Когда в тот вечер на балу она потеряла сознание, доктор Стратерн успел подхватить ее и вынести из зала. Лишь это она кое-как сообразила, остальное потом спуталось в сознании и помнится неясно. Она помнит, как открыла глаза: она лежит на полу Большого зала, над ней склонились Монтегю, Люси и Эстер. Стратерн и Монтегю обмениваются короткими фразами, потом воспоминания отрывочны, то они трясутся в карете, то снова провал в темноту, видимо, она несколько раз теряла сознание и снова приходила в себя. Она помнит, что атмосфера в экипаже была гнетущая, потому ли, что Люси и Эстер переживали за нее, или потому, что были расстроены, им не хотелось, наверное, так скоро покидать бал. Весь следующий день она провела в постели, в голове у нее стучало, в животе урчало, девушек она от себя прогнала и даже миссис Уиллс, стучавшую в дверь, не захотела видеть. Монтегю прислал письмо, в котором справлялся о ее здоровье, но ответить она не смогла. На следующий день, когда она снова почувствовала себя человеком, пришло второе письмо, в котором он сообщал, что должен немедленно ехать за границу. Надолго ли? Об этом ни слова.
Накануне вечером она еще раз прочитала последнее письмо Монтегю, словно оно могло приоткрыть завесу, сообщить, что он за человек и как к ней на самом деле относится. Вчитываясь в его строки, она надеялась понять истинные его намерения, но это послание, хоть и ласковое, но не пылающее особыми чувствами, не помогло ей разгадать его загадку.
«Моя дорогая миссис Девлин, — так начиналось оно, — с тяжелым сердцем сообщаю вам свою новость, поскольку она — причина того, что мы будем далеко друг от друга».
Сам факт того, что он ей пишет, должен что-то значить. Но что именно? Что он хочет, чтобы она заметила его отсутствие, стала страстно ждать его возвращения? Или что сам он страстно желает скорейшей встречи? С первой минуты знакомства между ними возникло естественное влечение; на балу оно, как и взаимное понимание, обрело новую глубину. Она много размышляла, вспоминала, как он смотрел на нее, как обнимал во время танца. Вспоминала его комплименты, его любезности, на которые он не скупился. До того злополучного вечера она была почти уверена в своем особом душевном расположении к Монтегю и надеялась с его стороны на взаимность. А потом ее постыдный обморок все разрушил. Да и слова доктора Стратерна растревожили ее, хотя признаваться в этом ей очень не хочется. Анна не настолько глупа, чтобы слушать придворные сплетни — в них одна клевета и злословие. Она не очень-то верит в то, что Стратерн наговорил ей про Монтегю, но что, если хоть малая часть этого — правда?
Ночь она провела беспокойно, сны ей снились яркие, тревожные. Воспоминания о праздничном вечере при дворе переплелись с фантазиями и видениями, которых в реальности не было, да и не могло быть. Ей снился Монтегю, он держал ее за руку и обольстительно улыбался — да, так было и в реальности. Как и изящно приседающая перед королем и не спускающая с него восхищенных глаз мадемуазель де Керуаль; вот и Люси с Эстер, раскрасневшись, наблюдают за танцующими с балкона. Но к этому примешивались и неприятные, тревожные видения: напудренные и нарумяненные лица придворных, как они безобразны, когда едят, разговаривают и смеются. Королева усердно вяжет какое-то покрывало в черно-белую клетку, которое спускается у нее с колен и превращается в пол танцевального зала. Где-то над головой вырисовываются неясные очертания лорда Арлингтона и мадам Северен, они большие, как великаны, они наклоняются, берут и переставляют придворных по клеткам, словно те — шахматные фигуры. Король зачем-то ей подмигивает. «Это будет наша с вами тайна», — говорит он, но когда она требует сказать, что это за тайна, он отказывается. Люси и Эстер стоят в саду и о чем-то яростно спорят. Мадам Северен протягивает Анне бокал с вином. Она берет его, заглядывает в бокал и чувствует, что ей стало дурно. Джейн Констейбл танцует с герцогом Йоркским. После нескольких фигур герцог превращается в визжащего грудного ребенка, которого Джейн держит на руках. Доктор Стратерн растерянно стоит с отрезанной ногой в руках. Он все пытается ей что-то сказать, но она не слышит, слова его заглушаются громким смехом придворных.
Эдвард… Она произносит это имя вслух. Совсем тихо, чтобы никто, кроме самого Господа Бога, не услышал. Она засыпает с мыслями об одном человеке, а просыпается с мыслями о другом. Всю ночь ей снова и снова снится Эдвард Стратерн. Сначала она видит его, как он был на балу. Потом перед глазами проходит каждое мгновение, что она провела вместе с ним и в сарае для конской упряжи, и в анатомическом театре, и в Большом зале Уайтхолла; в путаных снах, как в калейдоскопе, мелькает его лицо в самых невероятных ракурсах и освещении. Проснувшись, она чувствует, что вся пылает от мысли о нем, словно он лежит сейчас в постели с ней рядом. И становится понятно, что все это время она изо всех сил пыталась забыть то чувство, которое испытала, когда заглянула ему в глаза и увидела, что перед ней — единственный человек, от которого можно ничего не таить, не нужно и не хочется ничего таить.
Но он ведь скоро женится на другой, на той, кто, скорей всего, прекрасно ему подходит. Она вспоминает, как он танцевал с этой женщиной: оба высокие и красивые, сразу видно, безупречная пара. Стратерн сам ей признался, что в основе их помолвки лежит страстное чувство. Она не станет домогаться мужчины, который принадлежит другой, она вообще не желает о нем думать.
«Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня». Она кладет молитвенник на колени и, сложив ладони, склоняет голову и горячо молится, чтобы Господь избавил ее от этого выбора.
Возвращаясь домой пешком, она кутается в плащ и старается держаться поближе к стенам домов. Буря, которая бушевала всю ночь, давно улеглась, но день все еще ненастный и ветреный. Ветер сдувает дождевую воду с крыш домов, с яростными стонами и свистом мечется по узеньким улочкам города.
Она поворачивает на Портсмут-стрит и видит, что у дверей ее дома стоит экипаж. Две лошади чалой масти, запряженные в него, бьют копытами в землю, пар вырывается из их раздувающихся ноздрей. Кучер спрыгивает со своего сиденья, чтобы как-то их успокоить. Она подходит ближе и видит, кому именно принадлежит эта карета.
Перед дверью стоит доктор Стратерн и, закинув голову, смотрит на окна, словно ждет, не появится ли в них кто-нибудь. Она останавливается, кровь приливает к ее щекам, она сама не может понять, что это: страх, или стыд, или бурная радость. Только что она молила Господа, чтобы Он помог ей забыть его, и вот он здесь. Неужели это ей испытание? Неужели она произносила слова молитвы впустую, не вкладывая в них никакого смысла? Чего она желала в сердце своем, когда обращалась к Господу?
Первое, что ей приходит в голову, — повернуться и уйти, но она видит, что и он ее тоже заметил. Нечего делать, надо подойти, сделать вид, будто в его появлении у дверей ее дома в воскресное утро нет ничего необычного. Одно только беспокоит ее: ее собственное лицо, на котором ее мечты и желания можно прочесть, как в раскрытой книге. Слава богу, люди не умеют читать мыслей друг друга, ведь если бы он узнал сейчас, что у нее на уме, от стыда она бы не знала, куда деваться. Но доктор Стратерн, кажется, так рад, что видит ее… Делать нечего, надо поприветствовать его в том же духе.
Для воскресного дня доктор одет несколько небрежно: на нем какой-то мятый шерстяной плащ. И парика на голове нет; волосы, которые он отрастил до самых плеч, завязаны сзади простой ленточкой, несколько прядей выбились, ими играет порывистый ветер. Они немного светлей прежнего парика, цвета слегка поджаренного лесного ореха, и виски тронуты ранней сединой. Ей нравится седина, нравится и темная щетина на его небритых щеках, на подбородке и над верхней губой. Она вспоминает его на королевском балу: в бархатном кафтане и белоснежном шейном платке, с чистейшими руками, гладко выбритым лицом он казался безупречным красавцем. «Нет, — подумала она, — такой, как сейчас, небрежно одетый и даже слегка неопрятный, он нравится мне больше». Так он как-то ближе, интимней, что ли, словно оба они слегка помяты после сна.
