— И в излишней скромности тоже, — добавила она.

Ходди предложил начать с кабинета, логически рассудив, что материалы, которыми он пользовался недавно, должны быть где-то в районе письменного стола. Разумно, подумала Клер и тут же поинтересовалась, не ощущает ли он некоего облегчения, которое испытала она сама, как только они оказались вне достигаемости взгляда Дерека с фотографии. К несчастью, расположенный смежно кабинет был еще более плотно, чем первая комната, завален книгами.

— Такое чувство, будто он перетащил к себе половину библиотеки, — заметил Ходди.

Проход шириной не больше метра вел к стоящему возле окна с видом на Нью-корт письменному столу. На нем ничего не было, кроме двух предметов: старинной настольной лампы с медной стойкой и стеклянного пресс- папье яйцеобразной формы.

— Странно. Даже компьютера нет, — заметила Клер.

— Он не пользовался университетским компьютером, — сказал Ходди. — У него был свой, портативный.

— Он должен быть где-то здесь?

— Думаю, да, если, конечно, не был с ним там…

«Где его убили», — хотел сказать Ходди, но не сказал.

— Думаете, он в два часа ночи таскал с собой компьютер?

— Почему бы и нет. Может, поэтому…

— Вы считаете, что его убили из-за компьютера?

— Все возможно, — ответил Ходди, хотя в голосе его не было абсолютной убежденности, — А может, его конфисковала полиция. Это самое вероятное.

Он покачал головой и недоверчиво хмыкнул, словно увидел что-то непонятное.

— Когда Энди сказал мне, что его убили, я сразу подумал: «За что можно убить Дерека Гудмена?» А потом, почти так же сразу, мне пришла в голову чуть ли не дюжина поводов.

— Например?

— Он здесь всех раздражал, весь колледж терпеть его не мог. Где бы он ни появлялся, держал себя так, будто он тут самый умный, самый красивый, самый-самый… В общем, понимаете. Он считал своей обязанностью соблазнить каждую женщину, которая оказывалась рядом на расстоянии вытянутой руки. Ему было плевать, что она чья-то подруга, жена, сестра. Даже мать; я думаю, бывали и такие случаи. Всегда бахвалился своими успехами и принижал успехи всех остальных. Мог вести себя как последний подонок и сволочь и никогда не думал о последствиях. А уж тем более о последствиях для других. Короче, Дерек Гудмен считал, что он пуп земли, а все остальные — мелкие и ничтожные букашки. Теперь вам все понятно?

— Вполне. Но почему вы не сказали мне этого раньше, еще тогда, за обедом?

— Вы не спрашивали. А мне и в голову не могло прийти, что на вас так подействуют его чары.

— Вот именно, чары. Зато теперь я знаю о нем столько, что удивляюсь, почему его раньше не прихлопнули.

— Да уж. Трудно поверить, что его убил человек, которого он знал, потому что мне известны почти все его знакомые. Среди них вряд ли найдется способный убить человека только за то, что он ему не нравится. Если бы все были такие, люди давно бы поубивали друг друга и на земле бы никого не осталось.

Ходди глубоко вздохнул и огляделся.

— Знаете что? Я проверю шкафы, а вы поищите в спальне. А потом вместе пороемся в этих кучах, идет?

Спальня Дерека Гудмена была больше, чем ее собственная, в ней вполне помещалась двухспальная кровать, и вокруг еще оставалось приличное пространство.

Не менее нескольких футов. В отличие от остальных комнат здесь царил идеальный порядок, даже некая аскетическая чистота. Никаких книг на полу, никаких коробок с рукописями или разбросанных повсюду журналов. Постель тщательно заправлена, на серебристо-сером пуховом одеяле и такого же цвета подушках ни морщинки. По обеим сторонам кровати два низеньких черных лакированных столика, на каждом настольная лампа с блестящим серебристым основанием и серым абажуром. Шелковые занавески цвета слоновой кости в узкую серую полоску закрывали окно, выходящее на Бэкс. На противоположной от изголовья стенке висел плоский экран телевизора, двадцать дюймов по диагонали.

В двери показалась сгорбленная фигура Ходди.

— Ну просто дзен-буддист какой-то, в духе Кельвина Кляйна, — объявил он.

Так кто же такой Дерек Гудмен — слегка сумасшедший, одержимый собиратель книг или коварный обольститель? «Пожалуй, — подумала Клер, — эта комната больше соответствует его образу, чем остальные».

— В шкафах ничего, — продолжал между тем Ходди. — А, так вот, значит, где он отдыхал от всех этих книг. Под кроватью смотрели? В туалетном столике?

Клер покачала головой.

— Мне как-то дико заглядывать в его ящики с нижним бельем.

Тогда Ходди сам быстро проверил туалетный столик, а Клер заглянула под кровать.

— Ничего нет, — доложила она. — Даже пыли.

— Успела побывать уборщица, — сказал Ходди, — Мусорные корзинки пустые.

Клер бегло осмотрела ванную комнату. Ничего необычного. Как и спальня, она выглядела более или менее как у всех. Безупречно чистая, ни пятнышка, в душевой кабинке со встроенной ванной обязательных предметов по одному экземпляру: мыло, шампунь, гель для бритья, одноразовая бритва. В настенном шкафчике еще несколько: одноразовые станки для бритья голубого, оранжевого и розового цветов, бутылочка с жидкостью для контактных линз, спрей против грибкового заболевания ног. Никаких лекарств — их, должно быть, забрала полиция. Клер закрыла зеркальную дверцу шкафчика и увидела в ней стоящего у нее за спиной Ходди.

Она обернулась к нему.

— Ужасно противно все это.

— Согласен.

— Как представлю себе, что, когда я умру, незнакомые люди станут рыться в моих вещах…

— И обсуждать, и делать выводы.

— Да.

Она даже вздрогнула при этой мысли.

— Какой отсюда вывод? Надо заводить детей, согласны? По крайней мере, этим будет заниматься не чужой тебе человек, а твой ребенок.

Клер минутку подумала.

— Не могу понять, чего в ваших словах больше, цинизма или практичности.

— Всего понемножку.

— У Дерека Гудмена была семья?

— Брат, живет в Лос-Анджелесе. Должен приехать на поминальную службу.

Ходди направился в сторону кабинета. Но вдруг остановился, застывшим взглядом уставившись на дверь спальни.

Она была открыта, но было видно, что к ней что-то прикреплено: большой лист бумаги или плакат. И еще один на стене. Ходди открыл дверь шире, а Клер подошла поближе.

К двери и к стене возле нее кнопками были прикреплены две карты Лондона — но не современного Лондона, а копии каких-то старинных карт. На одной стояла дата — декабрь 1666 года — и были обозначены места, пострадавшие от Большого пожара. Другая была вычерчена еще раньше, в 1658 году, и включала не только Лондон, но и Вестминстер, а также часть Сент-Джеймского парка. И на обеих картах стояло несколько аккуратных красных точек. Клер наклонилась поближе и увидела, что все точки пронумерованы.

— Смотрите, на обеих картах они совпадают, — сказал Ходди.

Но она и сама успела это заметить.

Точки, помеченные цифрами 1 и 2, помещались к востоку от Флит-ривер, цифрой 3 — на территории Сент-Джеймского парка, цифрой 4 — неподалеку от Пэлл-Мэлл, цифрой 5 с вопросительным знаком — в Саутуорке и, наконец, цифрой 6 — снова неподалеку от Флит.

— Тсс… — вдруг произнес Ходди.

Встревоженно прислушавшись, оба затаили дыхание… как вдруг в замке входной двери повернулся ключ и в квартиру кто-то вошел.

19 ноября 1672 года

Рано утром Анна отправляется навестить мистера Хенли и, придя, обнаруживает, что доктор Стратерн уже там. Он сидит на трехногой табуретке рядом с койкой и всматривается в лицо больного. Пока глаза ее не свыкаются с острым, вышибающим слезу ароматом конюшни и царящим в помещении для сбруи полумраком, ей кажется, будто они о чем-то шепчутся. Но, подойдя ближе, она видит, что это было бы невозможно.

Услышав ее шаги, Стратерн поднимает голову и встает. На приветствия они времени не тратят и молча наклоняются над своим пациентом. Лошадиная попона откинута, открывая неподвижно лежащее тело Хенли и его перевязанную ногу. Веки его плотно сомкнуты.