Что же, наконец, касается сражений в Италии, в которых французы, столь вразрез только что сделанным нами выводам, с чрезвычайным презрением к опасности шли без какого-либо прикрытия навстречу смерти сомкнутыми атаками, то на это мы можем сказать следующее:
Во-первых, мы слишком мало знаем об этих опасностях, чтобы сказать, какую степень мужества и храбрости проявили в данном случае французы и какое сопротивление при этом приходилось им преодолевать. Все описания этих боев изобилуют пышными тирадами и крайне бедны подробностями. В общем, о мужестве, проявленном в бою той и другой стороной, приходится судить по числу убитых и раненых, а в этом отношении, судя по хорошо всем известным результатам, революционные войны ни в какой мере не приходится сравнивать с Семилетней войной. Во-вторых, мы в данном случае говорим не о той необузданной храбрости, одушевляющей людей во время свалки как бы некоей страстью и являющейся природным свойством французов, так как они живее, чем другие национальности, но о холодном презрении к смертельной опасности, сохраняющем в длительном бою порядок и выдержку, которое мы находим доведенным до высшей степени в старых испанских бандах в сражении при Рокруа и в прусской армии, воспитанной в духе Леопольда (Дессау), под Мольвицем. Поэтому наш вывод остался непоколебимым ".
"Стрелок, благодаря навыкам своих боевых приемов, теряет мужество, необходимое для боя, в сомкнутом строю. Из этого следует, что линейная пехота никогда не должна вести стрелкового боя рассыпанным строем, если она не желает утратить часть своей боеспособности как линейной пехоты.
Те, кто желает вести стрелковый бой, утверждают, будто на пересеченной местности иначе как рассыпанным строем сражаться нельзя. В основе этого утверждения лежит коренная ошибка.
Когда с батальоном, который никогда не действовал в рассыпном строю, но рабски сохраняет свои ряды, приходится проходить через лесную заросль, как бы густа последняя ни была, чтобы нанести удар неприятелю, то, конечно, маршировать стройными шеренгами и рядами - невозможно, а приходится несколько разомкнуться и двигаться людям поодиночке".
"Но разве это называется рассыпным строем? Отнюдь нет! Имеют ли намерение в этот момент вести стрелковый бой? Еще менее! Утрачивается ли в этом случае существо сомкнутой атаки? Тоже нет! Хотят ударить на противника и его опрокинуть, как то, собственно, имеет место при всяких атаках. Батальон, атакующий по самой ровной местности батарею, не сохранит же в самом деле до последней минуты свое построение по шеренгам и рядам, и все же дух сомкнутой атаки сохраняется".
"Раз линейная пехота не должна вести стрелкового боя, то и в мирное время ее нечего и не должно ему обучать по той причине, что и на войне его не следует дозволять и там, где в частности его можно бы почитать и безвредным".
"Не диво, если французские стрелки, сотнями тысяч нахлынувшие из недр своей страны, отбросили наши старые принципы. Однако, если и можно до известной степени испугаться такого явления и потерять голову, надо все же прийти в себя, если заслуживаешь имени мужчины".
После понесенных ими поражений старые державы, наконец, прозрели и усвоили себе новые боевые приемы французов. Ведь зачатки их у них уже были в лице легкой пехоты и распределенных по ротам стрелков, вооруженных винтовками; тут произошло дальнейшее развитие, естественно, путем пересмотра уставов - сначала у австрийцев в 1806 г., затем - у пруссаков в 1809 и 1812 гг. Если бы случайно сохранились одни только прусский и французский строевые уставы, можно было бы воображать, что у нас в руках имеется документальное доказательство того, что тактика боя в рассыпном строю изобретена пруссаками в 1812 г.; и этому тем охотнее поверили бы, если бы кто-нибудь разузнал, что еще в 1770 г. Фридрих Великий в своем труде "Элементы костраметрии и тактики" (Elements de castrametrie et de tactique) предписывал, чтобы при тактике впереди первых уступов линии шла стрелковая цепь из вольных батальонов, и что незадолго до своей кончины великий король приказал сформировать батальоны легкой пехоты. В действительности эти вольные батальоны предназначены были не для положительных действий, а лишь для того, чтобы привлекать на себя неприятельский огонь, а с легкой пехотой мы познакомились не как с преобразованной пехотой, а как с вспомогательным родом войск. Для того чтобы создать новую тактику, потребовалось создание нового государства. Случайно сохранившиеся отдельные сообщения можно лишь тогда признать за достоверные и видеть в них правильное отображение действительности, когда можно установить, что они совпадают фактически с общим направлением развития.
В области истории военного искусства этот метод критики имеет особое значение. Как обмануты были историки пресловутым указанием Ливия (Livius, VIII, 6) будто римляне еще в древнейшие времена умели маневрировать и вести бой очень небольшими тактическими единицами, или теми случайно сохранившимися капитуляриями последних лет царствования Карла Великого, из которых, казалось, нельзя было не заключить, что ленная система была введена в то время! И наоборот, можно сослаться на подобные аналоги и в отрицательном смысле. Глубокое, коренное изменение, которому подверглась античная тактика, заключалось в переходе от массового напора фаланги к линейному порядку во время второй Пунической войны. Но Полибий, современник Сципионов, так же мало нам об этом рассказывает, как и Гойер, современник Бонапарта, - о превращении линейной тактики в тактику рассыпного строя, хотя и того и другого мы должны признать за обладавших специальным образованием наблюдателей высшего порядка. Мы не располагаем также документальными повествованиями о возникновении ленной системы. Не лучше обстоит дело с вопросом об исчезновении римских легионов в третьем веке императорского периода. Какой коренной переворот эти изменения ни вносили бы, все же они протекают в порядке постепенных переходов, которые скрывают их от глаз современников, а случайности фрагментарного сохранения преданий или недоразумение несведущего рассказчика (вроде Ливия) вызывают путаницу, разобраться в которой критике удается лишь после работы нескольких поколений.
Как мы выяснили в начале настоящего труда, все военное искусство движется между двумя полюсами, или основными силами, - храбростью и боеспособностью индивида и сплоченностью и стойкостью тактической единицы. Две крайности - это, с одной стороны, рыцарь, почти всецело направленный на личные достижения, и стреляющий залпами батальон пехоты Фридриха Великого, где каждый до такой степени пригнан как часть к машине, что даже противящиеся элементы могут быть использованы. Регулированный и руководимый сверху стрелковый бой имеет своей задачей соединить выгоды тактической единицы с выгодами доброй воли отдельного индивида. Предпосылкой для такого изменения является, следовательно, солдатский материал, от которого ожидается, что он обладает доброй волей. Такая добрая воля была у тех старых наемников, которые добровольно шли к вербовщикам. Но составленные таким образом армии могли быть только малочисленными. Увеличение размера армий повлекло за собою и ухудшение материала. Новая идея защиты отечества принесла с собою не только новое численное увеличение, но и такое усиление доброй воли в этой массе, что на основе ее могла развиться и новая тактика.
В артиллерии значительные улучшения в конструкцию орудий внес Грибоваль еще в последние годы старой монархии. Постепенно открыли, где можно сэкономить на металле и весе орудий без ущерба для прочности их. До тех пор тяжелые орудия вывозились перед началом сражения на предназначенные им места, и, раз установленные, они обычно уже не меняли своей позиции. Поэтому могли обходиться тем, что их перевозили крестьяне. Продвигающиеся же вперед войска сопровождали совсем легкие батальонные орудия, которые везла на себе пехота. Грибоваль настолько уменьшил вес полевых орудий, что на поле сражения их перевозить могли сами солдаты, снабженные с этой целью кожаными лямками. Революция ввела конную артиллерию по образцу прусской. Наполеон, немедленно по вступлении его в командование, внес улучшение: он милитаризировал ездовых. Крестьяне, перевозившие раньше орудия, как только они попадали в сферу неприятельского огня, обнаруживали чрезмерную склонность уходить, уводя с собою лошадей. С методически обученным персоналом и лошадьми артиллерия теперь уже могла следовать за пехотой на поле сражения, а потому легкие орудия, перетаскиваемые солдатами, были отменены. Если значение артиллерии, благодаря ее большей подвижности, через это увеличилось, то она, как и кавалерия, утратила долю своего значения, потому что численный рост армии коснулся исключительно пехоты. В то время как под конец Фридрих Великий возил за своей армией по 7 орудий на каждую 1000 человек пехоты, во время революционных войн эта пропорция снизилась до двух орудий и даже до одного орудия на 1 000 человек с тем, чтобы снова несколько подняться во времена империи. Под Ваграмом у Наполеона было немного больше 2 орудий на 1 000 человек (395 на 180 000), в 1812 г. - приблизительно три25. Большая подвижность этой артиллерии дала возможность выдвинуть новый тактический принцип ее применения. Сосредоточивали действие огня на определенный пункт, который, таким образом, подготавливали для прорыва пехоты. Такой результат достигался с тем большей легкостью, когда это удавалось выполнить неожиданно для неприятеля. Однако и эта идея возникла во французской армии уже до революции26.
