Входит Эстер с подносом, на котором лежит хлеб, сыр, нарезанное мясо и графин с красным вином. Она ставит его на стол между ними и перед тем, как поспешить обратно на кухню, делает обязательный книксен.

Эдвард провожает ее взглядом до двери.

— От Люси никаких известий?

Анна печально качает головой.

— Увы, ничего.

— Вы пытались еще раз отыскать ее?

— Мы расспросили всех, кто живет поблизости, но никакого толку. А что еще можно сделать, я ума не приложу. Люси — взрослая девушка, она может распоряжаться собой, как хочет. Она ничего не украла, взяла с собой только то, что принадлежало ей. У меня нет ни законных, ни моральных оснований, чтобы помешать ей делать то, что она считает нужным. Но нам без нее нелегко. Мать спрашивает о ней каждый день. И я так за нее тревожусь: Люси еще совсем молода и совсем не так опытна в жизни, как она сама думает.

Она грустно улыбается.

— Но вы пришли сюда вовсе не для того, чтобы выслушивать мои жалобы.

— Почему же, я всегда готов их выслушивать.

Она смотрит в его чистые серые глаза и вспоминает тот день, когда они познакомились, когда в первый раз искренне заглянули в глаза друг другу. Сердце ее сильно бьется. Анну вдруг охватывает робость — она и не подозревала, что еще способна на такие чувства. Впрочем, общение с доктором Стратерном пробудило в ней много всего, что, казалось, давно уже похоронено в прошлом. Она отводит взгляд и протягивает руку к графину, чтобы разлить вино.

— Прошу вас, вам надо поесть, — говорит она, подвигая к нему тарелку с хлебом и мясом.

Судя по тому, как Эдвард набрасывается на эту простую еду, странно, что он еще не помер от голода.

— Вы, наверное, не ели весь день, — замечает она.

— Да, не до этого было. Я буду счастлив, если после всего, что произошло, хоть один из слуг останется в этом доме. Все это так странно. Всю свою жизнь я…

Он умолкает, похоже, решил, что лучше об этом вообще не думать. Сидит и качает головой, словно не знает, что ему теперь делать.

— Я никогда и не думал о том, чтобы иметь большой дом и столько челяди, о которой ведь тоже надо заботиться. Все это так неожиданно.

— А где вы теперь живете?

— У брата, у него дом в районе Лестер-сквер. Я так и думал там жить до тех пор, пока…

— Пока не женитесь, — заканчивает за него Анна.

Он опускает глаза и медленно вытирает губы.

— Мне нелегко говорить с вами об этом, — признается он. — Как-то… не по себе, все в голове путается.

Анна встает.

— Доктор Стратерн, мне кажется, вам немедленно надо отправиться домой. Вы устали, тем более такие события. Ваши нервы совсем расстроены. Отдохнете как следует, выспитесь, и наутро вам станет гораздо лучше, я не сомневаюсь.

Эдвард тоже вынужден встать, но к двери идти он, похоже, не собирается.

— Но я не хочу домой, — говорит он сердито, как и вначале, когда пришел. — Я хочу найти мерзавца, который убил моего дядю. Ваш отец должен был что-то видеть, должен был что-то знать — если бы это было не так, я уверен, он до сих пор был бы жив.

Он умолкает и, пытаясь успокоиться, делает несколько глубоких и размеренных вдохов.

— А разве вам не приходило в голову, — продолжает он, озабоченно сдвинув брови, — что вам тоже может грозить опасность?

— Да. А также и вам.

— Мы должны что-то делать. Приложить все усилия. Хотите, я помогу вам читать записки вашего отца?..

— Погодите, ведь только что вы спрашивали, не переписывался ли он с кем-нибудь, — улыбается Анна, — Я вспомнила, есть такой человек и к нему стоит обратиться.

Когда они подъезжают к дому доктора Сайденхема на Пэлл-Мэлл, уже давно пробило шесть и на улице совсем темно. Анна выходит из кареты в кромешную тьму ночи и вдыхает холодный воздух, настоянный запахом цветущей растительности и плодородной, влажной земли, все еще благоухающей после вчерашнего дождя. Этот район Лондона малонаселен; аристократические особняки, которые выросли здесь за последние годы, летом утопают в зелени садов, общественных парков, окружены широкими полями. По сравнению с соседними имениями резиденция доктора Сайденхема по размерам и внешнему виду довольно скромна. Этим она чем-то похожа на своего владельца, пуританина, который лишь по недоразумению живет среди роялистов. Дверным молотком, сделанным в виде кадуцея [37], Анна стучит в дверь, и скоро им открывает женщина в белом чепце с оборками.

— Анна Брискоу! — восклицает она, и глаза ее загораются неподдельным восхищением, — Неужели это вы?

— Она самая.

Они тепло обнимаются. Служанка доктора Сайденхема Морин мало изменилась с тех пор, как Анна видела ее в последний раз. Разве что немного располнела, но волосы ее с медным отливом все так же пышны и красивы, а широкое лицо светится искренним гостеприимством.

— Давненько вы к нам не захаживали!

Морин отступает на шаг и нетерпеливым жестом приглашает их войти.

В обшитой деревом передней Анна рекомендует Эдварда и, пока они снимают шляпы и перчатки, справляется о докторе Сайденхеме.

— Он дома, — отвечает Морин, — правда, весь день что- то неважно себя чувствует. Но я уверена, что он будет очень рад вашему приходу. Подождите минутку, я сообщу, что вы здесь.

— Что-то мне страшновато, — говорит Эдвард, глядя в спину уходящей по коридору Морин, — Я слышал, ваш добрый доктор бывает такой важный, что не подступишься.

— Это верно, особенно если вы заспорите с ним о достоинствах патологической анатомии, — говорит Анна. — Но со мной он всегда был прост и мил.

— Скажете тоже, разве к вам можно относиться иначе? Лично я представить себе не могу.

В тускло освещенном коридоре кажется, что большие глаза его горят каким-то странным светом. Анна вдруг замечает, что в этой тесноте они стоят друг к другу совсем близко и от него исходит тепло и сладковато-пряный запах. Наверное, так пахнет его кожа. По дороге сюда они старательно избегали говорить о предметах личного характера, как бы заключив негласный договор подобные темы не затрагивать, пока они заняты делом куда более важным: поисками истины. Но чувства надолго не спрячешь, при первой возможности они всегда готовы всплыть на поверхность. Эдвард подвигается к ней ближе, так близко, что стоит ей совсем немного приподнять голову, и губы их встретятся. Остается всего несколько дюймов, и желание, словно электрический разряд, пронизывает воздух между ними.

— Анна, — шепчет он внезапно охрипшим голосом, и на секунду она представляет, как это будет: исчезнет все — все тревоги, все проблемы, все препятствия, исчезнет сам этот дом, где они оба вдруг очутились, — останется только ощущение губ, прижавшихся к ее губам.

В конце коридора снова появляется Морин. Она наверняка видит, как быстро они отпрянули друг от друга, но благоразумно не обращает внимания.

— Он ждет вас в своем кабинете, — весело говорит она.

Анна идет за ней, надеясь, что никто не заметит вспыхнувшего на ее лице румянца. Этот не состоявшийся поцелуй вызывает трепет во всем ее теле, сердце замирает, как в тумане вслед за горничной она входит в уютную комнату, где в камине с веселым треском пламя пожирает поленья сухого дерева. Доктор Сайденхем сидит лицом к огню, ноги его в домашних шлепанцах стоят на специальной скамеечке, а на колени наброшен легкий плед.

— Простите, что не встаю, — приветливо говорит он.

Анна с удовольствием отмечает, что открытые и вместе с тем приятные манеры доктора, его непритязательное облачение — темный шерстяной костюм с отложным воротником из простого полотна — производят на Эдварда приятное впечатление. В свои сорок восемь лет доктор Сайденхем все еще очень красивый мужчина: голова его, осененная длинными седеющими волосами, волнами ниспадающими на плечи, держится величественно, на выразительном лице еще не видно глубоких морщин и других примет, свойственных людям его возраста, если не считать складки между бровями, говорящей о том, что этот человек постоянно и сосредоточенно о чем-то размышляет. Увидев это лицо, человек, с ним незнакомый, назвал бы его самоуверенным и высокомерным, но Анна прекрасно знает, что доктор способен на любовь и сострадание к другим людям. Кроме того, как считал ее отец, он может быть и решительным, и смелым, а также невероятно упрямым — последнюю черту доктор Сайденхем нередко приписывал и своему другу.