Последнее замечание, что воин, не имеющий всего перечисленного выше оружия, недостаточно вооружен, следует рассматривать как доктринерское преувеличение автора. Это вытекает не только из природы вещей, но и из последующих замечаний самого автора. Непосредственно перед цитируемым абзацем он предписывает, чтобы вооруженные полностью были поставлены в первую шеренгу, менее хорошо вооруженные - во вторую и так дальше, до пятой шеренги. Таким образом, сам автор полагает, что большинство воинов имеет далеко не полное вооружение, а потому в дальнейшем он и подразделяет солдат сообразно их снаряжению на различные роды оружия: 1) всадник с длинным копьем, 2) всадник с метательным копьем, 3) всадник со стрелами и луком и 4) всадник, вооруженный полностью.
Главным отличием от Запада является гораздо более распространенное употребление лука и стрел, что вряд ли совместимо с действительно тяжелым вооружением. Тяжелое вооружение не только мешает применению лука, но требует также сильной лошади, которая, если она к тому же и сама покрыта броней, не может быть очень быстроходной. Если же лошадь не быстра, то, значит, стрелок не может с уверенностью уклониться от рукопашного боя до тех пор, пока он его не пожелает, и поэтому дальнобойное оружие почти не дает ему преимущества. То, что у Льва является одним родом войск, скоро (если так уж не было издавна) распадается на 2 рода войск: на воинов, закованных в латы, сражающихся врукопашную на бронированных конях, и на легковооруженных стрелков на легких и быстрых лошадях.
Очевидно, в силу древней традиции азиаты, преимущественно степные народы, издавна тщательно культивировали этот особый вид войска - конных стрелков. Узнав об этом, крестоносцы ввели его у себя и даже название, которое они ему дали, - "Туркополы", - перенесли в страну немецкого ордена, Пруссию.
Фундаментального различия между военным делом Запада и Востока в этом все же нельзя усматривать; здесь мы имеем дело только с известной традицией. Когда западноевропейские рыцари устраивали в святой земле турниры, очевидно, случалось, что поблизости появлялись мусульманские рыцари, которых, в конце концов, приглашали принять участие в турнире. Общие турниры - достаточный показатель того, что вооружение, методы и приемы борьбы были очень сходны у обеих сторон. Рассказы о крестовых походах выявляют и другие черты, которые при всем религиозном и расовом антагонизме все же свидетельствуют об известной однородности классовых воззрений христианских и мусульманских рыцарей. Ричард Львиное Сердце опоясал мечом в вербное воскресенье 1192 г. при Акконе сына Сейфеддина. Сейфеддин, сын Саладина, послал во время сражения при Яффе (5 августа 1192 г.) королю Ричарду, направлявшемуся пешком к полю сражения, двух боевых коней, которых он с благодарностью принял и использовал. Христиане и мусульмане вступали даже в ленные отношения между собою.
СИФИНСКОЕ СРАЖЕНИЕ 6 и 27 июля 657 г.
После убийства третьего калифа - Османа - на престол калифа призван был Али, муж дочери Магомета, Фатимы. Это был кандидат правоверных и представитель наследственного права. Но почему же преемник пророка должен был произойти именно из его рода? Аллах ведь мог выбрать своим орудием также и другого. Против Али восстал Моавия - Омайяд, командовавший войсками в Сирин, представитель диких, воинственных бедуинов. Казалось, что не было иного исхода, как решить дело оружием. Али опирался, главным образом, на завоевателей, поселившихся в Ираке в долине Евфрата и Тигра. Столицей его была военная колония Куфа. Резиденцией Моавии был Дамаск. Они встретились в Сифине на Евфрате и выстроились таким образом, что всюду друг против друга боролись воины из одних и тех же родовых племен: бассорские асды против сирийских асдов, куфские хатхамы против сирийских хатхамов. Сам Али, окруженный примкнувшими к нему мединцами, командовал центром.
Это сражение Август Мюллер, по дошедшим документам, описывает следующим образом (стр. 321): "Силы обеих сторон во всяком случае не представляли большой разницы: против 70-тысячной конницы Али выставлено было не больше 80 000 сирийцев. Но они были равны также и в том отношении, что каждая из этих армий могла похвалиться отборным отрядом: избранная часть войска Моавии торжественно поклялась ему победить или умереть, а среди куфийцев имелась группа ревностных правоверных, за непрерывное изучение корана прозванных "чтецами", вообще и ранее державшихся вместе, а теперь тремя группами (Haufen), собравшихся вокруг Ибн-Будейля, Кейса Ибн-Саада и престарелого Аммара Ибн-Ясира, - все люди решительной воли, и среди них некоторые из убийц калифа, с удвоенной силой перенесшие свою ненависть к Осману на Моавию. Ибн-Будейль открыл сражение сильным ударом на левое крыло сирийцев: ему удалось оттеснить Хабила и пробиться со своими "чтецами" до самого центра неприятельской армии, почти до шатра Моавии. Но здесь их встретили союзники и принудили к отступлению, а высланные Али из центра для подкрепления мединцы, на этот раз не особенно отличившиеся, также не сумели удержаться. Между тем на левом фланге иранцев тоже не все было благополучно: там южные арабы Ибн-Джиль-Калы добились серьезных успехов, так как лишь благодаря своей храбрости там удержалось несколько человек, принадлежавших к племени Рабиа. Тогда Али сам вступил в бой, собрал беглецов и возобновил сражение; на правый фланг он послал Малика с его конницей, которому также удалось установить начинавшееся бегство и спасти Ибн-Будейля, находившегося вместе со своими "чтецами" в большой опасности. Теперь на правом фланге снова продвинулись вперед: при возобновлении атаки пал Ибн-Будейль, который мчался, "как тур", впереди своего войска, но Малик тотчас же взял командование на себя и сумел оттеснить союзников до шатра Моавии. Уже четыре ряда храбрых воинов были ими опрокинуты; тогда Моавия велел подать своего коня и уже готовился бежать, как случайно ему вспомнилось старое мужественное изречение, настолько пробудившее в нем чувство чести, что он остался. Аммар наблюдал за ним. Союзники оказались на высоте. Еще один раз отряду "чтецов" под командой Аммара удалось близко подойти с другой стороны. "Вот где ты, Аммар. Ты продал свою совесть за Египет, пусть же это принесет тебе погибель", - крикнул врагу приверженец пророка, который, несмотря на свой старческий возраст, сражался, как лев; но даже ценою его жизни победа не была решена. Жестокое сражение продолжалось. И не видно было конца. Тогда Али, издали увидевший Моавию, крикнул своему противнику: "Зачем мы допускаем, чтобы люди из-за нас убивали друг друга? Вызываю тебя на суд божий: кто из нас двух останется в живых, тому пусть достанется царство". Аммар уговаривал Моавию принять вызов, но последний отказался. "Ведь ты знаешь, - сказал он, - что еще не было такого человека, которого бы он не убил в поединке". И когда Аммар заметил, что уклониться было бы не совсем прилично, он с досадой набросился на него: "Тебе вероятно хочется царствовать вместо меня".
В самом деле храбрость и уменье владеть оружием Али были слишком известны, чтобы Моавия мог ожидать благоприятного исхода такого поединка. Едва ли можно поставить ему в вину стремление избегнуть неравного единоборства. Даже наступившая ночь не прекратила боя. Он не прекращался в разных местах поля сражения до самого утра. Для победителей при Кадезии это была вторая ночь сражения. Наконец, на утро третьего дня (10 Сафара - 28 января 657 г.) казалось, что исход сражения близок. Малик, получивший, между тем, командование на правом фланге, собрал всю имевшуюся в его распоряжении конницу для последней большой атаки. Он отбросил стоявших против него сирийцев далеко назад, до самого их лагеря. В центре Али, использовавший победоносное продвижение своего лейтенанта, потеснил своей пехотой Моавию, которому грозила величайшая опасность после обращения в бегство его левого крыла быть окруженным с обеих сторон. Но "война - обман", как говорил уже пророк. Возможно, что и на этот случай уже заранее подготовлена была одна из недостойных комедий мировой истории, придуманная опять-таки Аммаром. На копьях держали столько книг Корана, сколько можно было их собрать, и, показывая их иракцам, крикнули им: "Здесь, в божьем слове, надо искать разрешение спора между правоверными, а отнюдь не в обоюдном истреблении: необходимо прервать сражение и назначить третейский суд, который, по слову высшего судьи, разберет требование Али и Моавии и уладит все". Как ни смешно было такое предложение в момент решенной уже победы, как ни напрашивалось возражение, отчего такое предложение не было сделано до кровопролития, оно все же возымело свое действие. Авторитет, которым пользовалось священное писание среди действительно набожных мусульман, был настолько силен, что мысль найти разрешение в этом непогрешимом источнике должна была во всяком случае произвести на них сильное впечатление. К этому прибавилось, что "чтецы" были не только ревностными правоверными, но и проникнуты были издавна свойственным арабам стремлением к независимости; для их демократического сознания мысль, что лучшие знатоки божественного откровения в качестве представителей общины разрешают вопрос о самом калифате, была весьма привлекательна. Поэтому они прекратили сражение. Их примеру последовало большое число Других, хотя, быть может, по мотивам совершенно иного характера: это были изменники, которые во время перемирия прислушивались к нашептыванию подосланных Моавией и, возможно, даже взяла на себя эту постыдную роль. Во главе их стоял не кто иной, как Киндит Эль-Ашат Ибн-Кеис, предатель своего собственного народа. Он никогда не мог простить правоверным мединцам, что они лишили его южноаравийского королевства, и теперь он был рад случаю помочь лишить их плодов их победы и насладиться, хотя бы и поздней, местью. Он взял на себя роль парламентера и настаивал, чтобы Али немедленно отозвал Аштара, продолжавшего бороться на другом фронте, а его самого послал к Моавии для заключения договора о третейском суде. Напрасно калиф с первого же момента указал "чтецам" на то, что такие люди, как Моавия, Аммар, Ибн-Аби-Сарх и их товарищи, в достаточной степени известны как враги веры и самого корана, чтобы не увидеть в их предложении чистого обмана. Слепые фанатики и толпа изменников угрожающе обступили его; уже раздавались крики, что если он будет дальше медлить, то его постигнет судьба Османа, и он вынужден был решиться отправить посланного к Малику.
