Существенным, следовательно, является не наступление уступами и даже не косое направление атаки, а тактическая выучка как таковая, искусство, дозволявшее вождю прусской армии провести ее в полном порядке вдоль неприятельского фронта, подвести ее к одному из крыльев его и даже, насколько это было возможно, обойти последнее с такой быстротой, что противник не успел, со своей стороны, опрокинуть этот маневр при помощи наступательного удара. И противоположной стороне не вполне чужды были подобные идеи. Сражение при Росбахе является прямой антитезой сражения при Лейтене. Гильдбургсгаузен и Субиз пытались обойти прусскую армию; но пока они еще двигались, пруссаки уже развернулись, перешли в наступление, атаковали их походные колонны и простым нажимом опрокинули все, не понеся почти никаких потерь. Если бы австрийцы под Лейтеном, вместо того чтобы выжидать на своей оборонительной позиции, своевременно нанесли такой же наступательный удар дефилировавшим мимо них пруссакам, они, несомненно, выиграли бы сражение.
Пехотный бой со времени Тридцатилетней войны вплоть до войны за Испанское наследство нередко выливался в ряд разрозненных боев за населенные пункты, проводимых с большим упорством. Более строгая строевая муштра, все более и более усиливающееся подчеркивание тактической единицы изменили и характер самого боя.
Борьбы за местные предметы по возможности стали избегать, ибо она разваливает тактическую единицу. Фридрих категорически запрещал занимать солдатами дома. Очень верно характеризует генерал фон Гёпфнер в своей истории войны 1806 г. тактику фридриховой школы (стр. 480): "В ней все сводилось к тому, чтобы достигнуть решительного результата при помощи первого удара. Наступали всей массой, выстроенной в линию, давали два-три батальонных залпа и атаковали в штыки. Чего нельзя было достигнуть этим путем, было недостижимо вообще. Великий король прекрасно сознавал всю сомнительность такого метода ведения боя, когда он так сразу бросал в бездну сражения все свои силы. Но против этого он не знал никакого лекарства, кроме атаки уступами, с задержкой одного крыла, при которой, хотя бы и на короткий миг, часть сил оставалась в его распоряжении. Однако средство это было отнюдь не радикальным, ибо если неприятель не был опрокинут с первого налета, оно вело через несколько минут к параллельному бою всеми силами"
Конечно, в данном случае нельзя провести резкую грань; ведь не всегда и при Фридрихе все решалось с первого удара, а развивались иногда и более длительные бои; все же, в общем, надо сказать, что, как это ни странно, но сражения, руководимые Евгением и Мальборо, более походят на наполеоновские, чем на сражения Фридриха Великого. Там и полководцы и войска чувствуют себя свободнее. Именно превосходно выработанная прусским плацпарадом механика всех боевых движений и действий приковывала к этой механике и стесняла свободу боевых действий.
Пруссаки довели до высшей степени действенности линейную тактику, но этим они не только не уменьшили, но скорее увеличили ее естественные слабые стороны. Эти выровненные, стреляющие залпами батальоны приводила в расстройство малейшая неровность почвы; они не умели вести боя ни в лесу, ни в деревне. А это ощущалось тем чувствительнее, что австрийцы располагали весьма пригодной легкой пехотой в лице своих кроатов, которые как дети природы умели вести бой в рассыпном строю. Залповый огонь пруссаков не мог преодолеть огонь иррегулярных войск из-за прикрытий. Под Ловосицем и Колином они сыграли крупную роль и в большом сражении, а одной из причин того, что пруссаки одержали победу при Лейтене, пожалуй, являлось то обстоятельство, что в этом сражении кроаты, видимо, не участвовали.
В начале Семилетней войны король сформировал четыре "вольных" батальона в качестве легкой пехоты, под конец у него их уже было 26, но им было далеко до пандуров и кроатов. Мария Терезия располагала граничарами, этими полуварварами, жившими в условиях постоянной войны с турками, своеобразным источником военной доблести, каковой недоставало прусскому королю. То и дело раздаются его жалобы на ущерб, наносимый ему в малой войне этими недисциплинированными отрядами, создававшими завесу и наблюдавшими за всеми его движениями. Что, собственно, дали прусские "вольные" батальоны, мы знаем по преданиям лишь урывками и не вполне достоверно. Хотя и рассказывают об отдельных удачных их поисках, все же сам король не был о них высокого мнения. Он как-то писал генералу Тауенцину (24 мая 1779 г.), что офицеры этих батальонов "по большей части распущенный плохой народ". На этот род войск он, так сказать, смотрел как на неизбежное зло; им было трудно достичь выдающихся результатов, так как сам Фридрих неправильно понимал сущность этого рода войск и не подготавливал их соответствующим их природе образом. Для того чтобы достичь сколько-нибудь существенных результатов в бою рассыпным строем, солдаты этих батальонов должны были обладать или прирожденными, естественными воинственными наклонностями, подобно кроатам, пандурам и казакам, или же значительным запасом доброй воли; последнюю нужно было бы систематически воспитывать для удовлетворения требований боя.
Но сама идея такой подготовки не вмещалась в круг понятий прусского офицерского корпуса. Столь крупный авторитет, как сам Фердинанд Брауншвейгский, высказывался об австрийских кроатах, что "они всегда прячутся за деревья, как воры и разбойники, и никогда не показываются в открытом поле, как то подобает храбрым солдатам"96. Мало чем отличался от него и взгляд короля. Неужели же он стал бы систематически воспитывать в своей армии подобный зловредный дух? И если такие войска являлись необходимостью, то создавалась безобразная пародия на них.
Состав прусских вольных батальонов был не только не лучше, но даже еще хуже батальонов линейных. Они не комплектовались прусскими уроженцами, а состояли из авантюристов, дезертиров, бродяг, отличавшихся от регулярной пехоты лишь тем, что им недоставало того, что составляло силу последних, а именно - дисциплины. Насильно завербованных людей можно было довести в вымуштрованной линейной пехоте до того, что они выполняли то, что от них требовали, но не только в стрелковом бою, где каждый солдат сам по собственному разумению и воле отыскивает себе прикрытие, наступает и дерется. Нельзя не удивляться тому, что отдельные командиры, как Майер, Гишар, граф Гардт, все же умудрялись не без успеха вести в бой эти чуть ли не разбойничьи банды97.
Наряду с "вольными" батальонами были сформированы и егерские роты для тех же целей, как и первые, но составленные в противоположность им из отборных, надежных людей - сыновей прусских лесничих, которые рассчитывали в будущем получить места по лесной части.
Развитие кавалерии мы проследили вплоть до Густава Адольфа, который отменил караколе, низвел пистолет до роли вспомогательного оружия и указал на шок в сомкнутом строю с палашом в руках как на принципиальный метод наступления. В этом направлении шло и дальнейшее развитие. Все дело сводилось к тому, чтобы произвести шок с полной сомкнутостью, атакуя возможно более быстро и издалека. Но это было чрезвычайно трудно. Для этого требовалось много упражнений. А эти упражнения, в свою очередь, сильно разбивали лошадей. Поэтому полковники, стремившиеся беречь свой конский материал, ограничивались атаками с короткого расстояния на рысях или курцгалопом в последний момент. Правда, принц Евгений предписывал производить атаку карьером, однако ему этого не удалось добиться. Фридрих-Вильгельм I не понимал ничего в кавалерийском деле; и насколько показала себя в сражении при Мольвице вышколенная им пехота, настолько слабо проявила себя в этом сражении прусская кавалерия. Она была полностью опрокинута австрийской, - правда, более многочисленной - кавалерией и прогнана с поля сражения. Король Фридрих влил в нее новый дух. Уже в следующем году, при Хотузице, она показала себя совершенно иначе; за десятилетие, предшествовавшее Семилетней войне, ее боевые качества развивались все больше и больше. В то время как в 1748 г. Фридрих еще довольствовался атаками с дистанции в 700 шагов, в 1755 г. он уже требовал атаки с 1 800 шагов, причем последний участок должны были проходить на полном карьере. Он требовал от командиров, чтобы они никогда не допускали атаковать себя; они всегда должны были атаковать первыми. "Когда, таким образом, огромная сомкнутая стена с сильным порывом обрушивается на неприятеля, то ничто ей уже не может оказать сопротивления". Говорят, фон Зейдлиц однажды выразился так: "Кавалерия одерживает верх в бою не саблею, а хлыстом". Или: "При атаке - 6 лишних рядов, и сукин сын, кто позволит себя вытеснить назад!" Сомкнутая тактическая единица настолько поглощала отдельного всадника, что король предпочитал, чтобы рукопашного боя, по возможности, не было вовсе; ибо, говорит он, в этом случае решает дело рядовой, а на него положиться нельзя. Поэтому эскадроны не только должны идти каждый сомкнутым строем, стремя к стремени, или даже колено к колену, но и не должно быть почти никаких интервалов между эскадронами первой линии; атака должна продолжаться за первую линию противника, гоня его перед собою, разгромить вторую - и лишь после этого второго успеха он считает допустимым рукопашный бой98.
