— Я хочу уехать отсюда, Алекс! Сегодня же утром!

— Ничего не может быть проще, радость моя! Мы уедем!

— Я имею в виду навсегда! — уточнила она.

— Как хочешь, дорогая. Если твое решение твердо, начнем сразу складывать вещи. Но сперва… — Он нежно поцеловал ее, но даже в его объятиях напряжение Энн не спадало. — Чувствую, что ты права и мы должны немедленно уехать, — сказал он.

— Мне очень жаль. Дело в том… Ах, я не знаю… — Она пожала плечами.

— Понимаю. Ты не можешь оставаться в доме, где столько тяжелых воспоминаний.

Алексу, казалось, никогда ничего не нужно было объяснять, он сразу понимал, в каком она состоянии.

Прошло чуть больше часа, и они уже были в пути. Сидя в теплой комфортабельной машине, Энн чувствовала, что понемногу успокаивается.

— Мне очень жаль, Алекс, я проявила слабость. Я знаю, что через некоторое время мне придется вернуться в этот дом, все разобрать, уложить вещи, но утром я почувствовала, что мне необходимо уехать. Теперь я понимаю, что вчерашний вечер был ошибкой, как и моя уверенность, будто я избавилась от всех призраков прошлого. — Она улыбнулась, словно извиняясь. Он взял ее руку в свою, продолжая править одной рукой. — Прости, что испортила для тебя английское Рождество.

— Ты ничего не испортила! Для меня Рождество там, где ты, и оно только начинается. Посмотри, — указал он на большие снежные хлопья, падающие за окном, — теперь и снег пошел — все просто идеально.

— Мы едем в «Кортниз»? — спросила Энн, просияв при воспоминании о счастье, которое они испытали в Гэмпшире.

— Нет, там сейчас полно народу. Мы поедем на мою городскую квартиру. Ты сейчас нуждаешься в мире и покое, а я и так уже делил тебя со многими людьми в это Рождество.

Вскоре машина мчалась по присыпанным снегом улицам Лондона. В городе царила та особая тишина, которая наступает только на Рождество. Как змея, скрывающаяся в своем убежище, большая машина проскользнула в подземный гараж. Бесшумный лифт доставил их на самый верх высокого дома. Энн не ожидала, что квартира, куда ввел ее Алекс, окажется такой просторной. Алекс открыл двойную дверь, и Энн увидела, что находится на балконе и смотрит вниз на огромную двухэтажную комнату. Одна из стен, целиком стеклянная, вела на широкую террасу. Далеко внизу, насколько мог видеть глаз, простирался Лондон. Стены и мебель в комнате были белыми, а пол черным, с отдельными серыми пятнами ковра и диванных подушек. Даже картины были выдержаны в этих тонах. Темные силуэты бронзовых скульптур выделялись на фоне стен.

— О Господи! — вырвалось у Энн.

Она не знала, какой реакции он ожидал от нее при виде этой сверхизысканной комнаты, показавшейся ей неуютной, несмотря на свое совершенное убранство.

Алекс с беспокойством посмотрел на нее:

— Тебе не нравится?

— Все очень красиво. Похоже на современные картины. Цвета такие тонкие… — Она задумалась, стараясь получше описать свое впечатление. — И очень смело… Мне кажется, я не могла бы додуматься до такого лаконизма, — торопливо закончила она, не желая обидеть его.

— Гм… Здесь тебе не нравится. — Он нахмурился, глядя на комнату под ними. — Впрочем, она и мне не нравится, — подчеркнуто добавил он. — Уж слишком она совершенна, верно? Ей недостает души, как и «Кортниз». У твоего дома есть душа, тепло. Позволь показать тебе остальную квартиру.

Взяв ее за руку, он прошел с ней дальше по балкону и показал сверху четыре спальни для гостей, роскошно обставленные, но безликие, как гостиничные номера. По другую сторону балкона располагались служебные кабинеты. Пологая лестница, по которой они спустились, была настоящим чудом инженерного искусства: казалось, что она ни в одной точке не соединяется со стеной — сплошь изящные изгибы сверкающей стали и черного дерева.

— А вот мои личные апартаменты, — сказал Алекс, пропуская Энн перед собой в просторный рабочий кабинет, где самое заметное место занимал большой письменный стол, а зеркальные окна выходили на все тот же поразительный лондонский пейзаж. Элегантная кожаная мебель выглядела совсем новой и, соответственно, жестковатой и не слишком удобной. Они прошли по длинному коридору со встроенными шкафами. «Там мои вещи», — проговорил Алекс, махнув на них рукой, как бы приглашая не обращать на них внимания. Потом они вошли в его спальню, так же строго обставленную, как предыдущие комнаты. В ней прежде всего бросалась в глаза колоссальная кровать с покрывалом из чудесного черного меха, отчего она, выделяясь на фоне толстого белого ковра, казалась еще шире.

Увидев в зеркале свое отражение — бежевое пальто и коричневые сапоги, ярко накрашенный рот, — Энн показалось, что она грубо вторгается в эту строгую черно-белую композицию.

— Это, вероятно, самая большая кровать, какую мне приходилось видеть, — заметила она, только чтобы не молчать.

Ей не хотелось говорить Алексу, что спальня произвела на нее гнетущее, почти зловещее впечатление.

— Да, она была слишком большой и немыслимо холодной… — засмеялся он, — но теперь все изменилось и ее размер в самый раз. — Он нежно поцеловал Энн, потом отступил. — Ты голодна? — Она кивнула. — Я покажу тебе кухню, там найдется что-нибудь из еды. А может быть, ты хочешь пойти в ресторан? К Петэн, например?

— Нет-нет, останемся здесь, даже если на обед у нас будут одни яйца всмятку!

Кухня, сверкающая белизной и нержавеющей сталью, больше походила на операционную.

— Загляни в холодильник, а я пойду за вином.

Энн открыла гигантский холодильник и наклонилась, чтобы изучить его содержимое. Разнообразных продуктов было много, и она стала выбирать из них еду на обед. В это время она почувствовала, что руки Алекса обнимают ее сзади. Потом он повернул ее к себе лицом и недвусмысленно прижал к себе, не обращая внимания на то, что они оба находятся уже внутри холодильника. Энн вдруг представила себе их со стороны — в одной руке она держала пакет с семгой, в другой — баночку с черной икрой… Ей стало невыносимо смешно, и она рассмеялась сначала тихо, а потом громче и громче. Посмотрев на Алекса, она увидела, что он нахмурил брови.

— Почему ты так часто смеешься, когда я хочу заниматься любовью? Я смешон? — спросил он, и в его голосе не было и тени веселья.

Задыхаясь от смеха, Энн помахала пакетом с рыбой.

— Не ты, но сама ситуация! — еле выговорила она. — Мне никогда еще не приходилось заниматься любовью в холодильнике. Неужели ты сам не видишь, как это комично?

Ею овладел новый приступ смеха, баночка с икрой выпала у нее из рук и покатилась по белым плиткам пола.

— Понимаешь, ты была так красиво освещена изнутри и стояла в такой соблазнительной позе! — стал он объяснять.

— Дорогой, ты неподражаем! Есть такие места, где ты бы не занимался любовью?

— Только в машине, от этого я отказался много лет назад. В этом есть что-то унизительное для человеческого достоинства, — сказал он совершенно серьезно.

— А в холодильнике? — с новым взрывом смеха выдавила из себя Энн.

— Согласен. — Алекс улыбнулся и наконец тоже рассмеялся. — Теперь я вижу, что это было в самом деле смешно. А вот сейчас я по-настоящему проголодался! — объявил он.

— Подожди немного, — ответила Энн.

Они отнесли свой ленч в просторную, полную воздуха гостиную. Энн откинулась на спинку белой кожаной софы, такой широкой, что ее вытянутые вперед ноги полностью уместились на ней. Она погладила мягкую обивку, спрашивая себя, у какого животного могла быть такая шелковистая кожа. Подняв глаза, она увидела, что Алекс смотрит на нее не отрывая глаз.

— Ты кажешься мне такой маленькой, когда сидишь там, — сказал он и протянул ей бокал с шампанским.

— Я чувствую себя так, будто разрушаю произведение искусства. Наши тарелки и бокалы внесли сюда хаос. Не думаю, чтобы эта комната была предназначена для живых людей, — жить в ней нельзя. Ее можно только фотографировать для иллюстрированных журналов на глянцевой бумаге.