Войска этих государств по большей части состоят из наемников; большой приток варваров в большей или меньшей степени ассимилируется греко-македонской основой. Качество войск значительно падает, ибо отблески героической романтики, падавшие на воинов от личности и мировых завоеваний Александра, теперь потухли, а ведение войны свелось к лишенным всякой идеи междоусобным сражениям мелких царьков и было поставлено на деловую ногу. Но наемные войска как войска профессиональные обладают все-таки настоящей добросовестностью и выучкой, и мы не можем не признать этой тщательной выучки за эллинистическими войсками в течение полутора веков после Александра. Источники определенно свидетельствуют о наличии инструкторов строевого дела и тщательном обучении66.
Первоначальный размах в военном деле, принесенный македонянами еще из полуварварских времен или данный им двумя великими их царями, теперь возмещается искусной военной выучкой. Часть наемников образует постоянное войско67.
Эта эпоха ставит вопросы военного искусства в трех плоскостях. Первый из них - вопрос о слонах.
Этот новый род войск является центральной проблемой эпохи. Как он был введен в уже готовый военный организм? Как его комбинировали с пехотой и кавалерией? Как далеко простиралось влияние нового элемента на функции прежних? Как протекало сражение, когда с обеих сторон имелись слоны?
Второй проблемой является внутреннее развитие фаланги, постепенное удлинение сариссы.
Третий вопрос - это развитие взаимоотношений различных родов войск. Кехли и Рюстов выдвинули положение, по которому кавалерия постепенно становится единственным решающим родом войск; она постепенно развивается все больше, и фаланга, собственно говоря, не участвует в сражении, а только выжидает исхода кавалерийского боя и подчиняется ему.
Непосредственно из военной истории тех времен можно мало что вывести. У нас, правда, имеется достаточно рассказов (Диодор и Плутарх), но они в высшей степени недостоверны. Хотя многое в них может быть правильно, но правильное в них нельзя с уверенностью отличить от ложного. Многие факты кажутся достаточно достоверными, чтобы просто пересказать их, но они недостаточно достоверны, чтобы сделать из них выводы, нужные нам для нашей цели.
Вопрос о слонах мы разберем после того, как просмотрим все дальнейшие сражения, в которых участвовали эти животные, вплоть до последнего сражения - сражения при Тапсе.
Вопрос о сариссах мы тоже будем обсуждать там, где столкнемся с ним практически, особенно при последних сражениях македонян с римлянами. Эпирского царя Пирра, который принадлежит в военном деле к последователям Александра Македонского, тоже лучше всего касаться в связи с историей военного искусства у римлян.
Третий вопрос, о взаимоотношении пехоты и кавалерии, мы можем разрешить, просто оставив его в стороне. Дело в том, что при ближайшем исследовании первоисточников предположение Кехли и Рюстова оказывается несостоятельным; численное взаимоотношение со времени Александра существенно не изменилось.
Значит, исключая слонов и удлинение сарисс, македонское военное дело не изменилось в основном со времен Александра, и мы из этого можем вывести заключение, что греческие государства, самостоятельность которых была довольно непрочной, подражали усовершенствованному военному искусству македонян и переняли у них даже сариссу.
Удивительно то, что когда галлы напали на страну, преемникам Александра оказалось не под силу с ними бороться. Дело было не в личностях; скорее можно сказать, что искусство и выучка в военном деле просто не выдержали естественного натиска храбрых и решительных варваров. Только огромная мощь сирийского царя Антиоха I с его слонами удержала напор галлов. Предание передает его слова: "Мне стыдно, что мы обязаны своим спасением этим 16 животным". Но о подробностях этих событий мы недостаточно осведомлены.
1. Мнение Рюстова и Кехли, что конница росла в то время и по значению, и по числу, уже Бауэром не принималось во внимание. Дошедшие до нас цифры (Дройзен, стр. 134) устанавливают соотношение пехоты и кавалерии, как и в войсках Александра, в пропорции 5-7 к 1. Отклонения в ту или другую сторону могли быть обусловлены особыми обстоятельствами, о которых мы можем высказывать более или менее вероятные предположения. При этом совершенно отпадает вопрос, который ставит Дройзен на стр. 154, не найдя на него ответа, именно: почему в более поздние эллинистические времена фаланга снова приобретает такое большое значение, тогда как конница свое значение теряет.
Для лучшего обзора я свожу дошедшие до нас цифры в общую таблицу, хотя и не хочу этим сказать, что все они абсолютно верны.
2. В сражении при Кранноне (Диодор, XVIII, 17) греческая кавалерия победила македонскую, хотя она состояла из 3 500 всадников против 5 000 македонян. Но греческая пехота, численностью в 25 000 чел., была опрокинута македонской, насчитывавшей 43 000. Греки, надеясь на боеспособность своих всадников, поставили их впереди фаланги ("перед фалангой пеших"). Греческая фаланга отступила на более высоко расположенную местность и этим отразила натиск враждебной фаланги. Победоносная греческая конница повернула назад, когда увидела отступление своей фаланги, но не вмешалась в сражение. Все это чрезвычайно неясно.
3. Диодор и Плутарх рассказывают об Эвмене. Он в мудром предвидении обеспечил себя многочисленной, хорошо обученной конницей; с ней он победил сначала Неоптолема, причем разбил также его фалангу, после того как та, победив его пехоту, расстроила свой боевой порядок. Во втором сражении дело не доходит до столкновения с пехотой, так как Эвмен, разбив кавалерию противника благодаря своему численному перевесу (5 000 против 2 000), завязывает переговоры с неприятельской фалангой, чтобы склонить ее к переходу на свою сторону.
4. Бой при Оркинии не может дать ничего для истории военного искусства, так как успех был достигнут в результате предательства.
5. У Кретополиса Антигон имел такой большой перевес, а описание Диодора так мало наглядно, что для истории военного искусства и тут материалов не найти.
6. Диодор дает очень подробное описание (XIX, 27-31) сражения при Паретакене между Антигоном и Эвменом (317 г.); однако я сомневаюсь, насколько все эта описание можно считать исторически верным. Не останавливаясь на подробностях, я укажу сейчас те пункты, которые заставляют меня подозрительно относиться ко всему повествованию, не говоря уже об общей ненадежности этого источника. Диодор указывает силы довольно точно, но, как уже заметили Рюстов и Кехли, цифры не совпадают между собой (примеч. к стр. 371).
Эвмен будто бы построил перед своим левым крылом уступом 45 слонов с лучниками и пращниками в интервалах68.
Рюстов и Кехли считают этот уступ за уступ, вынесенный вперед. Это возможно, но едва ли целесообразно. Выдвинутый вперед уступ, если только он не упирается флангом в непроходимую местность, всегда может быть обойден.
В центре стояла пехота, на правом крыле - опять кавалерия и перед ней 80 слонов с легковооруженными. Спрашивается: почему слоны стояли на одном крыле уступом, а в центре и на другом крыле - впереди остальных войск? Как могла действовать фаланга позади тех 40 слонов, которые были ей приданы? Должна ли она была, двигаясь за ними, атаковать неприятельскую фалангу, когда она будет расстроена слонами? Антигон будто бы тоже ставил слонов впереди своей фаланги. Но в описании боя мы ни слова не находим о слонах обеих сторон: фаланги наступают друг на друга, как всегда. Антигон обращает внимание на то, что правое крыло противника было особенно сильно благодаря слонам и лучшим всадникам. Но из собственного рассказа Диодора видно, что большая часть слонов и значительный перевес всадников были именно на другом месте.
Антигон тоже построил, подобно своему противнику, всадников всего левого крыла уступом69.
Рюстов и Кехли рассматривают этот уступ как осаженный назад. Антигон шел в наступление косым строем, с выдвинутым правым крылом. Несмотря на это, наступление было начато не этим, а отставшим левым крылом. Оно состояло главным образом из легкой кавалерии, которая, боясь прямо идти на слонов, попыталась напасть на неприятеля с фланга. Так как Эвмен со своей тяжелой кавалерией не мог равняться с ними, то он взял в подкрепление легкую кавалерию с другого крыла. Спрашивается, почему он не направил своих слонов, которые были у него под рукой, против неприятельских всадников, а в особенности, - как он решился так ослабить свое левое крыло, которое было под наибольшей угрозой наступающего крыла противника.
