– Вопросы лишь порождают новые вопросы, мама. Люди в Женеве не хотят, чтобы им задавали какие-либо вопросы.

– Мало ли что они не хотят. Насколько я тебя понимаю, хотя ты был весьма краток, они просят, чтобы ты приостановил свою деятельность, по крайней мере, на полгода, а возможно, и на больший срок.

Ноэль опять почувствовал смущение. Он решил не показывать ей договор, составленный в «Ла Гран банк де Женев». Если же она будет настаивать, он, конечно, покажет ей эти бумаги. Если нет – тем лучше. Чем меньше ей известно, тем лучше. Пусть она держится подальше от людей «Вольфшанце». Он ни на секунду не сомневался, что Альтина может вмешаться.

– Я изложил тебе основную суть дела, – сказал Ноэль.

– Этого я не отрицаю. Я говорю, что ты был излишне краток. Ты говоришь о каком-то человеке из Женевы, но не называешь его имени, ты говоришь о каких-то условиях, о которых очень бегло упоминаешь, говоришь, что речь идет о старших детях людей, чьи имена также остаются втайне. Ты многое недоговариваешь.

– Только ради твоего блага.

– Это звучит снисходительно, а учитывая содержание письма, даже оскорбительно.

– Я не хотел, чтобы у тебя создавалось такое впечатление. – Холкрофт подался вперед. – Они не хотят, чтобы этот банковский счет имел к тебе хоть какое-то отношение. Ты же читала письмо, ты понимаешь, о чем идет речь и кого это касается. Тысячи и тысячи людей, сотни миллионов долларов. Я себе даже представить не могу, кому придет в голову взвалить такую ответственность на тебя. Ты была женой этого человека, ты сказала ему правду, ты бросила его, потому что он отказался тебе поверить. Когда же он наконец осознал, что все сказанное тобой – правда, он сделал то, что сделал. Возможно, до сих пор живы люди, которые способны убить тебя за это. Я не хочу подвергать тебя такой опасности.

– Понятно. – Альтина произнесла какую-то фразу, потом поднялась с кресла и, подойдя к большому окну, выходящему на залив, повторила произнесенные ею слова: – Ты уверен, что именно это обстоятельство беспокоит людей в Женеве?

– Да, он… они… это подразумевали.

– Я подозреваю, что их беспокоит не только это.

– Не только.

– У меня есть еще одно соображение. Сказать?

Ноэль напрягся. Не то чтобы он недооценивал проницательность матери – раньше такого почти не случалось, – но, как обычно, его раздражало, когда она умудрялась формулировать свои догадки прежде, чем он – свои.

– По-моему, это очевидно, – сказал он.

– Ты так считаешь? – Альтина отвернулась от окна и взглянула на него.

– Это же сказано в письме. Если источники этих вкладов станут известны, возникнут проблемы с законом. Кто-то может потребовать вернуть эти вклады, начнутся тяжбы в международном суде.

– Верно. – Мать отвела от него взгляд. – Это, конечно, очевидно. Я поражаюсь, что тебе позволили вообще что-то мне рассказать.

Ноэль выпрямился, подозрительно глядя на мать: ее слова встревожили его.

– Почему? Разве ты что-то можешь сделать?

– Это большое искушение, – сказала она, все еще глядя в сторону. – Знаешь, редко кому удается подавить желание нанести ответный удар, отомстить тому, кто принес тебе много горя, страданий. Даже если эти страдания изменили твою жизнь к лучшему. Бог свидетель, моя… наша жизнь изменилась. Мы выбрались из ада и обрели счастье, о котором я тогда не смела и мечтать.

– Благодаря Холкрофту.

Альтина снова посмотрела на него:

– Да. Ты даже представить себе не можешь, чем он рисковал, чтобы уберечь нас, защитить. Я ведь была баловнем судьбы, и он принял меня такой, какая я есть, – меня и мое дитя. Он дал нам больше, чем любовь. Он вернул нам жизнь. И он не требовал взамен ничего, кроме любви.

– Ты дала ему любовь.

– Я буду любить его до последней минуты. Ричард Холкрофт – человек, каким, как мне казалось, был Клаузен. Но я ошиблась, страшно ошиблась… И то, что Генрих давным-давно умер, ничего не меняет. Ненависть нельзя искоренить. Я отомщу ему.

Ноэль постарался говорить спокойно. Ему было необходимо разубедить мать: люди «Вольфшанце» убьют ее.

– Ты будешь мстить человеку, которого не можешь забыть, а не тому, кто писал это письмо. Возможно, то, что тебя в нем привлекло сначала, действительно было в нем, потом куда-то исчезло, а к концу жизни проявилось вновь.

– Эта мысль утешает, не правда ли?

– Мне кажется, это истинная правда. Человек, написавший это письмо, не лгал. Он страдал.

– Он заслужил страдание, ибо сам причинил много страданий другим. Это был очень безжалостный человек. А на первый взгляд совсем другой: такой целеустремленный… И, о боже, вот какая у него, оказывается, была цель!

– Он изменился, мама! – прервал ее Холкрофт. – И причиной этой перемены была ты. На исходе жизни он только и мечтал перечеркнуть все то, что совершил. Он же говорит: «Следует искупить вину». Подумай только, что сделал он… что сделали они втроем, чтобы искупить свою вину!

– Я не могу отрицать истинность его слов. Я почти слышу, как он говорит их, но это речь очень молодого человека. Молодого человека, одержимого своей целью. Рядом с которым стоит очень молодая и обладающая поистине неукротимым воображением девушка. – Альтина помолчала. – Зачем ты показал мне это письмо? Зачем ты разбередил мне душу?

– Потому что я решил действовать. Я закрываю офис, мне придется много времени проводить в разъездах и в течение нескольких месяцев трудиться не покладая рук в Швейцарии и за ее пределами. Как сказал мне тот человек в Женеве, ты не согласишься до тех пор, пока не получишь ответы на все свои вопросы. Он боялся, что тебе станет известно нечто, представляющее опасность, и ты совершишь какой-нибудь необдуманный поступок.

– В ущерб тебе? – спросила Альтина.

– Пожалуй. Он считал это возможным. Он сказал, что в твоей душе еще сильны воспоминания, которые «отпечатались в памяти». Так он сказал.

– Отпечатались – верно, – согласилась Альтина.

– Он доказывал мне, что законным путем тут ничего нельзя сделать и что лучше использовать деньги так, как и предполагалось. Чтобы искупить вину.

– Что ж, вероятно, он и прав. Если это возможно. Но бог свидетель, слишком поздно. Что бы ни делал Генрих, это всегда обладало незначительной ценностью. И было ложью. – Альтина сделала паузу. – Ты – единственное исключение. А это дело – может быть, второе исключение.

Ноэль встал и подошел к матери. Он обнял ее за плечи и привлек к себе.

– Тот человек в Женеве сказал, что ты – потрясающая женщина. Ты и в самом деле потрясающая женщина.

Альтина отшатнулась:

– Он так сказал? Потрясающая?

– Да.

– Это Эрнест Манфреди, – прошептала она.

– Ты знаешь его? – изумился Ноэль.

– С очень давнего времени. Так, значит, он жив.

Ноэль промолчал.

– Как ты догадалась, что это он?

– Я познакомилась с ним однажды в Берлине. Он помог нам бежать из страны. Тебе и мне. Он посадил нас в самолет, дал денег. Боже! Боже! – Альтина высвободилась из объятий сына и подошла к письменному столу. – Тогда, в тот день, он назвал меня «потрясающей женщиной». Он предупредил, что за мной начнут охотиться, что меня все равно найдут. Нас найдут. Он пообещал сделать все, что в его силах. Он научил меня, как отвечать на вопросы, как вести себя. В тот день этот маленький швейцарский банкир казался титаном. Боже, и после стольких лет…

Ноэль смотрел на мать в полном недоумении:

– Но почему же он ничего мне не сказал?

Альтина повернулась лицом к сыну, но смотрела мимо него. Она смотрела в пустоту, вглядываясь в то, чего он не мог увидеть.

– Наверное, он хотел, чтобы я сама догадалась. Как сейчас. Он не тот человек, который будет требовать возмещения долгов. – Она вздохнула. – Но я не стану тебе говорить, будто что-то теперь разрешилось. Я ничего тебе не обещаю. Если я решу, я предприму кое-какие шаги. Но предупрежу тебя заранее. Однако в ближайшее время я не стану вмешиваться в твои дела.