Если бы Ганнибал совершал подобные операции, - если бы он мог римские войска, уклонявшиеся от его атаки, запереть и подчинить при помощи голода, - древний мир не стал бы латинизированным. Но военные методы Ганнибала не были годны для этого; он достигал кульминационного пункта победы, с которого медленно скатывался обратно. Наступление Цезаря одолевало самую сильную оборону и сметало ее; он нагромождает одну победу на другую; для его войн как бы не существовало проблемы времени; его стратегия - молниеносна.
Комбинируя голод и меч, он доводит до конца каждую войну на том театре военных действий, где он действует, в течение одного похода. В этом невероятном напряжении и состоит его самобытность. Можно провести здесь параллель с новейшей эпохой. Улучшение огнестрельного оружия, казалось, должно было пойти на пользу обороне; при современном пехотном и артиллерийском огне нельзя наступать по открытой равнине, так же как и римские легионы не в состоянии были совершить атаки на римские полевые укрепления. Но возрастающая действенность оружия позволяет теперь наступающему растянуть по желанию свою линию и даже идти в наступление разрозненными колоннами с различных фронтов, чтобы, охватив неприятеля, завоевать для себя огневое превосходство. Таким образом, преимущества обороны оказались на стороне наступления. И римские укрепления сначала охраняли войско, не желавшее драться, но зато потом давали возможность противнику запереть его, принудить к сражению и получить преимущества в свою пользу. (Написано в 1908 г.)
Мировая война доказала, что не существует непревзойденных возможностей. Совершилось то, чего ни один теоретик не мог предвидеть: линия боя растягивалась до тех пор, пока не встретила задержки в абсолютных границах, не допускающих никакой охватывающей операции - от Ла-Манша до швейцарской границы и от Балтийского моря до Румынии. И тактика должна была снова вернуться от обхода флангов к фронтальной атаке, к прорыву, а от преимуществ наступления - к выгодам обороны. (Написано в 1920 г.)
У Цезаря был необычайно развитый ум; он учился в Родосе и работал иногда над вопросами грамматики. Он старался, несомненно, теоретически усвоить сущность военного искусства; имеются случайные сообщения о том, что он читал "Киропедию" Ксенофонта101 и рукописи об Александре Великом102; но в его трудах мы почти не находим теоретических размышлений, так что Фридрих Великий имел право сказать103, что солдату нечему в них научиться, а Наполеон, хотя и рекомендовавший его изучать, жаловался на отсутствие воззрений в них, указывая, что описания его сражений не имеют никаких географических названий, - а стратегически изучать поход, конечно, нельзя до тех пор, пока он географически не обозначен. К этому надо еще присоединить неправильные цифровые данные. Но эти недостатки можно объяснить политическими целями, которые Цезарь преследовал в своих книгах; они не причинили существенного ущерба, и преуспевающая наука может многое дополнить и исправить, что она и успела уже сделать. Если Фридрих и дал более резкий отзыв, чем Наполеон, по поводу этих недостатков, то на это имеются причины, о которых мы в свое время и упомянем при исследовании деятельности названного автора. Цезарь не имеет намерения обучать по своим произведениям военному делу, а потому он проходит мимо связанных с ним деталей, мотивировок и размышлений. Поучают его действия, а не слова. Но иногда сквозь легкое течение рассказа просачивается такой глубокий ум мыслителя и приводит к таким теоретическим познаниям, которых мы не встречали у размышлявших военных писателей древности, как Ксенофонт и Полибий. Когда он в своем рассказе о фарсальском сражении сообщает, что Помпей приказал своим воинам ожидать нападения стоя, он порицает это распоряжение и, как мы теперь говорим, моральное значение наступления. Его слова выразительно звучат в дословном переводе с античного языка: "Тут, нам кажется, Помпей поступил неумно, потому что у каждого от природы имеется страстность и раздражительность духа, которую надо разжечь усердием в бою. Эти свойства полководцы не должны подавлять, и не напрасно имеется исстари обычай, чтобы в начале боя звучали трубы и несся боевой крик со всех сторон, так как думают напугать этим неприятеля и ободрить своих".
Другим теоретически важным размышлением его следует признать подчеркивание им той роли, какую играет случайность на войне. Часто употреблявшееся ранее сравнение стратегии с шахматной игрой неверно, так как эта игра основана на всеобъемлющем тончайшем расчете, а стратегия зависит также от непредвиденного. Поэтому искусство управления войсками требует не только умственного развития, но и полного напряжения всех способностей человека, который вступает в борьбу даже со случаем, встречает его всегда с новыми достижениями, производит этим давление на капризное счастье и приковывает последнее к своей колеснице. Первым, кто осветил военное дело в таком направлении, будем считать Фукидида. Слова, которые он вложил в уста Перикла, мы привели выше: "Случай на войне не ждет". И коринфян он заставляет произнести те же речи (I, 122): "Война только в очень маленькой доле течет по определенным законам; она сама главным образом создает их в зависимости от появляющихся обстоятельств". И еще раз спартанский царь Архидам повторяет их (II, 11, 3): "Скрыто течение войны; многое происходит из малого, и страсть управляет событиями"104. Эти мысли являются основными в военной философии Клаузевица; они способствуют познанию в войне иррационального элемента, которому полководец должен иметь мужество довериться. Даже у Цицерона мы находим фразы, в которых он наравне со "знанием дела, храбростью, авторитетом требует от крупного полководца и "счастья"105, а Цезарь пишет (b. с., III, 68): "Но судьба, от которой зависит почти все как в остальных делах, так главным образом и на войне, за короткое время производит большие перемены".
О Цезаре часто говорят, что он слишком слепо доверял своему счастью, что он подобно игроку испытывал его: и это правда, что он верил, как Наполеон, в свою звезду.
Рассказ о том, как он во время бури утешал лодочника тем, что он везет Цезаря и его счастье, звучит правдоподобно, хотя он лично об этом не сообщает. Но не следует признавать за ним, так же как и за Наполеоном, только отвагу и порицать ее или превозносить. Мы убеждались на каждом шагу, что она сочеталась с размышлениями и расчетом. В этом и древние были уверены. Светоний ставит ему это в заслугу (гл. 58): "Трудно сказать, был ли он, предпринимая походы, скорее осторожным или смелым".
И так же, как у новейших полководцев, его стратегия сводилась прежде всего к тому, чтобы в решающем пункте, на поле сражения иметь численное превосходство. Мы установили, что оно у него было и в Галлии, и в Испании, и при Илерде. При Тапсе сражение не было организовано. О сражении при Мунде мы не имеем надежных цифр, но не подлежит сомнению, что Цезарь, бывший тогда властителем почти всего государства, сосредоточил больше войска, чем его противники, имевшие в своем распоряжении лишь одну страну. Расследовав все, начиная со странного в смысле взаимоотношений похода в Египет и не имеющего значения 5-дневного похода против Фарнака, мы видим, что сражение при Фарсале было единственным, где Цезарь с меньшими силами одержал победу. Он мог избежать этого сражения, подтянув к себе раньше подкрепления: 1 S легиона из Эллады и 2 из Иллирии, но если бы он так поступил, то Помпей, наверное, не принял бы сражения, а перенес бы войну и войско с помощью кораблей в другую местность.
Преимущества, которые противник имел на море, помешали Цезарю пустить в начале похода в действие пехоту, в которой он имел перевес. Он был принужден отправить большую часть своего войска, конечно, менее ценную, - вновь образованные легионы, - для охраны Италии, Галлии, Испании, Сицилии и уже при Диррахии у него было так много выделенных легионов, что рассчитывать на достижение какого-либо положительного результата он не мог, так как оказался по численности войска ниже Помпея. Очень важно во всех отношениях разъяснить, почему и как Цезарь, не имея численного перевеса, выиграл именно решительное сражение. Морская сила помпеянцев своим косвенным воздействием наложила такие оковы на его командование, что он не мог свободно располагать им. Тем выше заслуга Цезаря как крупной личности, что, несмотря на большое значение, которое он придавал численности, он все-таки принял сражение, сообразовавшись с ходом событий и доверяя только качеству своего войска. Римское военное искусство, которое в руках Цезаря представляется нам как уже развившийся и созревший в течение столетий плод, не умерло вместе с ним, но продолжало жить как его школа. Еще много стран было завоевано после него для Рима, как-то: Альпы, местности южнее Дуная и Англия. Два народа поставили, наконец, предел римским мировым завоеваниям об одном мы уже говорили раньше, а именно о парфянах; второй народ это германцы. Обзором военного искусства германцев мы начнем второй том нашего труда. Какого же рода была сила, сумевшая поставить преграду римскому искусству?
