— Сторож привез ее сюда, надеясь заработать несколько лишних шиллингов, — говорит Эдвард. — Доктор Хеймиш не захотел подвергать ее новым испытаниям и заплатил, иначе она могла попасть в руки людей менее разборчивых. Я сразу узнал ее — я ведь видел ее на балу у короля. Остальное вы знаете.

Когда печальный рассказ подошел к концу, ей, кажется, стало даже немного легче.

— Что теперь от нас требуется, говорите, мы все исполним.

— Вы абсолютно уверены, что это самоубийство?

— На теле нет никаких следов насилия, кроме этих.

Нет, она должна сама убедиться в том, что Люси не изнасиловали, хотя от одной мысли об этом ей становится дурно.

— Совсем никаких? — уточняет она.

— Уверяю вас, ничего подобного.

Слабое утешение, но все же кое-что. Она проводит пальцем по порезу на запястье Люси.

— Вы можете как-нибудь замаскировать эти раны?

— Не знаю, получится ли, но попробуем.

Стратерн метнул на Хеймиша суровый взгляд, отсекающий любые возражения.

— Я переговорю со священником церкви Святого Климента и сразу пришлю за ней.

Говорить больше не о чем. Она осторожно убирает волосы с лица Люси и еще раз подавляет рыдание. Всякий раз, когда она видит смерть, ей бросается в глаза, как сильно меняется тело человека, когда его покидает душа. Контраст между жизнью и смертью особенно отчетливо виден у тех, кто умер в юном, нежном возрасте, словно, когда мы, старея, утрачиваем бодрый дух и жизненные силы юности, различие между этим миром и будущим уменьшается и бледнеет. И хотя она понимает, что у этой лежащей сейчас перед ней Люси нет ничего общего с той Люси, что обрела вечный покой, она наклоняется и прижимает губы к ее холодному лбу.

— Позвольте проводить вас до экипажа, — говорит Эдвард.

Он идет вслед за Анной в переднюю, снимает с крючка накидку и кутает ей плечи. На улице все еще идет дождь.

— Возьмите мою карету.

— Спасибо, я доберусь сама.

Отклоняя его предложение, она понимает, что это значит гораздо больше, чем просто отказ. Понимает и он сам. Анна встречается с ним взглядом, и Эдвард качает головой, словно отказывается верить ей.

— Я должен встретиться с вами еще раз.

Но даже теперь, стоя перед ней лицом к лицу, Эдвард ни слова не говорит, решил ли он что-нибудь со своей помолвкой; он просто хочет снова с ней встретиться, и все.

Неужели он в самом деле думает, что она станет его любовницей? Нет, на такое она не пойдет, это невозможно. Если его устраивают подобные отношения, значит, он ее не любит, а если и любит, то совсем не так, как она себе это представляла. Эта мысль порождает в груди у нее такую боль, что у нее перехватывает дыхание. Неужели с этой болью придется жить теперь до конца дней своих?

— Доктор Стратерн…

Официальное обращение Анны еще более увеличивает пропасть между ними.

— Я прекрасно вижу теперь, что наделала много ошибок. Прошу вас, давайте не станем совершать еще одну.

Смущенно хмурясь, он наклоняется к ней ближе.

— Но мы с вами должны видеться — хотя бы для того, чтобы вместе найти убийцу вашего отца и моего дяди.

Мягко, но решительно она кладет руку ему на грудь, не позволяя придвинуться еще ближе.

— Для этого вовсе не обязательно видеться. Что случилось, то случилось, но второй такой ночи не будет.

— Вы жалеете об этом?

«Конечно жалею, — хочется ей сказать, — Потому что полюбила вас».

— А вы — нет? — вместо ответа спрашивает она.

— Я не могу так сказать. Нет, что я такое говорю, конечно не жалею!

— Но вы помолвлены с другой женщиной, вы собираетесь на ней жениться, доктор Стратерн. Мы больше не увидимся. Если найду что-нибудь по нашему с вами делу, я напишу вам.

Он не ожидал от нее такой серьезной решимости. Стоит и тихо качает головой, словно не вполне понял смысл ее слов, но он джентльмен и не станет больше настаивать. Она накидывает капюшон и направляется к двери.

— Миссис Девлин, — кричит он ей вслед, — позвольте мне присутствовать на ее похоронах!

Что-то похожее на улыбку пробегает по ее губам.

— С вашей стороны это будет великодушно. Боюсь, провожать ее почти некому.

Широкие, костистые плечи миссис Уиллс протискиваются вперед, все тело ее сотрясается от рыданий. Рот некрасиво разинут, и без того резкие черты лица перекосились. Глаза покраснели и опухли, от них остались лишь узенькие щелочки. Из груди рвутся причитания, похожие на первобытный, нечленораздельный вой матери, потерявшей своего ребенка. Смотреть, как убивается всегда чопорная миссис Уиллс, так же горько, как и видеть мертвую Люси. Рядом с ней застыла безутешная Эстер, она молчит, словно в рот воды набрала, и только слезы непрерывно катятся у нее по щекам.

Анне и прежде приходилось бывать вестницей печальной новости о кончине человека, но такого с ней еще не было. Самой себе она кажется страшной старухой с косой, принесшей беду людям, которых она любит; ее убивает мысль, что они считают ее виновной в смерти Люси. Впрочем, Анна и сама считает, что во всем виновата она. Она опускает голову и прижимает кончики пальцев к переносице. Но пульсирующая боль, сперва зародившаяся где-то в районе глазных впадин, уже не на шутку разгулялась под крышкой черепа, и эта простая попытка облегчить страдание не приносит пользы.

— Как? — восклицает сквозь рыдания миссис Уиллс. — Почему?

Вопрос, по крайней мере, поставлен прямо.

— Кажется, она покончила с собой.

От такого ответа не становится легче ни экономке, ни служанке — отчаянное горе становится еще горше. Но вот с ответом на вопрос «почему» сложнее.

— Должно быть, с тем молодым человеком они расстались, ей было очень трудно, вот она и не выдержала.

— Но почему она не вернулась обратно? — плачет Эстер.

Анна качает головой.

— Хотела бы и я это знать, — тихо говорит она.

Миссис Уиллс протягивает длинные сухие руки, обнимает Эстер, прижимает ее к своей груди и начинает баюкать, словно ребенка. Анне и самой очень хочется прижаться к ним, хочется, чтобы и ее кто-нибудь пожалел. Она встает из-за стола.

— Пойду расскажу матери, — говорит она.

Но, еще не войдя в ее комнату, она видит, что бедная Шарлотта увлеченно играет с черноволосой куклой, с которой в детстве играла сама Анна, она напевает ей что-то приятным, слегка хрипловатым голосом. Поймет ли она, если Анна ей все расскажет? Да и зачем, какой в этом смысл? Тем более что Анне невыносимо видеть свою мать несчастной. В доме и без того хватает горя.

Анна поворачивается и поднимается к себе. С каждым шагом по лестнице болезненный удар в ее голове горячей волной толкается в глазные впадины, даже слегка темнеет в глазах. Она заходит в спальню и по привычке идет к рабочему столу, где стоит флакончик с лауданумом. Желтое гладкое стекло его приятно холодит ладонь. Даже если просто сжимать его в ладони, это немного успокаивает; но, увы, теперь ей ничто не поможет, она это знает. Даже в этой горьковатой жидкости ей не найти утешения. Она принимала опиум, чтобы притупить боль, а он притупил все ее чувства. Ну почему она была столь невнимательна и беспечна, ведь можно было предвидеть, к чему приведет связь с этим молодым человеком! Можно было помешать ей сделать опрометчивый шаг.

Анна с силой сжимает флакончик в ладони, словно хочет раздавить его, и вдруг швыряет через всю комнату; пузырек шлепается о стену, оставив на ней бесформенное пятно, словно пятно засохшей крови.

20 декабря 1672 года

Сколько он себя помнит, Эдвард всегда хотел, чтобы жизнь его постоянно шла по накатанной, привычной и знакомой колее. Но, вставая из-за обеденного стола в доме Кавендишей и протягивая руку Арабелле, он вдруг с замешательством думает о тупом и скучном однообразии этой ежедневной рутины: обязательный, до малейшей детали продуманный ритуал полдневного ланча, сопровождаемый учтивым, изысканным и совершенно пустым разговором, потом короткий променад в гостиную. Вслед за будущими родственниками, медленным, размеренным шагом, обреченно идет он туда со своей нареченной невестой и сам себе кажется запряженной в телегу лошадью, которая покорно тащится по разбитой дороге, по которой ей суждено влачиться всю жизнь до самой смерти. В гостиной надо обязательно посидеть часок-другой всем вместе — это делается потому, что именно так проводит свой день настоящая знать, сливки общества.