осень 1998 года была золотой.

И на её фоне брошенные торговые павильоны по всей Москве смотрелись особенно дико – распахнутые настежь двери, кое-где даже оставленный товар. А в одном, на Профсоюзной улице, красовалась огромная куча дерьма: потребительскому рынку от его доброжелателей – поклон.

Леонид Брут работал как одержимый. Шкипер говорил: «Расслабься ты, Оса, всё же идёт как надо. Чего ты землю роешь? Теперь работа одна – ждать. Сразу видно – не сидел ты в засаде где-нибудь в горах Афганистана, никарагуанской сельве или джунглях Анголы. У военного разведчика должно быть ангельское терпение. Остынь, это непрофессионально. Наш генерал учит, не теряя головы, терпеть состояние конструктивной неопределённости».

Кинжал огрызался: «Сами говорили: разведка без куража – как скотина без фуража – вымирает».