Труднейший вопрос дисциплины не столько господство над массами, сколько господство полководца над вождями. Военная история новейшего времени полна конфликтов внутри армий на почве сопротивления генералов верховному командованию. Но по сравнению с современной военной иерархией как слаба была власть средневекового государя над крупными вассалами! Даже самая присяга на верность сеньору не обязывала вассала к безусловному повиновению. До нас дошла формула присяги50, принесенной итальянскими коммунами и епископами Фридриху Барбароссе при восстановлении им в 1158 г. в Италии королевской власти: они отнюдь не клянутся выполнять все его приказания, а лишь клянутся выслушать, применить и выполнить каждый приказ, данный императором на основании его прав. Хотя и существует возможность отнять у неповинующегося вассала лен, но это часто ведет к гражданской войне. Вассал от "милости" своего сеньора ждет всяких наград, которых он легко может лишиться из-за непослушания и строптивости, но боязнь утратить награду от своего сеньора и лишиться его благосклонности гораздо менее действенна, чем страх перед наказанием, - тяжелым неизбежньм наказанием вплоть до казни на месте, - лежащим в основе института, называемого нами воинской дисциплиной. Рыцарь сознает, что он обязан своему сеньору повиноваться, но дух его воинского звания порождает вместе с тем строптивость, легко вторгающуюся в пределы этого повиновения. В песне о Нибелунгах Фолькер мыслит как настоящий рыцарь, когда он, высмеивая Вольфгардта, ссылающегося на приказ своего сеньора, восклицает: "Тот выказывает слишком большую трусость, кто согласен отказаться от всего, что ему запрещают".
* * *
Один современный исследователь высказал взгляд, что строптивый дух независимости, исключающий возможность образования дисциплинированных тактических единиц, возник только в эпоху упадка рыцарства. "Только когда место всех блестящих добродетелей доброго старого времени заняли жажда наслаждения" грубость, себялюбие, вероломство, коварство и неверность всех видов, только тогда смог создаться ложный идеал рыцаря, не склоняющегося ни перед чем, даже перед всевышним". Перелистывая страницы книг по истории Германии, можно легко убедиться, что и там представление о "добром старом времени" ошибочно. Пока существовала могущественная монархия Карла Великого, мы, правда, нередко слышали о заговорах, но авторитет власти все же имеет перевес и побеждает. После же распада Каролингской империи, даже при самых влиятельных восстановителях королевской власти, мы все время встречаемся со "строптивым духом независимости, не склоняющимся ни перед чем, даже перед всевышним". Уже при внуках Карла мы вновь и вновь видим, как сын идет на отца, герцог на короля, граф на герцога, как у саксов и баварцев знатные скорее готовы отправиться в изгнание к язычникам, чем покориться. Как тщетны, например, старания Оттона Великого помирить своего старого друга, герцога Эбергарда, с его франками, когда он вынужден был наложить на них наказание за нарушение мира внутри страны. Сага, прославляющая борьбу герцога Эрнеста Швабского против своего отца, не без основания слила воедино его образ и образ его предшественника Лудольфа, некогда также сражавшегося против своего отца, короля Оттона. Пусть не говорят, что все эти явления относятся только к высшим слоям, графам и князьям, и что среди воинов низших рангов мог царить иной дух. Но существует не допускающий исключений закон; дисциплина начинается с верхов и сверху распространяется до низов. Если полковники и генералы мятежники, то таковы и их войска; среди рыцарства не могло создаться иного отношения к военному авторитету графов, чем среди последних к авторитету короля. Из времен Барбароссы мы имеем примеры того, что не только князья, но даже простые рыцари пренебрегали приказами императора51, а история первого крестового похода показывает нам на каждом шагу, с каким неимоверным трудом, от случая к случаю, удавалось устанавливать самый примитивный порядок и необходимое руководство.
"Никакая власть не страшна тем, кто избегает преступлений, наказуемых королями" - поет французский епископ Адальберон о "nobiles", являющихся "bellatores"52 - строки эти можно перевести словами Шиллера: "Только солдат - свободный человек". Правда, выше мы установили, что министериалы, составляющие остов феодального войска, по социальному своему положению были несвободными. Свидетельствует ли это о наличии различных элементов внутри рыцарства или о различии между французскими и немецкими рыцарями? Ни в коем случае. Ибо такова сложность человеческого бытия, что содержание и форма могут в своем развитии дойти до полного взаимного противоречия.
Больше всего дисциплины было, во всяком случае, в рыцарских орденах, где господствовала строгая система наказания и где точным предписанием регулировались как служба, так и личная жизнь рыцаря. Рыцарю-храмовнику, например, - в целях сохранения коней - без особого разрешения начальства запрещалось ехать галопом (гл. 315); мешок, в который рыцарь укладывал свою кольчугу, когда он не надевал ее, должен был быть не из материи, а из кожи или проволочной сетки; без особого разрешения храмовник не имел права привязывать этот мешок, а обязан был носить его в руках (гл. 322). Наказание заключалось в том, что он лишался права надевать белую мантию ордена и во время общей трапезы должен был сидеть на земле. Устав ордена в качестве наказаний знал заключение в карцер и изгнание из ордена. Один храмовник, ответивший однажды на приказ комтура53: "терпение, я это сделаю" ("espoir, je le ferai") за невыполнение приказа на месте был по единогласному решению капитула лишен мантии ордена (гл. 588).
С массой кнехтов, должно быть, основательно расправлялись палками, но и здесь повиновение следует представлять себе скорее как повиновение слуги господину, чем солдата - начальнику.
Император Фридрих I в начале своего царствования, в 1158 г., издал военный устав, который дошел до нас и иногда называется "военным артикулом", не заслуживая, однако, такого наименования. В нем не содержится никаких дисциплинарных предписаний, а видно лишь стремление до известной степени упорядочить взаимоотношения между бойцами. Устав запрещает во время поединков звать себе на помощь товарищей, рекомендует разгонять дерущихся, надев на себя латы, но не мечами, а палками; нашедший бочку вина не должен давать вину вытечь, чтобы оно досталось и другим воинам; точно определяется, кому принадлежит убитая на охоте дичь; устанавливается, что никто не должен иметь при себе женщины; нарушающий это лишается всего снаряжения (omne suum harnasch), a у женщины отрезается нос. Но всегда легко давать предписания дисциплинарного характера, а провести их в жизнь трудно даже самому могущественному императору. Уже в том самом году, в котором торжественно был заключен этот "мир", Фридриху пришлось удалить из лагеря множество проституток54.
Настоящая воинская дисциплина вообще в такой мере является плодом искусства, что без целой системы упражнений ее вовсе нельзя создать. Лучшим средством с давних пор признано строевое обучение, отдающее в руки начальника каждое движение подчиненного. Средневековью же оно было совершенно чуждо. Даже такое, казалось бы, сильное средство, как отречение воина от своей свободы и превращение его не просто в вассала, а в министериала своего сеньора, не давало Действительного воинского подчинения - того, что мы называем субординацией.
Военное сословие, сознающее себя у власти и не обуздываемое строгой дисциплиной, совершает насильственные действия и в повседневной жизни при соприкосновении с горожанами и крестьянами, и по отношению друг к другу. Это военное сословие вышло из среды варваров, которые когда-то, в эпоху Великого переселения народов, с издевательским смехом обратили в развалины и растоптали античный культурный мир. В эпоху феодализма, в результате междоусобиц и расправ, сохранялась привычка к крови и разрушению, связанным с войной. В праве министериалов, изданном в начале XI в. Бурхардом, епископом Вормсским, сообщается, что за один только год своими же товарищами без вины было убито 35 жителей епископства. Самочинная расправа за оскорбление была обычаем и твердо установленным правилом55. Владельцы более крупных ленов, сумевшие выстроить для себя собственный укрепленный замок, где они могли оказать сопротивление и своему графу или сеньору, постепенно начали притеснять окрестных крестьян, а проезжих купцов облагали данью или же совершенно обирали их56.
