— Стой! Кто идет?!

— … птать!!.. — Здун чуть не опрокинулся назад себя.

— Ложись!

— Кто?! Да я тебя, сука!..

Короткая очередь прошла яркими брызгами над самым майорским беретом. Он упал, вжался теснее в землю.

— Вот так… — раздался из темноты благодушный голос. — Полежи, служивый. Это вы там ночь дырявили? Чего же не уехал? Отстал, что ли?

— А ты, я гляжу, ходок по чужим припасам… Автомат зачем взял? Это оружие, отдай! Кишки, сволочь, на кулак намотаю! Я майор, понял?

— Майор ты, не майор — какая мне посторонняя разница? — Вова налил лежа вина, выпил, зажевал колбаской. — И не надо меня оскорблять. Это может быть чревато боком.

— Кинь хоть бутылку, голова болит…

— Еще чего. Читай наизусть Устав внутренней службы — не будет болеть. Или Строевой. И лежи смирно, вспомни о своем будущем…

— Да ты знаешь ли, пес, на кого нарвался?!

— Так ведь и ты меня не знаешь. Лежи, отдыхай. Даю команду «Отбой». А по этой команде в армии что? По этой команде в армии наступает темное время суток. Х-ху-у!.. Время пошло.

Аромат выдоха донесся до Здуна, и он клацнул зубами.

— Ведь что губит командира? — разглагольствовал между тем прапорщик. — Его губят пьянство, воровство и женщины. Не пей, не гуляй, не воруй. А ты как раз собирался распивать спиртные напитки, да еще и в неслужебное время. Один. Это отягчает.

— Ы-ы-ы… — майор напрягся.

— Лежать! — автомат звякнул; по реакции Здун понял, что противник ему попался непростой. — Надо же: ему говорят, как человеку, а он и ухом не моргает. Так не пойдет. Здесь вам быстро отвыкнут водку пьянствовать и безобразия нарушать.

Майору надоел этот цирк, и он спросил устало:

— Вздремнуть можно?

— Да ради Бога. Хоть так, хоть на спине, хоть на боку. Только осторожно переворачивайся, без фокусов… Вот так. Правильный военнослужащий. Ему говорят «отбой», и он его исполняет. А попадись нерадивый? Ведь есть же еще и такие, к великому, конечно, сожалению. Напьются и ползают вокруг себя на четвереньках. Зачем же так? Ну выпил стакан, ну два, ну бутылку, две, — но зачем же напиваться? Или недостаточно ведут борьбу с внешним видом. Или взять нерачительное отношение к вверенному достоянию! Если положена сутодача — все, закон!..

Под баюкающий Вовин бубнеж Здун надеялся хоть немножко забыться, освежиться сном; черта с два! Злоба на неизвестно откуда взявшегося ханурика гнала а кровь адреналин, мозг быстро просчитывал варианты вызволения и расправы. Если вот с такого положения… попытаться подтянуть ногу… Та-ак… Рука — сюда… тихонько… тихонько…

Очередь снова прошла над головой.

В бараке стрекот ее разбудил полигонного солдатика Чоглокова. Он встал с кровати, толкнул напарника:

— Серега! Эй, Серега!

Костромич Федичкин, ефрейтор, разомкнул опухшие веки.

— Ч-че?..

— Стреляют, Серега! Только что очередь была.

— Н-ну и че? — ефрейтор нащупал рядом с койкой банку, поболтал: не осталась ли брага. — Ну и че?

— Дак эть это, Серега: кто был на стрельбах — уехали все. Чей ствол остался? Кто из него содит? Надо узнать.

— Ступай, узнавай. Только скорей за дверь уныривай, чтобы я успел ее плотнее зашпилить. Мне еще до дембеля дожить охота, — второй год пошел, ты что, шутишь?

— Дак это, Серега…

— Не станешь вникать — и ты доживешь. Тебя колышет эта стрельба? Сюда никто не ломится, пули не свистят. Свой воинский долг на сегодня мы выполнили. Значит, не вникай. Готовься к дальнейшей службе.

Он снова уронил голову на подушку. Чоглоков выглянул в забранное решетками окно: темь, звезды… Пошлепал к койке. Лег, и стал думать о другом.

Завтра должны прийти девки с питомника. Косоглазая Валька-Сикарга, Оксанка-Семиколенная. Эта, правда, немного хроменькая. Но, как сказал командир, тащсташнант Аплетин, увидав ее однажды: «На солдатский взгляд сойдет».

Вообще в армии служить можно. Особенно когда ты уже не дух и не торчок, а самый настоящий черпак. Как вот они с Серегой. Послали на полигон, отсыпали сухпаем жратвы — живи, не хочу! При еде, да со своей бражкой — х-ха!.. Ночами — целый барак твой, и все его окрестности. Мало — пойди на луг, или в лес, жги костер, развлекайся как хочешь.

Что бы он видел на Алтае, в своей деревне? Работать негде, денег нет, дом полон народу: родители, дедки-бабки, братья-сестры. Девки там тоже так просто не дадут: надо или жениться, или купить хорошим подарком, или взять силой. А ухлестнешь не за той — можно получить и кулаком в балабас, и ножом под ребро. Нет, в армии хорошо. Серега — городской, у него совсем другие дела, он твердо собрался в рэкетиры, и говорит, что не пропадет, друзья помогут. А кто поможет ему, Ванюшке Чоглокову? Здесь хорошо. Ну, стреляли под окном, — так ведь постреляли и перестали. Снова можно жить. Ваня сомкнул глаза, — и вдруг ему представилась Оксанка-Семиколенная в ужасающе развратной позе. Рука дернулась к паху, солдат скрылся под одеялом; вдруг тихо визгнул, корчась.

Душа измучена, истерзана, жизнь не удалась, — и тут еще эта падла… Да что они, суки, уговорились, что ли: кто лучше по нему выстрелит, кто больше унизит, кто больнее фуякнет по кумполу? Нет, так больше нельзя. Надо ломать кость. Ладно бы только черные, на них рефлекс наработан: Фергана, Баку, Карабах, Чечня… Ладно бы — свои, на них можно класть с прибором. Но вот когда уж из своих-то свои, родные — попробуй, вытерпи!

Лишь только поступил приказ о вывозе отряда с чеченской территории — майор Здун сдал командование заму и рванул в аэропорт. Не надеясь, конечно, на прямой: здесь только чудо могло помочь, а он не очень-то верил в чудеса в силу профессии и звания, — но до Москвы место нашлось, и то слава Богу. А в поезде, уже не в силах маяться от трехмесячного воздержания, уговорил-таки пожилую уже проводницу, — за деньги, понятно. «Ох ты! ох ты! — вскрикивала она под ним. — Легче, молодой!» Первый жар, вроде, затушил, — и все-таки домой летел на такси, зябко водя лопатками — в предвкушении, как разложит сейчас жену Нонку. Потом отлучится как бы на службу — и тем временем встретится с искусствоведкой Аллочкой и проведет с нею сеанс по полной программе. Есть еще Роза, завпроизводством в кафе… ну, та может оказаться занята. А вот Вера из садика, или Сусанка с центральной переговорной… тут было о чем подумать!

Открыв дверь своим ключом, Валерий ворвался в квартиру, — и оцепенел: за столом, судорожно запахнувшись краем скатерти, сидела по пояс голая жена; другой край скатерти тянул на себя, — все же осторожно, чтобы не упала бутылка, тарелки с салатом и студнем, — некий толстый, лысоватый мужик с голым задом, по обличью вроде бы даже и знакомый. Он не очень удивился, увидав хозяина, гостеприимно взмахнул рукою:

— Здорово, майор! Давай, присоединяйся. А ты оденься.

Нонка, словно мышь, шмыгнула в кухню. Мужик потянулся за трусами, и тогда открылся висящий на его стуле китель с капитанскими погонами и голубыми петлицами.

— Э, вот ты кто, — Валерий шагнул в комнату, протянул руку. — Ну, здорово. Какими судьбами, голубь?

Этого капитана он знал еще с прошлого лета, — тогда омоновцы сидели дома, кисли без больших дел, — и вот узнали, что авиаполк ищет для сражения достойную ему команду. Договорились, сыграли вничью, хоть и надеялись выиграть: у летунов тоже оказались среди ребят неплохие футболисты: быстрые, с хорошей реакцией. По прикидке — ОМОН гляделся все-таки выносливее, полк — техничнее, вот и вышло баш на баш. А капитан этот был судьей от господ военных. После матча они там выпили в полковом клубе, выпили, еще выпили… Потом оказались на квартире у Здуна: он сам, капитан, еще какой-то майор из батальона обеспечения. Тут они и легли, и проспали до следующего утра. Но пили на равных, и вряд ли в ту ночь капитанина мог о чем-то сговориться с Нонкой. Может, утром, когда майор ушел, а он бегал за водкой для похмелья? Выждал, когда муженек уйдет, и завис в беспощадном вираже.