— Нет, вы представляете, — говорила Лизоля Конычева, ступая по пыльной вечерней дороге. — Сижу это я в ресторане Дома кино с Сережкой Шакуровым, вдруг прибегает Людка Гурченко, вся такая встрепанная…

«Это карма, — поспешая за нею, мыслил Афигнатов. — Железные законы судьбы. Предначертанные сутрами Совершенной Мудрости, праджпарамитой…».

— Двести долларов! Нет, какая наглость! Да я их урою за такие выступления. У меня надежные связи.

— Кажется, там кто-то уже есть, — тихо молвила идущая впереди Набуркина. — Да не один, батюшки!..

В глубине большой темной впадины действительно происходила некая возня: обрывки разговоров, лай, перемельк огоньков, похожих на крупные светляки. Внезапно в одном месте вспыхнул яркий свет, и очертились трое мужчин, сидящих у большого фонаря. Фонарь освещал круг с давно загашенным костром посередине, — над ним висел оплывший котелок. Мужчины держали на коленях лопаты и курили.

— Нам не туда! — сказала Мелита. — Берем правее.

Извилистая, не видная во мгле тропка привела их, куда надо: пень внезапно всплыл впереди, словно плотик, в голубом мерцающем ореоле. Возле его подножия сидела лиса-огневка, и, не обращая на них внимания, тявкала на звезды, на плеск недалекой речки.

— Муни! — позвал Антон Борисович. — Иди сюда, Муни!

Шебурша кожею, выполза питонка, обвила ему ноги. Гуру опустился на колени, коснулся плоской головки. «Давай простимся, Муни, — шептал он. — Вспомним твоего хозяина, моего друга, Гангу Сингха, вспомним Кала Нага — Нури, ведь он тоже был другом — больше твоим, чем моим, — но какая, Боже мой, разница? Это была совсем другая жизнь, тоже прекрасная, ее тоже уже нет, остались лишь мы с тобой…». Змея чутким язычком облизывала его мокрое лицо. Все глядели на них, и не заметили, как на пень уселась девочка в платьице с фестончиками, с торчащими из-под подола кружевцами. Она казалась то плоской, то объемной. Вдруг завизжала пронзительно, скаля мелкие зубы, и когда все обратили к ней лица, злобно крикнула:

— Они зовут меня!

Из-за плеча ее выплыл зеленоватый пульсирующий огонек, и она, всхлипывая, побежала следом за ним. Из какой-то норы возник карлик в армячке, и поковылял за нею, теряясь в высокой траве. И Муни поползла, гневно щелкая хвостом. И убогий мужичок с серым лицом и холодными глазами. Конец процессии составляли беспрерывно тявкающая лиса, гортанно керкающий, топырящий крылья орел и большой гриб — впрочем, поспевающий на своей одной ноге довольно прытко.

Огонек поднялся уже высоко-высоко, пульсировал ярко-ярко, так завораживал, что и Мелита с Валичкой, и Лизоля с Афигнатовым двинулись следом, не сговариваясь. Когда он завис над троицей с лопатами — то вспыхнул так ярко, что перекрыл и свет фонаря; мужчины вскочили, и быстро зашагали в направлении его полета.

В дальнем краю низины стояла старая корявая береза: видно, ее уж рубили, пилили несколько раз — а пень снова давал ростки, и рядом вырастало новое дерево. Вот в ветвях той березы и завис огонек, мерцая сквозь листья.

Три лиходея вышли к березе, и Вова положил колечко на траву — точно под тем местом, где зависла зеленая точка. И огонек канул вниз, коснулся камушка, словно целуя; местность опахнуло розовым светом.

— Копаем! — скомандовал Крячкин, срывая с плеча лопату.

При стуке заступов вышли к березе остальные вольные и невольные очевидцы удивительных событий. Растолкав тучи, возникла луна, и тоже глянула вниз. Яма становилась все глубже; наконец лопаты ударились об что-то твердое, послышались радостные голоса. Крячкин опустил фонарь — в глубине обозначилась выпуклая, с витым медным узором, крышка большого кованого сундука.

— Нет, я так не могу, — дрожащим голосом сказал Петр Егорыч. — Алик, доставай бутылку.

Ничтяк, рыча, отгрыз пробку и, двигая кадыком, принялся глотать водку. За ним — Крячкин и Вова. Валичка подскочил сзади к прапорщику, когда тот готовился выхлебать остатки, — вырвал из рук и унес в свой стан. Досталось по глотку и ему, и женщинам, и Афигнатову, — и бутылка улетела в траву.

— Открываем, открываем… — Ничтяк с Поепаевым полезли в яму; остальные сгрудились кругом.

— А нам что-то будет? — возникла вдруг Мелита. — Не забывайте, чье было письмо. Ведь мы законные, имеем право.

— Заткнись, тварь! — ощерился уголовник. — Или я тебя сейчас, кобра, падлина… И всю вашу кодлу…

— Ладно, с этим потом разберемся, — пробурчал Крячкин. — Ты давай, знай работай…

И Ничтяк вновь зашуродил отмычками в дряхлом, забитом землею замке. Наконец он щелкнул, сработала какая-то пружина — и крышка заскрипела, поднимаясь. Кто-то подтопал сзади, толкнул Валичку, заглянул вниз. Это был Фаркопов. Вот он, настал звездный момент. Сейчас надо взять сокровища и уйти с ними целым и невредимым, вот такая задача. Недаром прошлой ночью во сне он видел остров в Индийском океане, прибой гнал теплый ветер, и две красавицы с голыми грудками бежали наперегонки, чтобы принести ему кокос и ананас.

Но что-то сдвинулось в темноте, рехнуло из недальнего леса, сумрачный ропот реки приблизился, глаза нечеловеков горели тусклыми пуговицами, почва стала подрагивать, словно чудовищный урод тупал по лесам, по долам когтястыми узловатыми клешнями: пляп! пляп!.. Дрожи и помни: это тебе не срединная Русь с ее чистыми озерами, легкими и светлыми Китежградами, а лесные болотные места, — тут еще недавно обитали бок о бок с нежитью дремучие племена с лохматыми шаманами и деревянными кровавыми божками. Велика, велика ты, Россия-матушка!..

Сполох осветил сверху облака, и каркнул громовой голос:

— Et quе tоut sоit dit!..[45]

Бледный призрак, колыхаясь, выплыл из ямы и встал белеющим столбиком.

— Это я? — спросил тусклый абрис.

— Да, это я! — ответила протянувшая руки к бледному двойнику своему девчонка-проказница. С радостным криком они вошли друг в друга, и пустились в плавный облет низины. Все глядели вслед диковинному телу: оно то двоилось, то вновь сливалось воедино. Тем временем Ничтяк нагнулся, выждав момент, и, схватив полыхающий на земле перстенек, сунул его в карман. Большая рыба выплеснулась вдалеке из воды, блеснув чешуей.

— Берись! — скомандовал Петр Егорыч. — Раз-два, взяли!

Тужась, они с Поепаевым подняли сундук над землею, и опрокинули его. Оттуда высыпалась ржавая, истлелая труха, похожая на прах.

— Ну и что же мы видим? — сказал, выпрямясь, Вова. — А ни хрена не видим. Где оно, Егорыч, твое богатство?

Чудесный лазоревый свет заливал крошечную долинку, — светила луна, звезды, еще что-то подсвечивало из-за высоких облаков; роса готовилась выпадать, после нее вообще все заблестело бы изумрудом; наяривали кузнечики, богомол Посяга терзал жертву безжалостной пилой. Сгрудившиеся вокруг ямы люди стояли жалкою кучкой, летающая девица пикировала сверху на них, и жестоко хохотала.

— Светит месяц, ночь темна, — молвил прапорщик, словно не замечая бушующего вокруг света, — чарка выпита до дна.

— Что будем делать, господа? — подал голос Афигнатов. — Зачем мы здесь, вообще? Что ищем, я не понимаю?

— Разве непонятно? — грустно ответил скукожившийся, померкший гораздо больше обычного Валичка. — Души люди потеряли, вот и ищут.

— Ну, так они их здесь не найдут! — отрубил Крячкин.

— А это неизвестно. Никто ведь не сказал, где их искать. Может, как раз и здесь.

Захлопал крыльями, разбежался и взлетел ввысь орел. Крылья его и бока отливали на разворотах. Спиралью он поднимался все выше, и становился все меньше. Сладко пели лягушки из теплой тины и икры, вознося хвалу миру и благолепию.

— Enfin dеlоgе![46] — прокатилось рокотом по распластанной низине. Все встрепенулись, — но словно чего-то ждали, глядя друг на друга, окрест и на торчащее в яме сундучье дно.