Констебли оттесняют толпу, и повозка подъезжает прямо к виселице. Священник — этакий благочестивый бугай, другого слова не подберешь, только увидишь его откормленную рожу, — встает и призывает собравшихся к тишине. Что удивительно, ему повинуются, но, с другой стороны, как не повиноваться, ведь именно для того, чтобы поглядеть, как тут ломают эту комедию, все сюда и собрались.

— Добрые люди Лондона! Узрите этого грешника по имени Симус Мёрфи: перед вами убийца сэра Генри Рейнольдса! Суд приговорил: быть ему повешенным за шею, чтобы висел он до тех пор, пока не умрет! Встань, грешная душа!

Мёрфи с трудом поднимается на ноги — ему очень мешают в этом связанные руки, а также раздувшийся от крепких напитков живот. По виду это настоящая скотина, боров, у которого шея толще головы, и с маленькими злыми глазками, над которыми нависают кустистые брови. Даже теперь, когда от смерти его отделяет всего несколько минут, он злобно поглядывает по сторонам, будто хоть сейчас готов затеять ссору или драку. Из толпы вылетает и шлепается на повозку несколько гнилых овощей. Мёрфи рычит от ярости.

— Люди добрые, прекратите, прошу вас! — кричит священник. — Все должно быть по закону!

Он поднимает над головой Библию, толпа умолкает, и тогда священник поворачивается к Мёрфи.

— О ты, кто ныне осужден на смерть, покайся, дай нам увидеть твои слезы скорби и проси у Господа милости о спасении грешной души твоей!

Священник делает шаг в сторону, чтобы дать место палачу, который со своей веревкой выходит вперед, но этот законный убийца так же пьян, как и его жертва, он промахивается, и петля оказывается на шее священника. Толпа взрывается криками, хохотом и свистом. Священник в бешенстве, лицо его багровеет, он яростно бранит палача, а тот со слюнявой ухмылкой наконец водружает петлю туда, где ей и надлежит быть.

Наступает момент, когда все смолкают и ждут последнего слова Мёрфи. Если он понимает, в чем его благо, то не обманет чаяний зрителей и устроит перед ними настоящее представление, которого они жаждут и в котором преступник полностью признает всю глубину своего злодеяния: перед лицом смерти это должно быть исполнено с самой отчаянной и бесшабашной бравадой. В противном случае ни один человек не окажет ему милости и не дернет за ноги, сократив тем самым его страдания, все будут злорадно смотреть, как он болтается в петле и мучается от удушья, пока не отправится в мир иной, который представляется — по крайней мере, таким людям, как он, — вечностью.

Поначалу говорить он отказывается: тяжело дышит, словно только что пробежал несколько миль, облизывает сухие губы и изо всех сил старается оттянуть экзекуцию. Священник ударяет Мёрфи Библией по голове и обзывает его грязной скотиной. Тогда он несколько приободряется и наконец открывает рот.

— Всю свою жизнь я предавался разврату, — начинает он, дурным глазом уставясь на священника, и тот одобрительно кивает, приглашая его продолжать.

Нет сомнения, отрепетировали эту речь вместе, ведь попы неплохо зарабатывают на том, что продают дешевые книги, где напечатаны признания и последнее слово осужденных на смерть в Ньюгейтской тюрьме.

— В грешной жизни своей я не совершил ни одного доброго поступка. Я занимался только тем, что у других отнимал все, что мне хотелось, и тратил это на выпивку. Я мошенничал и грабил ни в чем не повинных людей, а однажды я избил человека так сильно, что он помер.

Дикие глазки Мёрфи вдруг яростно сверкают.

— Но сегодня на этом месте должен быть не я! — бросает он в толпу. — Я не убивал этого господина!

Толпа в ответ разражается диким ревом, и волна людей подкатывает к виселице. Что он несет? Разве за этим они сюда пришли?

— Люди добрые, жители Лондона! — кричит священник, но на этот раз его крик не приносит пользы.

Тогда он машет рукой палачу, чтобы тот продолжил свою работу: народ больше не станет ждать. Он явно разочарован: Мёрфи не продемонстрировал перед публикой своего красноречия. Палач перекидывает веревку через перекладину виселицы, вздергивает Мёрфи в воздух и закрепляет веревку, намотав ее на балку. Тело Мёрфи бьется и дергается, будто рыба на крючке, ноги его молотят пустоту. Потрясенная этим неожиданным зрелищем, толпа подается назад, как одно гигантское тело, и внезапно воцаряется полная, мертвая тишина, словно кто- то накрывает толпу колпаком.

— Смотрите, а парню понравилось! — через минуту орет какой-то умник.

— Шея набок, штаны намокли!

Это замечание вызывает мрачный гул, в котором с трудом распознается смех: толпа, похоже, довольна. В последующие примерно двадцать минут все наблюдают, как осужденный умирает медленной смертью от удушения — только тогда народ почувствует полное удовлетворение. Тупой, невежественный сброд, где им знать, что Божий ангел мщения — никакой не Мёрфи, что на этого негодяя никогда не могла быть возложена задача, которой я столь дорожу. Задача, которая поглощает все мое существо без остатка, которой я посвятил и разум, и душу, и всю свою жизнь.

Letum non omnia finit.

Четвертая неделя осеннего триместра

— Советую вам обоим, а особенно тебе, Ходди, быть осторожней, — сердито сказал Эндрю Кент — Какого черта вы сюда забрались?

Разговор происходил в большой комнате квартиры Дерека Гудмена. Когда Ходди и Клер увидели, кто входит в квартиру, у них отлегло от сердца и они вышли из спальни поздороваться, хотя понимали, что тут же получат нагоняй.

— Мы ищем дневник, который Клер обнаружила в библиотеке. Энди, она тут ни при чем. Это была моя идея.

— А почему бы не проверить библиотечные полки?

— Уже проверяли, — сказала Клер, — Там его нет.

— А ты как сюда попал? — спросил в свою очередь Ходди.

Из внутреннего кармана пиджака Эндрю вынул сложенный лист бумаги. Клер увидела, что это точно такой же, какой Порция дала ему накануне: ксерокс страницы из дневника с припиской рукой Дерека внизу.

— Я тоже ищу этот дневник.

— А сам почему не отправился в библиотеку? — съязвил Ходди.

— Изучил привычки Дерека. Подозреваю, что он должен быть здесь. Вы, значит, тоже пришли к этому выводу?

Клер и Ходди дружно закивали.

— Мы как раз собирались посмотреть в коробках с бумагами, вон тех, возле письменного стола, — сказала Клер.

— И если ты нам поможешь, мы возражать не станем, — прибавил Ходди.

Эндрю неохотно кивнул, ладно, мол, что с вами поделаешь. Они очистили обеденный стол и принесли коробки из кабинета. Поставили их на пол возле ножек стола и принялись вынимать и раскладывать на столе все, что там было.

Странно, похоже, он складывал в эти коробки что под руку попало: книги, бумаги, диссертации, научные журналы — все это в них лежало вперемешку. Третий номер «Исторического журнала» за 1998 год. «Повешенные в Тибурне». Протоколы заседаний Королевского общества за 1672 год. «Старый и новый Лондон». Чертеж водяного насоса примерно того же времени и письмо его изобретателя с просьбой к членам Королевского общества о выдаче патента. Диссертация, посвященная «Опиумным войнам» первой половины девятнадцатого века [34], написанная в тридцатые годы двадцатого. «Кабальный совет» [35]— книга о пяти министрах, которые были советниками Карла II в конце шестидесятых и в начале семидесятых годов семнадцатого века, сразу после отставки лорда Кларендона. Несколько докладов Корпорации врачей. Покрытое пылью лондонское издание «Фармакопеи». «Микрография» Роберта Гука. Клер попыталась расположить все это в каком-нибудь порядке, но так и не поняла, какая связь может быть между этими столь разнородными и пестрыми материалами. Эндрю и Ходди пытались решить ту же задачу, но, похоже, и у них в головах все путалось.