Я нахмурилась; не понимая.

   — Хочешь сказать, помогает сконцентрировать собственную силу?

   — Не-а.

   Я нахмурилась сильней.

   — Он крадет силу у других магов, — подсказал Дойл.

   — Но это невозможно, — изумилась я. — Не то что не позволено, просто физически невозможно воровать чью-то магию. Магия неотделима от личности, как разум, как характер.

   — И да, и нет.

   На меня вдруг навалилась усталость почти болезненная. Беременность пока никак на мне не отражалась — только этими внезапными приступами усталости.

   — Здесь можно найти стул? — спросила я.

   — Ох, простите, — сказал Вилсон. — То есть сейчас принесу.

   Он вышел и вернулся со стулом.

   — Вы бледны, — сказала Кармайкл. Она потянулась потрогать мне лоб, как ребенку, но опомнилась и отдернула руку. За нее это сделал Рис.

   — У тебя кожа липкая и холодная. Нехорошо.

   — Я просто устала.

   — Мерри надо отвезти домой, — сказал Рис.

   Холод присел возле меня, так что глаза у нас оказались на одном уровне, приложил руку к моей щеке.

   — Объясни им все, Дойл, и поедем домой.

   — Предназначение этого жезла — отбирать магию у других чародеев. Мерри права: отнять всю магию у кого-то нельзя, но жезл действует как аккумулятор — он впитывает энергию разных магов и передает ее своему владельцу. При этом его все время нужно подпитывать. Заклятие на жезле искусное, восходит к нашей магии давних времен, но несет отпечаток чего-то, сидхе не свойственного. Магия наша, но не вполне.

   — Я понял, о чем она мне напоминает, — вмешался: Рис. — О людях. О тех из моих последователей, кто был способен к нашей магии. У них получалось ее воспроизводить, но никогда — точно.

   — Эти знаки не вырезаны в дереве и не нанесены краской, — заметила Кармайкл.

   — Чародей-сидхе мог бы нарисовать знаки всего лишь движением пальца и волей, но людям обычно нужно нечто более материальное. К примеру, наши последователи считали наши знаки власти татуировками, а потому перед битвой раскрашивали себя синей краской.

   — Им это не помогало, — сказала Кармайкл.

   — Помогало, пока мы обладали силой, — вздохнул Рис. — Но когда мы ее потеряли, только вредило — тем самым людям, кого мы должны были оберегать.

   Вид у него был несчастный. Он и Дойл рассказывали мне, что случилось с их почитателями, когда сила покровителей уменьшилась настолько, что уже не могла их защищать.

   — А найдется человек, который мог бы нарисовать эти символы? — спросила я. Сидя я чувствовала себя лучше.

   — Одной лишь волей и словом — вряд ли.

   — А чем тогда? — спросила Кармайкл.

   — Телесными жидкостями, — ответил Джереми.

   Все повернулись к нему.

   — Если помните, я учился чародейству во времена славы сидхе. Когда нам в руки попадал образчик ваших чар, мы его копировали с помощью телесных жидкостей.

   — На дереве нет видимых следов, а они остались бы, если использовать, допустим, кровь, — возразила Кармайкл.

   — От слюны не останутся, — сказал Вилсон.

   — Да, слюна подойдет, — кивнул Джереми. — Первым делом думают о крови или сперме, но слюна вполне подходит, это такой же телесный сок, как все прочие.

   — Мы не брали соскоб с дерева, потому что опасались возможной реакции, — сказал Вилсон.

   — Тот, кто это сделал, оставил вам образец своей ДНК, — улыбнулась я.

   Мое недомогание уже прошло, я встала — и меня вывернуло прямо на пол криминалистической лаборатории.

Глава 38

   Как только меня вытошнило, все прошло. Я долго извинялась, но в конце концов, пол — не вещественное доказательство и ничего ему не сделалось. Кармайкл дала мне мятную таблетку, и мы уехали. Повез нас Рис, договорившись оставить вторую машину до завтра. Кроме него, вести машину могла только я, а меня за руль пускать не хотели. Их можно понять.

   Откинувшись на спинку сиденья, я сказала:

   — Я думала, меня будет тошнить по утрам, а не по вечерам.

   — У разных женщин бывает по-разному, — сказал Дойл с заднего сиденья.

   — Ты знал таких, кого тошнило вечером? — спросила я.

   — Да, — Ответил он коротко.

   Я повернулась к Мраку — темному в темной машине, освещенной лишь мелькающими уличными огнями. Рядом с ним для пущего контраста сидел Холод. Баринтус сидел с другой стороны, старательно выдерживая расстояние между собой и Холодом.

   — Кто это был? — спросила я.

   — Моя жена, — ответил он и отвернулся к окну.

   — Ты был женат?

   — Да.

   — А ребенок?

   — И ребенок был.

   — И что с ними стало?

   — Умерли.

   Я не знала, что сказать. Вдруг оказалось, что Дойл был женат, имел ребенка, потерял и его, и жену, а я ничего этого до сих пор не знала. Я повернулась и стала глядеть вперед, в машине повисло молчание.

   — Тебе это небезразлично? — тихо спросил Дойл.

   — Конечно, хотя… А кто из вас еще был женат и имел детей?

   — Все, кроме Холода, пожалуй, — ответил Рис.

   — Да нет, я тоже, — сказал Холод.

   — Роза, — вспомнила я.

   Он кивнул:

   — Да.

   — Но я не знала, что у вас был ребенок. Что с ним стало?

   — Она умерла.

   — Все они умерли, — повторил Дойл.

   Из темноты на заднем сиденье прозвучал голос Баринтуса:

   — Бессмертие и вечная молодость — не такое уж счастье, Мередит.

   Я помолчала, задумавшись.

   — Насколько я знаю, я старюсь лишь немного медленней, чем обычные люди. Я не обладаю ни бессмертием, ни вечной молодостью.

   — Это было верно в твоем детстве, — возразил Баринтус. — Но ты тогда не обладала также ни рукой плоти, ни рукой крови.

   — Как вы думаете, вы будете когда-нибудь, лет через сто, сидя в реактивном автомобиле, рассказывать нашим детям обо мне?

   Никто не ответил, но Рис снял одну руку с руля и накрыл ею мою ладонь. Наверное, тут и впрямь нечего было ответить, или, может, ничего утешительного. Я вцепилась в ладонь Риса, и он не отнимал ее всю дорогу домой. Порой утешение приходит не со словами.

Глава 39

   Я сбросила туфли, едва переступив порог, а потом мы разыграли избитый комедийный эпизод, когда все мужчины сразу пытаются помочь мне подняться по лестнице. Навстречу нам вышли из гостиной Джулиан и Гален; Гален очень встревожился при известии, что меня тошнило, но и он, и Джулиан едва удержались от смеха, когда услышали, что вытошнило меня прямо в криминалистической лаборатории.

   Я на обоих глянула укоризненно, но потом обняла Джулиана — если он приехал, значит, задуманный ужин с Адамом не удался.

   — Прости, что не смогла посидеть с тобой на диване перед телевизором.

   Джулиан по-братски поцеловал меня в щеку:

   — Ты отважно боролась с преступностью. Так и быть, я тебя прощаю.

   Он шутил и улыбался искренне, но в карих глазах видна была тень.

   Едва я сделала шаг, как Гален подхватил меня на руки.

   — Я могу идти сама, — сказала я.

   — Верю, но так они наконец перестанут спорить, кому тебя вести, и пойдут за нами. А пока ты будешь готовиться ко сну, мне есть о чем тебе рассказать. Джулиану тоже.

   Говоря это, Гален уже шел к лестнице со всей скоростью, которую ему обеспечивали длинные ноги. Джулиана он позвал с собой, и тому пришлось поторопиться, чтобы не отстать.

   Рис догнал нас первым, еще на лестнице, и объяснил на бегу:

   — Дойл и Холод беседуют с Баринтусом. Мы с ним никогда в дружбе не были, так что я решил проводить тебя в кроватку.

   Он ухмыльнулся, с намеком подняв бровь.

   Конечно, я улыбнулась — этого он и добивался.

   — Что еще у нас случилось? — спросила я у Галена.

   Он добрался до верхней ступеньки и поцеловал меня в щеку.

   — Новости не плохие, Мерри, но может быть, тебе не обязательно их выслушивать.

   — Нет уж, говори, — потребовала я.

   — Джулиан? — повернулся Гален к человеку.