— А где теперь хранится все это? — спросила Клер.

— Большинство разослано по разным музеям. Впрочем, думаю, хотя бы один ньютоновский локон остался здесь.

— И где же?

— Думаю, внизу, в архиве.

Так значит, молва оказалась правдива: в подвалах колледжа существуют особые помещения, где хранятся его сокровища.

— В архиве? — с надеждой в голосе переспросила Клер.

— Надеюсь, вы не очень верите в истории про слитки золота и сундуки драгоценных камней. На пещеру Али- Бабы это мало похоже: там хранятся в основном старые документы. Я уже имел случай копаться в архивах и уверяю вас, удовольствие ниже среднего. Во-первых, там чертовски холодно, а еще… — Эндрю вдруг замолчал, не закончив фразы.

— И еще что?

— Пауки. Погодите-ка.

Эндрю вдруг замолчал, напряженно пытаясь что-то вспомнить, и лоб его прорезала глубокая вертикальная морщина.

— Когда я изучал материалы, связанные с Амбарным заговором — так назывался неудавшийся заговор тысяча шестьсот восемьдесят третьего года с целью убийства короля Карла, — я случайно наткнулся на одну увлекательную историю про Томаса Клиффорда. Я так и не дочитал ее до конца, поскольку все происходило задолго до Амбарного заговора, и не было связано с ним напрямую.

— А кто этот Томас Клиффорд?

— Государственный казначей с тысяча шестьсот семьдесят второго по тысяча шестьсот семьдесят третий год.

Он был скромным сквайром из Девоншира, но Арлингтон сделал его своим протеже, и тот стал выполнять поручения короля. Постепенно король стал доверять ему; в тысяча шестьсот семьдесят втором году, чтобы собрать деньги на войну с Голландией, Клиффорд предложил заморозить выплаты по государственным займам, за что Карл был ему очень благодарен. Впоследствии король даровал ему титул барона Чадлейского и назначил на должность государственного казначея. Это решение привело в ярость Арлингтона, но король прекрасно понимал, что вручить ключи от казны такому расточителю и моту, как Арлингтон, было бы безрассудно. После этого ментор и его протеже навеки остались врагами, и хотя оба были членами королевского совета, а также входили в состав Кабального совета, они постоянно грызлись. Правда, долго удержаться на своих постах оба не сумели, и торжествовать над противником ни тому, ни другому не пришлось. Сразу после событий, которыми кончается дневник Анны, и Арлингтон, и Клиффорд лишились своего положения и власти.

— Как это произошло?

— Весной тысяча шестьсот семьдесят третьего года парламент отменил королевскую Декларацию о веротерпимости, которая предоставляла более широкую свободу вероисповедания в Англии, и принял закон, названный Актом о присяге [42]. Это означало фактический отказ от религиозной терпимости, которую пытался распространить и упрочить в стране король, и прямой выпад против английских католиков. Каждый государственный служащий обязан был давать клятву, что он исповедует догматы англиканской церкви. Не желая отрекаться от католического вероисповедания, Клиффорд, лорд Арлингтон и даже Яков, герцог Йоркский, ушли с государственных постов в отставку. А спустя некоторое время Клиффорд был найден мертвым.

— Как он умер?

— Это как раз самое интересное — никто не знает наверняка. Он умер в собственной спальне, это не вызывает сомнений, но обстоятельства его смерти покрыты таинственным мраком. Его близкий друг Джон Эвелин намекал на то, что он покончил с собой. Первый граф Шефтсбери, еще один член Кабального совета, клялся, что Клиффорд однажды говорил ему о предсказании своего гороскопа: якобы он станет «одним из величайших людей Англии, но длиться это будет недолго, и он умрет кровавой смертью». Но, как сейчас мы знаем, чтобы убедиться в этом в тысяча шестьсот семьдесят третьем году, Клиффорду не нужен был гороскоп: как и Роджер Осборн, доктор Брискоу, сэр Генри Рейнольдс и сэр Грэнвилл Хейнс, Томас Клиффорд тоже был в Дувре, а также в Сент-Клод в ту ночь, когда умерла Генриетта Анна.

— Вы думаете, его могли убить?

— Это очень вероятно.

— Но Мейтленд погиб в реке Флит в декабре тысяча шестьсот семьдесят второго года.

— Наверняка мы знаем только то, что Мейтленд был ранен и упал в реку. Погиб ли он при этом, нам неизвестно.

— А как узнать, остался он в живых или нет? Мне кажется, должен существовать и второй дневник, продолжение. Что же случилось на самом деле?

— Там внизу, в архиве, лежат письма семейства Клиффордов.

— Боже мой, тут действительно холодно, — сказала Клер, ежась и обхватив себя обеими руками; она уже жалела о том, что не взяла с собой плащ.

Эндрю закрыл за собой дверь и повернул выключатель. Шесть трубок дневного освещения под потолком ожили и замигали.

— Когда-то здесь был винный погреб, — объяснил он. — Когда построили новый погреб под Вевел-корт, этот подвал отдали под архивы.

— Когда это случилось?

— Лет двести назад.

Площадь архива примерно совпадала с площадью самой библиотеки у них над головой. Потолки здесь были низкие и поддерживались толстыми деревянными балками. Пол выложен большими каменными плитами, а стены выглядели так, будто были высечены из цельной скалы. Чтобы решить проблемы, неизбежно связанные с многолетним использованием помещения в качестве винного погреба, руководство Тринити приказало смонтировать здесь систему воздушного охлаждения, благодаря которой уменьшалось количество пыли и регулировалась температура и влажность. Но все равно пахло здесь как в погребе: Клер сразу почувствовала во влажном воздухе слабый душок известняка. На прочных металлических стеллажах здесь виднелись ряды картонных коробок, коричневых или белых. Вдоль стен выстроились старинные шкафы из дуба, между которыми стояло несколько простых деревянных столов. В архиве царили чистота и порядок, ничего общего со складским помещением, как она представляла себе это прежде, даже чувствовался некий старомодный уют, отчасти потому, что все коробки были подписаны от руки. Вслед за Эндрю Клер прошла между стеллажами, обозначенными буквами от «С» до «Е», мимо коробок с надписями «Кардифф», «Сидерс», «Честертон», «Чилдерс» и наконец «Клиффорд» [43]. Бумаги Клиффордов занимали на стеллаже две полные секции. Клер подсчитала, что здесь двадцать коробок, но ни на одной из них не было даты.

— Когда эти материалы были подарены библиотеке? — спросила она.

— Думаю, где-то в начале девятнадцатого века, — ответил Эндрю.

— А Томас Клиффорд умер в тысяча шестьсот семьдесят третьем году. Да тут бумаги, которые копились целых двести лет!

По лицу Эндрю пробежала тень, он, видимо, тоже засомневался: слишком большой стог сена предстоит им перерыть без всякой уверенности в том, что в нем есть иголка.

— Смотрите сами, стоит ли игра свеч… — пробормотал он.

С одной стороны, конечно, это будет утомительно и скучно, но, с другой стороны, чем черт не шутит… вдруг найдется ответ хотя бы на пару вопросов?

— Стоит, — ответила она, хотя кончики пальцев у нее уже совсем замерзли, — Откуда начнем?

— С самого начала, разумеется.

Эндрю поднялся на цыпочки и снял с верхней полки коробку, стоявшую слева.

— Дураку понятно, что самые старые бумаги должны находиться здесь.

Предположение вполне разумное, но, к несчастью, тот, кто формировал и приводил в порядок эту коллекцию, был, видимо, другого мнения. Впрочем, о порядке здесь не могло быть и речи. Изучив содержимое первых четырех коробок, они не обнаружили ни намека на какую-нибудь разумную систему. Здесь были и счета, и приходно-расходные тетради, которые велись в фамильном поместье в Угбруке, и пачки писем к людям с фамилией Клиффорд, ни один из которых не был Томасом, и изящные книжечки небольшого формата со стихами, и тетрадка, помеченная 1764 годом, принадлежавшая какому-то десятилетнему мальчишке-школяру по имени Генри Клиффорд, и огромная семейная Библия, изданная веком ранее. Под твердой обложкой ее обнаружилась написанная маленькими, аккуратными буковками дата рождения и смерти Томаса Клиффорда, а также список многочисленных детей Томаса и их многочисленных потомков на три поколения вперед.