Даже здесь, вдалеке от двора, посланник не осмеливается открыто называть соглашение, которое он имеет в виду, но он не примет никаких уверток.

— Его величество считает, что еще не настало время, — говорит Монтегю, — Английских католиков пока очень мало.

— Так всегда и будет, если он сам не предпримет энергичные шаги, чтобы изменить эту ситуацию.

— И он это сделает.

Монтегю не упускает удобной возможности перевести разговор в необходимое русло.

— Ему просто нужна поддержка. Лучший способ повлиять на его величество, — делает он свой ход, — суметь повлиять на тех, кто находится рядом с ним.

— Уже целых шесть лет, как я об этом только и слышу, и что? Страдает только мой кошелек и моя добрая воля!

Сделав обиженное лицо, посланник ерзает на стуле. Слава богу, наконец-то наружная невозмутимость де Круасси дает трещину. Еще бы, тут замешаны женщины, и это нисколько не удивляет Монтегю.

— Я потратил тысячи, нет, десятки тысяч на подкуп королевских любовниц, и что я получил взамен? Шиш с маслом! — раздраженно говорит посланник, — Меня уже тошнит от этой бабьей дипломатии. Две недели назад я подарил графине Каслмейн браслет с драгоценными каменьями, а она взамен только рассмеялась мне в лицо.

— Графиня больше не имеет доступа к королевскому… уху.

— Как можно довести до конца важное дело, — продолжает де Круасси, — когда ваш король столь непостоянен? У нас во Франции у короля Людовика только одна Maîtresse-en-titre, и от нее зависит все. Подумайте, как это упрощает дело: хочешь, чтобы король предпринял шаг государственной важности, отправляйся либо к его брату, либо к любовнице — вот ясная и разумная система управления государством. Вот ваша мадемуазель де Керуаль теперь заболела, и его величество обязательно станет искать ей замену. А зная Карла Стюарта, можно не сомневаться, что это может быть кто угодно: актриска какая-нибудь или белошвейка, а то, не дай бог, служанка, которая приносит ему в постель шоколад. Ну почему нам всякий раз надо иметь дело с женщинами столь низкого происхождения?

— Как раз по этой причине столь важно продолжать поддерживать статус мадемуазель де Керуаль как главной возлюбленной его величества, — говорит Монтегю. — Она знатная дама, и король продолжает уделять ей огромное внимание. Все убеждены в том, что сейчас он влюблен в нее более чем когда-либо прежде.

— Но ей следует помнить, кто ее истинные друзья! Она совсем не прислушивается к пожеланиям короля Людовика. Погодите, мадемуазель еще жестоко пожалеет о том, что пренебрегала указаниями собственного короля, если Карл потеряет к ней расположение. У нее тогда совсем не останется друзей.

— Согласен, мадемуазель оказалась не столь покладиста, как мы рассчитывали вначале. У нее есть большой друг в лице мадам Северен, которая наточила свои зубки еще при дворе французского короля и теперь при каждом удобном случае здесь их показывает. И пока она находится рядом с мадемуазель, бедной девочкой не так-то легко управлять. Но я случайно узнал, о чем страстно мечтает мадемуазель, и только король Франции может дать ей это.

— И что же это такое?

— Сущий пустяк, скамеечка, на которой она могла бы сидеть в присутствии французской королевы.

Посланник иронически фыркает.

— Для этого надо быть не просто дворянкой, а по крайней мере графиней.

— Совершенно верно.

Де Круасси качает головой.

— Спаси нас, Господи. Представляю, что скажет на это король. Вы знаете, как он пылко относится к проблеме сохранения чистоты французской аристократии.

— Разумеется, но истинная вера стоит больше, чем какой-то титул. И посудите сами: получив титул, она получит при дворе больше веса, больше влияния. У его величества будет больше причин прислушиваться, когда она станет шептать ему на ухо то, что желает донести до его уха ваш король. Мадемуазель все еще считает себя служанкой принцессы Генриетты Анны и верит, что продолжает дело принцессы, направленное на сближение Англии и Франции.

Сам Монтегю не вполне уверен, что это правда; мадемуазель де Керуаль не испытывает особой склонности заниматься тем, что не приносит лично ей никакой выгоды. Но его слова звучат довольно убедительно, а Монтегю прекрасно понимает, что французский посланник не станет санкционировать перевод золота, пока не будет возможности доложить своему королю, что дело двигается вперед.

Де Круасси вздыхает. Это уже почти готовность к сдаче: упорная осада Монтегю увенчалась полным успехом, и остается только обсудить вопрос о том, сколько и когда.

— Так значит, новым курьером будете вы?

Монтегю кивает.

— Я пользуюсь доверием как лорда Арлингтона, так и короля.

— А Клиффорд?

— Сэр Томас? Переубедить его будет не трудно.

Посланник ставит бокал на место и кисло смотрит на Монтегю.

— И сколько на этот раз потребуется его величеству… и остальным? — спрашивает он, хмуря брови.

Монтегю подносит к губам свой бокал, делает маленький глоток и секунду молчит, наслаждаясь моментом своего полного торжества. По жилам его бежит приятное тепло, в душу нисходит спокойная ясность. Сколько? А действительно, сколько? По мере того как он держит паузу, разглядывая лицо де Круасси, цифра растет, и растет, и растет…

28 ноября 1672 года

На мосту Флит-бридж стоят двое ученых и сверху наблюдают, как на грязном берегу реки рабочие копают траншею.

— Так говорите, третий фильтр надо установить здесь? — спрашивает Роберт Гук.

Вопрос его звучит скорее как издевка.

Равенскрофт кивает, на этот раз воздерживаясь от резкого ответа: «Да, здесь, сколько раз можно повторять одно и то же?»

Он уже целое утро имеет удовольствие находиться в обществе городского архитектора, показывая ему то одну строительную площадку на Флит-дич, то другую, и грубые манеры мистера Гука с самого начала раздражают его. Есть люди, которые не умеют соблюдать элементарных правил приличия, казалось бы, свойственных их положению. Гук ставит перед ним один вопрос за другим, стараясь уличить Равенскрофта в погрешностях, ошибках и промахах и тем самым дискредитировать его проект.

Встреча с королем до сих пор стоит перед глазами Равенскрофта, это было как чудесный сон, в котором его величество предстал перед ним, как некий сказочный колосс во всем величии своего высокого роста. Король внимательно изучил чертежи Равенскрофта и сказал, что ни один проект по благоустройству Лондона не приходился ему столь по вкусу; ведь еще по своем возвращении в Лондон в 1660 году Карл Стюарт заявил, что вонь и смрад этого города можно почуять носом, даже находясь от него за несколько миль. В эту минуту ученый почувствовал, что жизнь его не потрачена даром. Все, что он изучал прежде, каждый эксперимент, который он когда-либо ставил, каждое прежнее его изобретение — все это было лишь приготовлением к этой работе. Проект очистки и реконструкции Флит-дич требует денег, рабочей силы и материалов в таких количествах, что трудно себе представить, но у него есть поддержка и подпись короля, и этого достаточно, чтобы обеспечить работу всем необходимым. На лесном складе вовсю идет распиловка лесоматериалов, которые бесперебойно доставляются на строительные площадки, и бригады рабочих уже приступили к работе. Есть только одна загвоздка: проекту должны дать оценку и доложить о ней королю мистер Рен и мистер Гук.

— Первый будет расположен прямо под мостом Холборн, следующий сразу за Флит-лейн. Когда воды реки достигнут последнего фильтра, они будут полностью очищены от крупной грязи, останутся только мельчайшие частички мусора: вода станет чистой на всем протяжении отсюда до Блэкфрайерса.

Сильный порыв ветра раздувает их плащи, словно паруса корабля, сбивает на сторону галстуки. Мучитель Равенскрофта молчит и лишь продолжает смотреть вниз, на людей, копошащихся на берегу, его блекло-голубые, водянистые глаза непроницаемы, тонкие безжалостные губы крепко сжаты, кажется, сунь между ними лезвие ножа, все равно он их не разожмет. Внешне мистер Гук — человек весьма непривлекательный: низенького роста, сгорбленный, цвет лица — как застывшая овсяная каша, щеки пронизаны сеткой тоненьких красных капилляров, которые на холодном ветру становятся еще ярче. И несмотря на более чем скромную внешность, этот человек отнюдь не страдает от недостатка гордыни и высокомерия. Манера складывать обе руки за спиной, задирать голову вверх и сощурясь глядеть на небо, наклонять голову поочередно то вправо, то влево просто невыносима. Можно подумать, что он стоит перед огромной аудиторией, которая восторженно ждет от него каких-то научных откровений. Что он вообразил о себе: что, всматриваясь в зловещие низкие тучи, он сможет точно определить, когда из них посыплется дождь, снег или снежная крупа?