— Но пойми, я не захочу делить тебя ни с кем и ни с чем, — настойчиво произнес Алекс и взял ее за руку.
— В этом и заключается смысл отношений между мужчиной и женщиной! — беззаботно объявила Энн.
— Я буду тебе неверен!
— Дорогой, ну зачем ты так? — нахмурившись, сказала она. Впервые за все время разговора беспечные нотки исчезли из ее голоса.
— Я обязан об этом сказать — это правда, и ты должна об этом знать. Разумеется, я не собираюсь специально искать случая тебе изменить, и если это произойдет, то не будет иметь ровно никакого значения. Но жить без секса я не могу, и, если окажусь вдали от тебя, всякое может случиться. Справедливость требует, чтобы ты знала об этом с самого начала.
Энн попыталась пошутить:
— Как говорят англичане, соус одинаков для гуся и для гусыни.
— Что это означает?
— Это означает, что если ты мне изменишь, то и я буду вправе ответить тебе тем же.
— Нет, Анна! — Он крепко, до боли, сжал ее руку. — Ты не можешь позволить себе ничего подобного. Если ты хоть раз… не знаю, на что я буду способен! — Он покачал головой.
— О, Алекс, это уже мелодрама…
— А по-моему, ты слишком легко к этому относишься. Я этого опасался. Я наблюдал случай супружеской неверности среди моих знакомых здесь, в Англии, видел, как легко с этим здесь мирятся. Для меня это невозможно. В этих вопросах я подобен моим предкам. Я буду ждать и требовать от тебя неизменной преданности и верности.
— Послушай, Алекс, ведь я думаю точно так же. Не знаю, с кем ты общался, но смею тебя заверить, что в моей деревне супружеская неверность не поощряется. — При одной мысли о такой возможности Энн рассмеялась. — И никто другой мне не нужен, милый. Для меня любить — значит принадлежать другому полностью. Я не из тех, кому нравится играть в любовь. Но на вещи я смотрю не менее серьезно, чем ты, и не считаю, что для тебя допустимо изменять мне. Такой двойной подход меня не устраивает. Ты рассуждаешь неразумно, Алекс!
— Я такой, какой я есть! В этом весь смысл нашего разговора.
— Тогда я постараюсь, чтобы тебя не потянуло ни к какой другой женщине! — отважно заявила Энн, вызывающе тряхнув головой.
Она сознавала, что отсутствие опыта может помешать ей добиться желаемого результата, но твердо решила сделать для этого все возможное.
— Сколько у тебя было мужчин? — внезапно спросил Алекс.
— Только два, ты же знаешь: ты и Бен. Когда он умер, я думала, что у меня уже никогда никого не будет, но если ты меня оставишь, я больше никогда не буду счастлива.
— Торжественно обещаю никогда тебя не оставить!
— Я не интересуюсь, сколько у тебя было женщин, так как готова побиться об заклад, что ты и сам этого не помнишь, — сказала Энн, искоса поглядев на него и от души желая, чтобы разговор принял менее опасный поворот.
— Ты права, лучше не спрашивать. — Он наконец рассмеялся.
— Скажи, Алекс, почему ты выбрал меня? Такой мужчина, как ты, при желании мог бы увлечь любую молодую девушку, а не только такую, как я.
— Ради всего святого, что ты хочешь этим сказать: такую, как ты?
— Ну, женщину средних лет, хотя ты и заставляешь меня чувствовать себя совсем молодой, женщину, чей расцвет уже позади, — неловко объяснила Энн.
— Ах, англичане, англичане! Вы не лучше американцев, для которых существует только юность. Да знаешь ли ты, женщина, что с пустоголовыми юными девушками мне скучно до слез? Молодые девушки предназначены для молодых людей. Если одна из них соглашается пообедать или поужинать со мной, я всегда чертовски хорошо знаю почему: у меня в кармане больше денег, чем у других. А что касается твоего расцвета, то он совсем не позади, это неправда. Твоя зрелость великолепна, она придает тебе грацию и достоинство. Я думаю, в юности твое лицо не могло быть таким красивым, как сейчас. Для меня ты самая прекрасная женщина в мире! Но ты хороша не только красотой — меня пленяет твоя честность, открытость и сердечность, сила, которую я угадываю в тебе, твоя чувствительность. И потом, ты умеешь рассмешить меня! — Он поцеловал ее. — Какой у тебя нежный, чувственный рот! Он так много рассказывает о тебе, о твоей доброте, юморе, терпимости. В тебе столько красоты: эти чудесные шелковистые волосы, твоя улыбка, твоя привычка морщить нос, когда ты смеешься. Твоя попка…
— Моя… попка? — Энн даже подскочила от удивления.
— О да, я обожаю твою замечательную гладкую попку! — продолжал он, смеясь над ее удивлением. — Какая ты смешная, Анна! Ты будто и не подозреваешь, как ты привлекательна. У тебя очень красивые ноги, просто идеальные… — Он нежно погладил ее по бедру, но в этот момент резкий звонок телефона оторвал его от этого занятия. — Проклятие! — воскликнул Алекс и, перегнувшись через Энн, взял трубку.
Энн наблюдала за ним во время разговора. Говорил он по-гречески. Она думала о том, что он перед этим сказал, и вспоминала, как была шокирована в первое утро их пребывания в этом доме, когда увидела его разгневанным во время телефонного разговора, и поняла, что он не преувеличивал, говоря о своей вспыльчивости. Должна ли была она поверить его собственной оценке своего характера? Она не знала мужчин. Может быть, Алекс не походил на других, потому что был иностранцем? А может быть, и англичане бывают такими же страстными? Она не могла судить об этом, ведь, кроме Бена, она ни с кем не была близка. То, что Алекс сказал сейчас о ней, и ее собственная реакция на его слова смущали ее. С одной стороны, она была возмущена его самонадеянностью и заносчивостью. С другой — это ее возбуждало. Ей хотелось полностью принадлежать ему, она понимала, что только тогда сможет обрести покой. Фей и Лидия могут негодовать сколько их душе угодно, но уж такая она: ее натуре свойственна потребность раствориться в любимом. А если есть любовь, не может не быть ревности. Ведь они, несомненно, идут рука об руку. Признаваясь в своей ревности, Алекс просто признавался ей в любви.
Алекс положил трубку на рычажок.
— Нам пора уезжать, верно? — грустно спросила Энн.
— Да, любовь моя, завтра. Я сказал, чтобы мне не звонили без крайней необходимости. И вот теперь я нужен Янни, моему помощнику.
— Ну что ж, эта неделя была сказкой! Тебя могли бы вызвать и раньше.
— Нет никакой причины для грусти. Ты поедешь со мной, только и всего!
— А куда?
— В Нью-Йорк.
Ее глаза расширились.
— О Боже! Я никогда не была в Америке. Но я не смогу, Алекс. Это невозможно! У меня здесь столько дел!
— Что ты хочешь этим сказать? Что может быть важнее, чем быть рядом со мной? Ты должна поехать, тут и говорить не о чем. Что ты мне только что обещала? Мы уедем всего на неделю, самое большее дней на десять, и вернемся задолго до Рождества.
— Я не могу поехать с тобой, милый! Мне очень жаль, поверь! Двенадцатого декабря — день рождения моего внука, и я обещала ему прийти. Я не могу обмануть его ожидания.
— А мои ожидания ты можешь обмануть? Ты мне обещала, сказала, что всегда будешь со мной, когда я попрошу об этом. Вот чего стоят твои обещания! — сердито закричал Алекс.
— Послушай, Алекс, ты ведь способен понять, когда речь идет о необходимости, а Адам этого не может — ему всего три года!
— Ты обещала!
— Ради всего святого, Алекс, пойми же, я забыла о его дне рождения! — в свою очередь закричала Энн. — Мне в самом деле жаль, но дело обстоит именно так — я не могу поехать!
— Значит, не поедешь?
— Не могу. Неужели до тебя не доходит?
— До меня доходит, что ты не держишь своих обещаний! — загремел он.
— Господи, Алекс, постарайся же наконец быть взрослым! — воскликнула Энн.
Алекс бросил на нее гневный взгляд, вскочил и выбежал из комнаты, хлопнув дверью.
Энн долго сидела одна, кипя от злости, и ждала его возвращения. Слышно было, как жужжит телефон, когда он раз за разом набирал номер. Потом она устала ждать, выключила свет и пошла в спальню. При виде постели, на которой они провели столько счастливых часов, она почувствовала, как ее злость сменяется печалью. Ей трудно было поверить, что счастье можно так легко разрушить. Энн бросилась на постель и в отчаянии ударила кулаком по подушке.
