– Про всепланетную систему наказаний… Это не так уж и плохо. В истории нашей планеты бывали длительные периоды, когда отдельные народы пользовались своей относительной недоступностью и делали плохо другим народам. Думаю, вам не понравилась бы, если бы вас уволокли на веревке в далекие края выполнять самую чёрную работу за минимальную еду? Сейчас у нас такого нет. И мы совсем не всё время тратим на производство вещей. У нас бывают и праздники, и игры, и танцы, и музыка. Зимой мы катаемся на коньках и лыжах, а летом на лодках. Некоторые катаются на планерах и самолетах.

Услышав про игры, инопланетный народ слегка оттаял, а при упоминании о самолетах был проявлен живейший интерес. Даже те виды, которые летали сами по себе, летающую машину воспринимали как нечто чудесное. Тут уже я не понимал их. Бедные дети видели возможность порулить летающей машиной и не хотели видеть того, что она требует не только "мероприятий по обеспечению надёжности и безотказности", но и "регламентных работ по обслуживанию систем и приборов", не говоря уже о "производственном цикле по разработке, производству и утилизации изделия".

Тяжелее всего оказалось объяснить понятие праздника. Большинство курсантов происходили из таких миров, где они делали каждый день всё, что им захочется, а еда сама падала в руки по мере созревания.

Под конец они добили меня двумя вопросами.

Первый был про цвет моего лица. Я и сам чувствовал, что лицо у меня горит от сплошного стресса (попробуйте три часа подряд постоянно чувствовать себя дураком), и не стал ничего объяснять. Просто сказал, что это от радости встречи с ними.

Второй вопрос задал небольшой кентавр, когда все уже расходились. Смущаясь и застенчиво виляя огромной кормой, он спросил, обязательно ли делать рассечение живота, как это показано у меня на картинке, а то "это будет больно и заживать будет долго". Я отбил вслед уходящим курсантам сообщение о том, что резать себя не надо, достаточно картинки, и выпал в осадок.

Из состояния прострации меня вывело понимание того, что меня ругают. Вся банда надсмотрщиков, что вечно торчит за спиной у честных вояк, набилась в учебный класс и ругала меня. Психологи ругали меня за то, что я плохо описал движущий человеком мир высоких чувств. Исследователи научного сектора были недовольны тем, что я слабо описал технологическую мощь Земли. Космопсихологи были в страхе от того, что некоторые из их нежных подопечных получат слишком сильный стресс от моих страшилок. Идеологи были недовольны тем, как я описал прелести ГМС и политического устройства. Военная разведка была недовольна тем, что я слишком много рассказал об уязвимых местах землян. И только сопровождавший мое выступление офицер из косморазведки смеялся и был мною доволен.

– Молодец, – сказал он, – ты даже не довел их до желания убить тебя. Такое не всякому удается.

Военной разведке возразили ученые, которые доказывали, что нужно знать друг о друге как можно больше для предотвращения недопонимания. С космопсихологами сцепились психологи, доказывая, что для человека чужая жизнь может быть слишком большим стрессом. О том, каково было мне защищать честь Земли перед этой бандой инопланетных издёвщиков, никто и не подумал. Потом научный сектор сцепился с космопсихологами, а потом они все вместе – с военной разведкой. Судя по темам обсуждения и по аргументам, которые они выдвигали, это было продолжение какого-то давнего спора. Я понял, что они образовали самодостаточную систему, и, отпросившись у офицера косморазведки (он считался старшим в этой операции), потихоньку ускользнул. Моего ухода никто не заметил.

Несмотря на бурный день, уснуть вечером оказалось непросто. Вопросы, казавшиеся такими легкими, никак не находили ответов.

Чем человек отличается от животного? Ответ казался очевидным, но никак не хотел помещаться в слова.

Что такое плохо? Как объяснить это словами? А ведь нам за это воевать.

Что такое воспитание? До сих пор я думал, что оно неотделимо от наказаний, но теперь подумал, что там, где нам было интересно, мы учились намного быстрее, чем в школе. В авиамодельном кружке, например, мы за то же время осваивали гораздо больше понятий, чем на занятиях в школе.

И, наконец, что означает установленный мною факт того, что чувства могут передаваться от одного разумного существа к другому, по неизвестному мне каналу передачи информации? Это значит, что может передаваться и вся информация о моей сути. А что мы есть, как не память о самих себе?

Переполненный нерешенными вопросами, я долго ворочался на койке госпитального отсека. В конце концов, я сел, включил коммуникатор и попытался написать правила о том, что такое хорошо и плохо. Ничего не получилось. Мысли разбегались и не поддавались никакому упорядочиванию.

Медицинский автомат зафиксировал беспокойство и новые сутки начались с того, что мне вкатили лошадиную дозу успокоительного.

Целый месяц после моего грандиозного доклада продолжалось наше знакомство друг с другом. Инопланетники рассказывали о себе, по одному в день. Мне было не очень интересно, большую часть сведений о них я уже знал из альбома – определителя видов. Первое время, конечно, было забавно и удивительно видеть, как неведомое чудище оказывается разумным и пытается говорить на всеобщем. Но потом их похожие выступления начали надоедать.

Большинство курсантов происходили из миров, где вели близкое к растительному существование. Они ели то, что давала им природа, размножались, как им хотелось, причем некоторые даже не знали, как именно они размножаются. О том, что это именно размножение, многие из них узнали только от исследователей косморазведки. Иногда они воевали, но эти войны, с нашей точки зрения, были больше похожи на драки мальчишек с соседних улиц. Нигде больше не было таких общественных и технических форм, таких противоречий, как на Земле.

Через месяц занятий космопсихологи решили, что пора учить инопланетников чему-нибудь конкретному, и сразу навалили на них физику, арифметику и геометрию. Наивные души! Даже они не представляли, насколько дикие существа оказались по соседству с нами. Большинство инопланетников жили одним днем и сиюминутными впечатлениями. Такие понятия, как справедливость или взаимное уважение, совершенно чужды им. Зато вот набить кому-нибудь морду для того, чтобы показать свое преимущество – это всегда пожалуйста. На днях ко мне подошел один инопланетник и спросил, сколько земляне возьмут за перевозку ста лучших бойцов его мира на планету другого курсанта, того, который говорил о его народе плохо. Я ради интереса поинтересовался, сколько они готовы дать? Он сказал, что не меньше ста свиней. Пришлось его несколько огорчить, сказать, что для этого надо три тысячи свиней и тысяча тонн руды из урановых месторождений. Бедняга ушел, глубоко задумавшись. И как тут прикажешь учить их на космических юристов?

Некоторые из инопланетников, как мне удалось узнать, повадились срывать со стен базы провода (кабели на базе проложены, в лучших армейских традициях, прямо по стенкам, открыто), резать их на кусочки и мастерить вышивание бисером. Проводочки ведь такие красивые, разноцветные: и красненькие, и желтенькие, и голубенькие. Особо ценились золотистые, но их было тяжело достать, по ним шел ток высокого напряжения. Кое-кого при добыче проводов дернуло током, но нашли управу и на высокое напряжение. У одного курсанта бивни торчали так далеко, что ему шлем скафандра сделали с уплотнениями, так, чтобы бивни торчали наружу, проходя сквозь уплотнения на скафандре. Этот парень как-то похвастался, что может рвать провода бивнями безбоязненно, и ему тут же нашли применение. Его авторитет сразу возрос на три пункта, и даже рослые курсанты стали уступать ему дорогу.

Металлической сердцевине тоже нашли применение. Ведь воткнуть её в розетку так весело: и треск, и искры, и свет мигает.