Вряд ли Холод понял весь смысл последнего слова, но насмешку почувствовал.

   — Я не помню судьбы Фар Дарригов. Я пробудился в зиму, когда ваш народ уже ушел.

   — Верно-верно, ты был когда-то всего лишь убогим Джекки Инеем, лишь одним из сонма спутников Зимней Королевы. — Он опять по-птичьи склонил голову. — А как ты превратился в сидхе, Холод? Почему набрал силу, когда другие ее теряли?

   — В меня верили люди. Я Джек Иней, я Дед Мороз. Обо мне есть сотни поговорок, обо мне пишут сказки, дети смотрят в зимние окна и думают, что я разрисовал их узорами. — Холод шагнул к коленопреклоненному карлику. — А о тебе что говорят человеческие дети, Фар Дарриг? Хорошо, если на самом дне человеческой памяти шевельнется мысль о вас, забытых.

   Фар Дарриг окатил его взглядом, полным такой ненависти, что стало по-настоящему страшно.

   — Они помнят нас, Джекки, помнят! Мы живем в их памяти, в их душах. Они наше творение — они такие, какими их сделали мы.

   — Ложь тебе не поможет, Фар Дарриг, — сказал Дойл.

   — Это не ложь, Мрак. Пойди в любой кинотеатр и посмотри любой боевик — ты убедишься. Их убийцы-маньяки, их войны, их новости, в которых смакуют, как отец убил всю семью, лишь бы не говорить им, что потерял работу, или как женщина утопила своих детей, чтобы уйти к новому любовнику! Ой нет, Мрак, люди нас помнят. Это наши голоса звучат в потемках их душ; все живо, что мы насадили. Красные Колпаки принесли им войну, а мы — страдание и пытку. Они наши истинные дети, Мрак, не заблуждайся.

   — А мы принесли им музыку, поэзию, живопись и красоту, — сказал Дойл.

   — Вы— Неблагие. Убийства вы им тоже принесли.

   — Да, тоже. И вы ненавидите нас за то, что мы дали людям не только страх, кровь и смерть. Ни один Красный Колпак и ни один Фар Дарриг ничего не написал, не нарисовал, неизобрел и не придумал. Вы не способны творить, Фар Дарриг, вы только разрушаете.

   Он кивнул.

   — Я много веков, больше веков, чем можно представить, провел за изучением урока, который вы нам преподали, Мрак.

   — И чему же ты научился? — спросила я тихо, не слишком уверенная, что хочу услышать ответ.

   — Что люди живые. Что они созданы не только нам на потеху, что они настоящий народ. — Он посмотрел в глаза Дойлу. — Но Фар Дарриги прожили достаточно долго, чтобы увидеть, как пали могучие — как прежде пали мы. Мы видели, как тает сила и слава сидхе, и радовались — все те немногие, кто дожил.

   — И все же ты пришел и преклонил колено перед нами, — парировал Дойл.

   Фар Дарриг покачал головой:

   — Я преклонил колено перед царицей слуа, а не перед сидхе — Неблагой или Благой, все равно. Я преклонил колено перед царицей Мередит, а если б здесь стоял царь Шолто, поклонился бы и ему. Он верен другой своей стороне.

   — Щупальца Шолто теперь лишь татуировка — пока он их не призовет. Внешне он столь же сидхе, как любой из нас, — сказал Дойл.

   — Ха, а я что, не применю гламора, если мне приглянулась хорошенькая девица?

   — Закон запрещает использовать магические средства, чтобы обманом завлекать кого-либо в постель, — сказала О'Брайан.

   Я вздрогнула — я не заметила, что полицейские снова вернулись и слышат нас.

   Фар Дарриг смерил ее взглядом.

   — А вы, полицейская, не намажетесь, идя на свидание? Не наденете красивое платье?

   Она промолчала.

   — Никакая косметика не скроет этого. — Он показал на собственное лицо. — Никакой костюм не скроет особенностей моего тела. Мне может помочь магия и только магия. Я бы мог вам показать, каково это — когда люди считают тебя уродом.

   — Ты не причинишь ей вреда, — запретил Дойл.

   — Ах, великие сидхе приказывают, а мы все повинуемся.

   — Ты ничему не научился, Фар Дарриг, — сказал Дойл.

   — Ты только что угрожал О'Брайан изуродовать ее с помощью магии, поняла я.

   — Нет-нет, вся моя магия — один только гламор; чтобы изуродовать, надо нечто посерьезнее.

   — Не снимай с них проклятия, Мередит. Они станут настоящей напастью для смертных.

   — Объясните мне точно, в чем состояло проклятие.

   — Я объясню, но в машине, — сказал Дойл и шагнул вперед, загораживая меня. — Фар Дарриг, после стольких лет мы могли бы пожалеть тебя, но ты всего несколькими словами, сказанными смертной женщине, показал, насколько ты опасен и сколько злобы сохранил. Тебе нельзя возвращать силу.

   Фар Дарриг протянул ко мне руки из-за ног Дойла:

   — Дай мне только имя, царица, умоляю. Дай мне имя, и я снова обрету жизнь.

   — Не надо, Мередит, пока ты не поймешь, кем они были и кем могут стать снова.

   — Нас осталась горстка в целом мире, Мрак! — Он готов был перейти на крик. — Что за вред мы можем причинить?

   — А если бы тебе не нужно было, чтобы Мередит сняла с вас проклятие, не нужно было бы ее желание это сделать, добрая воля королевы волшебной страны, что бы ты сделал сегодня ночью с выбранной тобой смертной женщиной, Фар Дарриг?

   Глаза Фар Даррига полыхнули такой ненавистью, что я попятилась дальше за Дойла, а Холод шагнул вперед, и я снова видела Фар Даррига только в просвет между их телами, как при нашей первой встрече. Он смотрел на меня в этот просвет, и мне становилось по-настоящему страшно.

   Он поднялся на ноги с некоторым трудом, словно у него колени затекли от долгого стояния на тротуаре.

   — Не обязательно со смертной, Мрак. Или ты забыл, что когда-то мы в магии были соперниками вам, и сидхе грозила не меньшая опасность, чем людям?

   — Нет, не забыл. — В голосе Дойла звучала ярость. Такого тона я у него еще не слышала — кажется, там было еще и что-то личное.

   — Нигде не сказано, как мы должны получить от королевы наши имена, — ухмыльнулся Фар Дарриг. — Я попросил добром, но могу и по-другому. Она мне с радостью даст имя, спасая себя и своих детей. И ты ей это разрешишь.

   Стражи шагнули тесней друг к другу, и Фар Дарриг стал мне не виден.

   — Даже не подходи к ней, Фар Дарриг, или умрешь на месте. А если мы унюхаем твою работу в преступлениях против людей, тебе не придется больше оплакивать утраченное величие — потому что покойники не плачут.

   — Ха, и как же ты отличишь работу Фар Даррига от работы людей, пропитавшихся нашим духом? В новостях не музыку с поэзией показывают, Мрак.

   — Поехали, — прервал разговор Дойл.

   Мы попрощались с Райтом и О'Брайан и сели в машину. Я завела мотор, но не тронулась с места, пока наши провожатые не влились в полицейскую толчею у магазина. Наверное, мы все трое не хотели оставлять О'Брайан в непосредственной близости от Фар Даррига.

   Зато из «Фаэля» вышла Алиса в своем готском прикиде, подошла к Фар Дарригу и обняла его, а он обнял ее. Они пошли обратно, взявшись за руки, но он глянул на нас через плечо, когда я включила передачу. Взгляд был откровенно вызывающий — «помешай мне, если сможешь». Они скрылись за дверью, я аккуратно встроилась в поток машин на улице и только потом спросила:

   — Что это было?

   — Не хочу объяснять, пока еду в машине, — сказал Дойл, успевший вцепиться в дверцу и приборную доску. — О Фар Дарригах не говорят, когда испытывают страх. Иначе призовешь их и дашь им власть над собой.

   Я ничего не смогла ему возразить — я помнила время, когда была уверена, что Мрак Королевы чувств не испытывает вообще, а уж страха в особенности. Я успела узнать, что Дойл наделен теми же эмоциями, что и все. Он нечасто признавался вслух в своих слабостях, но сейчас привел тот единственный аргумент, который не дал мне допросить его по дороге на пляж.

   Я позвонила по блютузу домой и в пляжный домик, где нас давно ждали, сообщила всем, что с нами все в порядке и пострадали только папарацци. Случается, что закон кармы срабатывает без промедления.

Глава 14

   Пляжный домик Мэви Рид нависал над океаном, наполовину опираясь на утес, и наполовину — на сваи из дерева и бетона, рассчитанные на землетрясения, оползни, цунами и что там еще приготовил для него климат Южной Калифорнии. Дом стоял в огороженном поселке, с будкой и охранником на въезде. У этой будки мы и простились с прессой — потому что нас нашли, разумеется. Это чуть ли не волшебство — как они нас находят, где бы мы ни были. Чутье у них собачье. Их не так уж много было на узкой петляющей дороге, но хватило, чтобы создать разочарованную толпу у ворот.