– Скажи, ты знал Алёну Евгеньевну Уробову?

Кинжал взгляд отвёл, – тема неприятная. Алёнка, последняя любовь капитана

Чекашкина, свела в могилу его мать.

Но Брут усвоил: раз спрашивает босс, надо отвечать прямо и не нервировать его встречными вопросами.

– Роковая для нашей семьи женщина.

Он коротко изложил вполне банальную историю – семья, разлучница, ревность, обиды, смерть. Отец увлекался часто и никогда не скрывал этого от жены. Как офицер считал, что обманывать – недостойно. Мать вынесла всё. А на Алёнке сломалась. Наверное, почувствовала, что это серьёзно, по-настоящему.

Желвак чему-то криво ухмыльнулся и простецки почесал затылок:

– А кем она работала?

– Библиотекарем в воинской части. Из Питера исчезла лет пять назад. Говорят, вышла замуж, живёт где-то в Кузбассе.

– А теперь, Кинжал, слушай меня внимательно. Скажу тебе так, – я не знаю, кто ты есть на самом деле. Но хрен с ним, в шпионов поиграем опосля. Даю тебе пять дней – для полного уяснения обстановки с этим, как там его, болтом, дефолтом? Ехай, куда хочешь, хоть к пингвинам в Антарктиду. Можешь пытать, мочить кого угодно, в том числе и своих начальников в МВД или ФСБ, если они у тебя есть. Тряхни хоть самого премьера – спрячу, обеспечу любую защиту. Но ровно через пять суток вынь да положь такую информацию, чтобы я мог её конкретно предъявить серьёзным людям, которые поставили меня управлять холдингом. Всё понял? Не пугаю, но ты, наверное, и сам уже допёр: с этой минуты ставка в этой игре – твоя жизнь.

Сегодня Кинжал мог перед любой аудиторией доказать – дефолт будет.

Но информация, добытая им не выходя из кабинета, для бандитов не звучала. Им подавай такие факты, чтобы можно было и глазами увидеть, и руками пощупать, и носом понюхать.

Только где их такие взять?

С этими мыслями вечером 6 июля Кинжал шёл по подземному переходу между станциями метро «Театральная» и «Охотный ряд».

Издали он услышал песню своего детства – «Раскинулось море широко».

Когда-то его до слёз трогала эта история о смерти корабельного кочегара, надорвавшегося у горячих топок. Её пели у них в питерской квартире под баян, на котором играл дядя Роберт.

И сейчас под ажурной бронзой фасонистой подземной галереи лицом к потоку пассажиров стоял опрятный, гладко выбритый баянист в выцветшей камуфляжной форме и начищенных спецназовских ботинках. Он был в чёрных очках, но глаза спрятал, скорее, чтобы отгородиться от недобрых взглядов. «Я знаю этот голос, – шибануло Кинжала, – да и – зрячий он, зрячий!»

Брут замедлил шаг, остановился у раскрытого футляра для подаяния. Мелких денег не было, и он опустил стодолларовую бумажку, – не швырнул, а положил, демонстрируя уважение к исполнителю. Песня тут же прервалась, мехи баяна с шумом сошлись.

Кинжал увидел поседевшего Роберта Ивановича Волохова, который снял чёрные очки и в упор смотрел на щедрого дающего.

– Молодой человек, это очень много, – сказал дядя Роберт, глазами давая понять, что сына своего друга узнал, но здесь – не место для излияния чувств.

– Я уверен, – вы заслужили этот скромный гонорар гораздо раньше, – Кинжал пожал протянутую руку и почувствовал в ладони маленький бумажный шарик.

Вечером дома он прочитал сообщение, а бумажку сжёг.

Зазвонил мобильный телефон.

Ликуша спросила, где он сегодня ужинает?

– Ты что забыла? Сегодня понедельник, у меня разгрузочный день, на одних фруктах. А на ужин только стакан кефира.

– Тогда я подъеду?

– Конечно. Я почитаю тебе свои стихи. Вот послушай, только что написал: «Как в кровь – молекула вина, / как в чуткий мозг – стихотворенье, / как в ночь июльскую – луна, – / в сознанье входит точка зренья».

На другом конце линии раздался всхлип.

Обалдевший Кинжал спросил:

– Ты что – плачешь?

Он представил её огромные глаза – как два озера.

– Это, наверное, больно…?

– Не понял – что больно? – озадачился Кинжал такой реакцией на его стихи.

– Когда точка зренья входит в голову…

– А, ты про это… Ладно, не расстраивайся. Для мужчины – чем больше таких точек, тем лучше.

Она шмыгнула носом:

– Позвонила – узнать, не надо ли чего? Завтра у тебя с утра массаж. Я подъеду без четверти девять.

Кинжал вскочил и в каком-то безотчётном восторге провёл молниеносную серию ударов по боксёрской груше.

Бесстрастный счётчик высветил – двенадцать.

«А ведь это могла быть чья-то погибель», – подумал он и снова углубился в Интернет.

В шесть часов утра среди прудов, в лесу, у деревни Юсупово в Подмосковье, Желвак встречался со своим связником по теме международной торговли оружием. Машины и охрана остались у дороги. К месту встречи – пятнадцать минут, и только пешком, – такой уговор. На них обязательно откуда-нибудь уже наставлен бинокль.

Телохранители, как всегда, ещё в машине совали ему «беретту»: «Возьмите, Сергей Палыч, только на курок нажать! И нам спокойнее будет». Но Желваку огнестрельное оружие было не положено. «Я что – пацан какой или “бык” с пистолетом бегать! Забыли, кого охраняете!» Для самообороны он предпочитал небольшие ножички, острые как бритва, но, согласно государственному стандарту Российской Федерации, холодным оружием не являющиеся.

Пруд, редколесье, поле – место выбрал связник.

Лес подходит прямо к пруду, становясь редким, прозрачным. Всё – под визуальным контролем минимум на километр. И если уходить – то на все четыре стороны, среди деревьев: стреляй вслед – не попадёшь. И пруд по пояс, и до дороги рукой подать.

На Палыче дачный прикид – бейсболка, светлые брюки, куртка, кроссовки. В руках удочка, за спиной рюкзачок – без диктофона. Этого Кундуз не любит и всегда проверяет, – есть у него такой аппаратик.

Пасмурно, холодновато, рыболовов не видать.

Желвак присел на поваленную берёзу.

Интересно, сегодня Кундуз спустится на парашюте из пролетающего двухмоторного самолёта, прилетит на дельтаплане или вылезет из пруда в водолазном костюме? А может, подойдет сохатым и рогатым, сбросит лосиную шкуру, скажет, как всегда, «Я вас приветствую!» и постучит по часам? Продолжительность встречи всегда оговаривается заранее. Сегодня – одна минута.

– Я вас приветствую.

Опять Палыч не угадал. Кундуз вырос сзади, словно материализовался из воздуха.

О нём Желвак только и знал, что это полковник-разведчик, герой Афганистана.

– Мне нужен Вайк, лично и срочно.

– Ответ через две недели. Канал связи выберу сам.

– Но всегда было семь дней! – Желвак подставлял спину – знак особого доверия, но голос связника, как и его физиономию, он знал хорошо.

– Повторяю: ответ – через две недели.

Палыч повернул голову и увидел удаляющегося бомжа в грязном камуфляже с давно немытой косматой гривой и клетчатой турецкой сумкой. Он сутуло передвигался тяжёлой походкой человека с плоскостопием третьей степени.

Правильно говорит Пенелопа: все люди – актёры. Однажды связник продемонстрировал, как он бегает, – по снегу, босиком и шибче оленя.

Это было ещё на прошлой точке для контактов, в Талдомском районе. Что-то Кундузу не понравилось, и он прямо посреди обмена информацией рванул прочь, на ходу сбросив резиновые сапоги. Через секунды его и след простыл. Сапоги тогда Палыч лично облил из канистры, поджёг и дождался, пока они сгорят дотла. От палёной резины снег вокруг почернел. Потом, на Сейшельских островах, Вайк рассказывал Желваку, что Кундуз из соседнего леса наблюдал в бинокль и тоже ждал, пока догорит.

Костёр был сигналом для продолжения работы с Кундузом, а значит – и самим Вайком.

А что тогда испугало связника, так и осталось загадкой.

Каждый день Леонид Брут наворачивал по Москве такие пешие круги, что кончиками ушей чувствовал безмолвные проклятия в свой адрес: они иногда горели.