В противоречии с этим взглядом находится то обстоятельство, что в 1204 г. Константинополь действительно был завоеван крестоносцами, а тем не менее государство удержалось, и через полстолетия провинции отвоевали столицу, благодаря чему снова было восстановлено государство в старом смысле слова170. Но этот эпизод вполне объясним как исключение для обеих сторон. Константинополь в 1204 г. был почти беззащитен и полон внутренних раздоров; им попеременно владели узурпаторы, свергавшие друг друга и не имевшие возможности подтянуть силы из провинции. Крестоносцы же, представлявшие собою сильное войско, находились в союзе с венецианским флотом, который осадил город и со стороны моря. Поэтому на этот раз Константинополь, несмотря на всю свою природную мощь, пал.
То обстоятельство, что провинции продолжали сопротивляться и, в конце концов, снова изгнали врагов, не является делом более сильного греческого национального духа или военных качеств, а объясняется, с одной стороны, религией, с другой - природой самого крестоносного войска. Если бы завоеватели - франки - были еще варварами-язычниками, то их господство над Константинополем, возможно, осталось бы: греки, подобно западно-европейцам, примирились бы с их господством, одновременно втянув победителей в орбиту своей культуры и церкви. Но крестоносцы возложили на греков не только военное ярмо, но и ярмо греческой церкви, руководимой в духе Григория VII.
Если бы греки покорились этой церкви, то они должны были бы перестроить все свое мировоззрение. Эта религиозная оппозиция увеличила силу сопротивления греков, с которой франки тем менее могли справиться, что и сами они далеко не имели необходимой внутренней силы. Правда, при своем первом появлении в союзе с венецианцами крестоносцы представляли очень большую силу. Но когда они после победы назначили правителем одного графа из Фландрии, то он располагал уже только незначительной частью этой силы. Ему перестали подчиняться как венецианцы, претендовавшие больше чем на четверть завоеванного государства, так и крупные сюзерены, получившие во владение крупные области. Хлодвиг и его преемники правили
франками, имея у них совсем другой авторитет, чем римские императоры в Константинополе у своих рыцарей. Поэтому и случилось, что эти западные завоеватели, в конце концов, должны были - несмотря на то, что владели столицей - снова отступить из греческого государства.
Особо поучительной главой в "History of the art of war" Омана является глава о византийском строе. Этот труд во многом помог и мне. Все же в важнейших пунктах я пришел к совершенно другим выводам.
Оман правильна установил, что византийский средневековый строй точно так же, как и на Западе, зиждился на тяжеловооруженных конных воинах (с добавлением конных лучников). Несмотря на это, он принимает указания - особенно в тактике Льва - по поводу пехоты, подобно тому, как это сделал Иенс в Gesch. d. Kriegsw., I, 163. He может подлежать, однако, никакому сомнению, что эта пехота не существовала, и правила ее образа действия являются не чем иным, как теоретическим наследием античной литературы. В самом деле, если бы византийцы действительно имели пехоту, как некогда Александр или римляне, то она должна была бы проявить себя и в сражениях, - да не только проявить, но и играть решающую роль. Между тем, сам Оман правильно заметил, что сражения проводились исключительно конными частями, пехота же использовалась для гарнизонной службы, нападений, заграждения проходов и т.д. И Иенс (стр. 163) совершенно правильно обратил внимание на то, что Лев считает величину "банд", "мерий" и "турмов" у пехоты такой же, как и у кавалерии, а Оман (стр. 188) отмечает, что Лев повествует нам о вооружении и организации, хотя далеко не так подробно, как о коннице. Оба эти явления нужно рассматривать как симптомы того, что здесь мы имеем дело не с действительной практикой.
С этим связаны и данные о численности войск.
Оман (стр. 182) указывает, что стоящий во главе каждой тэмы стратегос имел в своем распоряжении примерно 8 000, 10 000 или 12 000 человек, из которых для действующей армии можно было мобилизовать от 4 000 до 6 000 человек отборной кавалерии. Поскольку Малая Азия имела в X в. 17, а Европа - 11 тэм, это составило бы огромнейшую армию; Оман (стр. 221) полагает, что одна Малая Азия имела постоянную армию не меньше чем в 120 000 человек. Это исчисление основано на комбинировании обеих заметок Льва о том, что каждый стратегос имел в своем подчинении 2 или 3 турмы (гл. IV, § 45) и что каждая тэма могла дать действующей армии 4 000 конных (гл. XVIII, § 149, 153). В математическом отношении это заключение правильно, но оно совершенно недопустимо в отношении методики, так как Лев был слишком теоретизирующим писателем, чтобы по его схемам можно было судить о действительности. С целью уяснить себе его способ теоретизирования мы приведем несколько примеров. В гл. XVII, § 89 (то же самое и у Маврикия), мы находим вычисление - сколько места займут 300 000 всадников при длине фронта в 600 лошадей и глубине в 500 лошадей, - вычисление, которое Иенс (стр. 155) совершенно справедливо снабдил ироническим восклицательным знаком.
В гл. XIV, § 43 и след., Лев (также и Маврикий, IV, гл. III) советует вечером перед сражением вырыть за занимаемой позицией ров или волчьи ямы или заложить капканы и между ними оставить свободными отмеченные проходы, Затем войско должно инсценировать бегство и по отмеченным проходам отойти назад, враг же попадет в ров или капканы.
В гл. XII, § 55, Лев советует, чтобы конные, дабы издали произвести впечатление на противника, имели на своих копьях флажки; а так как в бою флажки представляют различные неудобства, то их нужно снимать, как только приблизишься к противнику на расстояние одной мили.
Такие противоречащие всякой действительности рассуждения возбуждают подозрение и против приводимых цифр, - да и сам Лев находится в прямом противоречии с указанным исчислением Омана относительно численности войск, поскольку он исчисляет (гл. XVIII, § 153) общее количество, которое можно собрать из одной тэмы, только в 40 000 человек. В гл. IV, § 62, он вычисляет, что теперь людей меньше, чем в старину, и банды (тагматы), из которых 7-8 падает на одну турму, нельзя довести до 256 человек; нормальный бой он также строит на предположении, что в нем принимают участие только около 4 000 конных; это число в случае нужды, если противник очень силен, должно быть увеличено вдвое или втрое (гл. XVIII, § 143-150). В другом месте армию в 5 000-12 000 он называет "нормальной" (гл. XII, § 32, 33) и учитывает также случай, когда армия может быть еще малочисленнее.
Окончательным доказательством того, что византийские войска численно всегда могли быть лишь весьма ограниченными, служит количество войск у арабов и крестоносцев.
СРАЖЕНИЕ ПРИ МАНЦИКЕРТЕ 1071 г.
В сражении при Манцикерте или Малазгарде в Армении171, сельджукский султан Альп Арслан победил императора Романа IV, взял его в плен и уничтожил значительную часть византийского войска. Благодаря этому сражению турки овладели Малой Азией. Оман усматривает в этом сражении также поворотный пункт в истории византийского военного строя; уничтожение армии и окончательная потеря малоазиатских тэм сделали с этих пор невозможным ополчение всей страны, и Византийская империя вынуждена была опираться исключительно на наемных варваров. Это толкование связано с представлением Омана о численности византийских войск. Он полагает, что Роман имел при Манпикерте 60 000, а его противник 100 000 человек. Поскольку сообщается, что преемник его с большим трудом собрал из остатков ополчения тэм 10 000 человек, то из этого, во всяком случае, можно было сделать вывод, что страна сделалась небоеспособной, так как в прежнее время одна Малая Азия выставляла 120 000 человек.
Этот вывод отпадает вместе с разбитой нами предпосылкой: никогда - также и при Манцикерте - войска обеих сторон даже приблизительно не имели указанной численности. Даже цифра в 10 000 воинов, которые были еще собраны из тэм, представлялась бы нам невероятно большой, если бы автор172 определенно не добавил, что этот отряд был составлен из остатков азиатского призыва и наемников. Но возможно что и эта цифра слишком велика.
