Эта непредусмотрительность не ускользнула от внимания швейцарских вождей. Ничто так не соответствовало их тактике, как внезапное нападение: со времен Моргартена они хорошо знали, какую силу получает стратегия, умеющая пользоваться внезапностью. Лишь вечером прибыв в Новару, уже ночью вожди собрались на военный совет и решили, не дожидаясь подхода второй половины армии, тотчас же начать наступление. До полуночи французы слышали, как швейцарцы шумели в городе, и подумали, что они пируют по случаю снятия осады с Новары. Передают, что Тривулцио, командовавший вместе с Ля Тремуйлем французской армией, сказал: "Теперь пьяницы отсыпаются после хмеля, мы можем спокойно лечь отдохнуть!"
Французы тащили с собою своего рода деревянную крепость из пригнанных друг к другу столбов и плах - изобретение графа де Ля Марка, немало затруднявшую движение их обоза, к тому же не могшую принести особой пользы уже потому, что она была так мала, что могла вместить лишь часть армии. Однако в эту ночь французы чувствовали себя в безопасности и не расставили своей крепости.
Внезапно по лагерю разнеслась весть, что швейцарцы уже идут в атаку. Лишь несколько часов отдыха провели эти крепкие горцы после форсированного марша и попойки; до рассвета их созвали, и они "как пчелиный рой" высыпали через ворота и бреши, пробитые в стенах артиллерийским огнем, в открытое поле, "чтобы отыскать своих врагов и испытать с ними свое счастье".
Снова мы видим старый боевой порядок трех колонн, но обдуманно приноровленный к обстоятельствам. Колонна, шедшая с севера в обход правого фланга французов, имела сравнительно немногочисленную пехоту, но ее сопровождал герцог Максимилиан со своими итальянскими рыцарями; средняя колонна, направлявшаяся прямо на фронт лагеря, где стояла французская артиллерия, была тоже немногочисленна; ее задача заключалась не в том, чтобы идти непосредственно на штурм, а лишь в том, чтобы отвлечь внимание противника при поддержке нескольких орудий и произвести демонстрацию. Главная же колонна должна была под прикрытием небольшой лесной заросли обойти французский лагерь с юга; этим она избегала опасного артиллерийского огня и всей своей тяжестью обрушилась на главные силы французского войска, колонну немецких ландскнехтов124.
В отношении численности пехоты обе армии были приблизительно равны. Но у французов сверх того была их сильная артиллерия и не менее 1 100 человек тяжелой и 500 - легкой конницы. Правда, за швейцарцами, которые еще ни разу не терпели поражения, а такое сознание придает войскам изумительную силу, можно признать известное качественное превосходство над ландскнехтами и французской пехотой, однако и последние, особенно ландскнехты, обладали боевым опытом, самосознанием и боевыми качествами, и трудно допустить, чтобы в нормальном бою безумная отвага швейцарцев могла взять верх над огромным перевесом французов в кавалерии и орудиях. Но внезапность нападения уравнивала шансы обеих сторон. Правда, неожиданность не была настолько велика, как например при Муртене, и паники она не вызвала. Ландскнехты тотчас сомкнулись в свою ударную колонну, рыцари надели свои латы и сели на коней, да и другие части войска заняли свои места, но недоставало рационального сотрудничества между отдельными частями. Лишь наполовину успевший вооружиться французский главнокомандующий Ля Тремуйль вскочил на коня, чтобы руководить боем; однако на самом деле никакого фактического руководства не было. Две относительно слабые швейцарские колонны отвлекли на себя сравнительно значительную часть неприятельских сил, без того, однако, чтобы французы, хотя бы в этом направлении, перешли в наступление и после одержанной победы обратились на левый фланг, где у ландскнехтов кипел главный бой.
Особенно бросается в глаза, как слабо действовало обычно столь храброе французское рыцарство. В конечном счете пало лишь 40 жандармов, и Гюичиардини бросает им прямо обвинение в трусости. Ввиду невероятности такого явления пытались найти объяснение в неблагоприятных условиях мягкой почвы; и это действительно могло оказать известное влияние. Но не могли же французы избрать для лагерной стоянки такое место, где по почвенным условиям их тяжелая конница вообще не могла, действовать. Из военной истории мы можем почерпнуть другое объяснение. Начиная с персидских всадников при Марафоне и далее, во всех сражениях средневековья, мы всякий раз наталкивались на тот факт, что управлять рыцарством не представляется почти никакой возможности. Если в нормальном бою его направить на видимую, определенную цель, то оно даст все то, что от него только можно потребовать. Но стоит лишь появиться каким-либо неожиданным происшествиям, и оно тотчас распадается, ибо каждый отдельный рыцарь не привык ни смыкаться с другими, ни слушаться команды или сигналов, а умеет лишь действовать по собственному усмотрению; и ему никак не удается совокупно со своими товарищами действовать в надлежащий момент, на надлежащем месте, для достижения надлежащей цели. Одни, по внушению собственной отваги, атакуют в одном месте, другие - в другом, третьи хотят выждать, пока не подойдет подкрепление или пока не выяснится положение дел, а иные считают дело уже проигранным и не хотят жертвовать собою понапрасну. Ландскнехтам удалось-таки повернуть и перевести несколько орудий, так что они образовали новый фронт против шедших в обход швейцарцев. Их аркебузы также действовали успешно против неприятельской массы. Если бы в эту минуту было направлено несколько сотен жандармов во фланг швейцарской ударной колонне в тот момент, когда она готова была вступить в рукопашный бой с ландскнехтами, то последние, несомненно, выдержали бы удар швейцарцев. Но хотя несколько рыцарей и ринулись отважно на колонну, они задержали ее так же мало, как и огонь орудий и аркебуз. Безудержным напором, поддержанные другими своими колоннами после того, как французские отряды в центре и на правом фланге были обращены в бегство и, потеряв голову, покинули поле сражения, швейцарцы одолели наконец ландскнехтов и истребили их почти поголовно, так как последние были отрезаны благодаря обходу их пути отступления, а пощады никому не давалось125.
Французской пехоте так же, как и рыцарству, удалось спастись без особых потерь. Часть отступила в восточном направлении к Трекате, другая часть уклонилась на север и, обойдя с севера Новару, пошла на расположенный в юго-западном направлении город Верчелли, где к ней присоединился и первый отряд из-под Трекате со спасенной от гибели войсковой казной, обойдя швейцарцев с юга.
Лагерь побежденных вместе со всеми орудиями сделался добычей швейцарцев. Но хотя, по словам герцога Максимилиана, бой длился лишь от двух до трех часов, все же победа обошлась швейцарцам дороже, чем какая-либо другая ранее ими одержанная. Потери их достигли, вероятно, 1 500 человек убитыми. В огне орудий и аркебуз и, наконец, в отчаянном сопротивлении сомкнутой колонны ландскнехтов выявились такие новые силы, с которыми швейцарцам еще не приходилось встречаться в их прежних боях.
СРАЖЕНИЕ ПРИ ЛА-МОТТЕ (КРЕАЦЦО) 7 октября 1513 г.
Альвиано, венецианский полководец, атакует значительно превосходящими силами испано-германо-папское войско к северу от Виченцы. Он разбит потому, что посланный им для охвата фланга отряд тяжелой кавалерии застрял в болоте, и потому, что его итальянская пехота не выдержала натиска грозной испанской пехоты (под начальством Пескары) и немецких ландскнехтов (под начальством Фрундсберга)126.
СРАЖЕНИЕ ПРИ МАРИНЬЯНО 13 и 14 сентября 1515 г.
Швейцарцы, в развитие своей победы при Новаре, осенью того же года вторглись во Францию. Они заключили тесный союз с императором Максимилианом, подкрепившим их вторжение конницей и артиллерией. Одновременно и англичане вступили во Францию с севера, и французы потеряли сражение при Гинегате, так что в пылу разыгравшейся фантазии уже намечали Париж как конечную цель и место встречи армий союзников.
Когда имперско-швейцарское войско, вторгшись в Бургундию, появилось под Дижоном и город был близок к гибели от огня орудий, французы не видели иного исхода, как подчиниться требованиям швейцарцев. Ля Тремуйль, командовавший в городе, чтобы спасти его от штурма, заключил с швейцарцами договор, согласно которому французский король отказывался от Милана и обязывался уплатить 400 000 крон в возмещение военных расходов.
