– Дела пошли лучше, когда ты выросла?

– Лучше? Конечно. Растешь, приспосабливаешься, понимаешь то, чего не понимал ребенком.

– Друзей стало больше?

– Близких, пожалуй, нет, но больше и не было нужно. Я была не слишком общительна. Я привыкла быть одна; я понимала, почему меня не приглашают на вечеринки и обеды. Во всяком случае – в респектабельные семейства. Годы урезали круг общения моей матери, скажем так, но не ее деловые интересы. Она была акулой: нас избегали даже свои. И конечно, немцев остальные жители Рио по-настоящему не принимали в те годы.

– Почему, ведь война кончилась?

– Но не проблемы. Немцы являлись постоянным источником проблем в то время. Нелегальные деньги, военные преступники, израильские охотники… это продолжалось много лет.

– Ты такая красивая, трудно себе представить, чтобы ты была… скажем, совсем одна.

Хелден приподнялась и посмотрела на него. Она улыбнулась и правой рукой отвела волосы назад, держа их у шеи.

– Я выглядела очень суровой, дорогой. Прямые волосы, собранные в пучок, большие очки и платья на размер больше. Ты дважды на меня не взглянул… Не веришь?

– Я думаю не об этом.

– А о чем?

– Ты сказала «дорогой».

Она ответила на его взгляд:

– Да, так я и сказала. Это же вполне естественно. Ты не против?

Он ответил ей прикосновением.

Она снова сидела на стуле, одетая в комбинацию вместо неглиже, и потягивала бренди. Ноэль – рядом на полу, опираясь на кушетку. Вместо купального халата на нем были трусы и рубашка. Они держались за руки и наблюдали за огнями на лодках, скользивших по воде.

Он обернулся и взглянул на нее:

– Тебе лучше?

– Много лучше, дорогой. Ты очень нежный. Я мало таких встречала в жизни.

– Меня это не интересует.

– Я не это имела в виду. Кстати, для твоего сведения. У Полковника меня прозвали Frеulein Eiszapfen.

– А что это значит?

– Сосулька, Мадемуазель Сосулька. А на работе уверены, что я лесбиянка.

– Отсылай их ко мне.

– Лучше не стоит.

– Я им скажу, что ты суха, как солома, и к тому же злоупотребляешь кнутами и велосипедными цепями. От тебя все разбегутся.

– Это очень мило. – Она поцеловала его. – Ты мягок, нежен и легко смеешься. Вы мне очень нравитесь, Ноэль Холкрофт, и я не думаю, что это так уж хорошо.

– Почему?

– Потому что, когда мы простимся, я буду думать о тебе.

Ноэль дотронулся до ее руки, все еще касавшейся его лица, он забеспокоился.

– Мы только встретились. Зачем прощаться?

– Тебе много надо сделать. Мне тоже.

– У нас обоих есть Цюрих.

– У тебя есть Цюрих. А у меня своя жизнь в Париже.

– Одно другому не мешает.

– Ты этого не знаешь, дорогой. Ты ничего обо мне не знаешь. Ни где я живу, ни как я живу.

– Я знаю про маленькую девочку, у которой была отдельная комната и которая сто раз смотрела «Мудреца страны Оз».

– Вспоминай о ней с нежностью. А она будет вспоминать тебя. Всегда.

Холкрофт убрал ее руку со своего лица.

– Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать? Спасибо за приятный вечер, всего хорошего?

– Нет, дорогой. Не это. Не теперь.

– Так что же ты хочешь сказать?

– Я не знаю. Может, я просто думаю вслух… У нас впереди еще дни, недели, если хочешь.

– Хочу.

– Но обещай, что ты никогда не будешь пытаться меня найти, встретиться со мной. Я сама тебя найду.

– Ты замужем?

Хелден засмеялась:

– Нет.

– Ну, значит, живешь с кем-то?

– Да, но не в том смысле, в каком ты думаешь.

Ноэль пристально посмотрел на нее.

– Какого ответа ты ждешь от меня?

– Скажи, что обещаешь.

– Дай мне понять тебя. Кроме того места, где ты работаешь, я нигде не могу тебя найти. Я не могу узнать, где ты живешь и как с тобой связаться.

– Я оставлю тебе телефон подруги. В крайнем случае она знает, где меня искать.

– Я думал, я твой друг.

– Это так. Но по-другому. Пожалуйста, не сердись. Это ради твоей же безопасности.

Холкрофт вспомнил, что произошло три дня назад. Хелден боялась его, боялась, что его прислали не те люди.

– В машине ты сказала, что Цюрих – это решение многих проблем. Это твой ответ? Не может ли Цюрих изменить твою жизнь?

Она колебалась:

– Возможно. Но у нас столько дел…

– И так мало времени, – закончил Холкрофт. Он дотронулся до ее щеки, заставляя взглянуть на него. – Но прежде чем появятся деньги, можно воспользоваться банком в Женеве и выполнить условия, которые они ставят.

– Я понимаю. Ты говорил об этом, и я уверена, что Иоганн знает о них.

– Не уверен. Он оказался жертвой спекуляций, которые могут выбить его из обоймы.

– Выбить откуда?

– Дисквалифицировать его. Испугать людей в Женеве; заставить их запереть подвалы. Мы вернемся к этому через минуту. Я хочу поговорить о Бомонте. Кажется, я знаю, кто он, но мне нужна твоя помощь, чтобы убедиться в этом.

– Чем я могу помочь?

– Когда Бомонт был в Рио, был ли он как-то связан с Морисом Граффом?

– Понятия не имею.

– Можем ли мы это как-то узнать? Нет ли в Рио людей, которые могут это знать?

– Нет, насколько я знаю.

– Черт, но нам необходимо узнать. Узнать о нем все, что только возможно.

Хелден нахмурилась:

– Это трудно.

– Почему?

– Три года назад, когда Гретхен сказала, что собирается выйти замуж за Бомонта, я была шокирована; я тебе рассказывала. В то время я работала для маленькой исследовательской фирмы на Лейчестер-сквер – знаешь, это одно из тех отвратительных мест, куда посылаешь несколько фунтов, а они добывают нужную тебе информацию. Все поверхностно, но зато у них есть свои источники. – Хелден замолчала.

– Ты собрала сведения о Бомонте? – спросил Ноэль.

– Попыталась. Я не знала, что искать, но все-таки попыталась. Я нашла университетские записи, собрала всю доступную информацию о его военно-морской карьере. Одни поощрения и рекомендации, награды и продвижения. Вот только была одна несообразность. Я попыталась найти сведения о его семье в Шотландии.

– И в чем же была несообразность?

– Ну, если верить военно-морским досье, его родители были обычными людьми. Впечатление такое, что он из бедной семьи. У них был овощной или цветочный магазин в городке под названием Данхиф, к югу от Абердина, у Северного моря. И тем не менее, он учился в университете в Кембридже, кстати, на дневном отделении.

– На дневном?.. Каким образом?

– На стипендии, по-моему. Он в ней нуждался, и ему ее дали, вот только прошения о стипендии нет. Все это выглядит странно.

– Ты попыталась что-то разузнать о его семье в Шотландии?

– Да, но узнать почти ничего не удалось. Они словно сквозь землю провалились. Я разослала несколько запросов к городскому клерку, на почту – в очевидные места, которые обычно не приходят в голову. Бомонты были, по всей видимости, англичанами, приехавшими в Шотландию однажды вскоре после войны, они прожили там несколько лет и потом уехали.

– Может, они умерли?

– Нет, судя по записям. ВМФ всегда обновляет свою документацию на случай ранений или гибели. Они по – прежнему числятся живущими в Данхифе, но они оттуда уехали. У почтового ведомства не было вообще никакой информации.

Теперь пришел черед Холкрофта хмуриться:

– Это звучит дико.

– Есть еще кое-что. – Хелден выпрямилась. – На свадьбе у Гретхен был один офицер с корабля Бомонта. Его заместитель, кажется. Он был на год или два младше и явно его подчиненный, но между ними было такое взаимопонимание, которое значит больше, чем дружба, больше, чем общение сослуживцев.

– Что ты называешь взаимопониманием?

– Они как будто все время думают одинаково. Если один начинает предложение, то второй может его закончить. Один поворачивается в какую-то сторону, второй может сказать, что он видит. Понимаешь, о чем я? Ты встречал людей, которые бы так понимали друг друга? Таких людей?