Закрыв глаза, она полностью отдалась чувственному наслаждению. Она парила высоко в бездонной голубизне, не ощущая собственного тела. Непонятная сила переносила ее с одного облака на другое, пока она вдруг не поняла, что движется лишь к одному небольшому облачку, и затем, легко взлетев, поплыла к нему и, достигнув и обхватив его, начала плавно вращаться, подбрасывая его, как воздушный шар. У нее было такое ощущение, словно она вкушает какой-то сладкий запретный плод. Затем послышались раскаты грома, и, подхваченное налетевшим ветром, облако рассыпалось на куски. Вспыхнул яркий свет, похожий на молнию, и она поняла, что больше не может парить, а стремительно падает вниз. Свистящий воздух бьет в лицо, а изнутри разрывает какая-то пульсирующая сила. Затем словно огромные крылья сомкнулись на ней, и вот они уже, яростно обхватив друг друга, неудержимо мчатся, нет, падают в бездну. С головокружительной высоты они падают, падают, падают в гигантский засасывающий кратер.

– Я сейчас умру, умру… – кричала она, хватая воздух.

Затем все пришло в движение, и, словно в неслышном взрыве, она провалилась в темноту.

Обессиленные, тяжело дыша, они лежали там, где их застал взрыв.

Эдвина открыла глаза, все еще пребывая в полумраке охватившего ее экстаза, чувствуя – и это было так прекрасно! – что он все еще в ней.

С этим осознанием начали вновь пробуждаться желания. Почему все должно кончиться? Почему эта страсть не может длиться вечно? Разве жизнь не состоит в этом?

И, словно прочтя ее мысли, он осторожно, чтобы ничего не нарушить, слегка приподнялся.

Она смотрела ему в лицо и улыбалась.

Наклонив голову, он поцеловал ее шею сначала с одной стороны, потом – с другой и тихо сказал:

– А теперь, когда мы отдали то, что давно надо было отдать, можно заняться любовью серьезно и не торопясь.

И она почувствовала, как его лишь задремавшая внутри нее сила вновь возвращается к жизни, порождая в ней новый жар. От одной мысли, что опять начнется этот безумный взлет, а затем вожделенное падение, сулящее всепожирающий экстаз, огонь желания вспыхнул еще сильнее.

– Но не слишком торопясь! – И она прижала его к себе, ощутив, как пульсирующий жаркий таран, вернувший ее к жизни, пришел в движение.

В доме была только женщина, которая приходила убирать дважды в неделю.

– Иду, иду, – откликнулась она на звонок в дверь, проходя через холл.

Эрмина Жанно была слишком невозмутимой, чтобы побежать или хотя бы ускорить шаг.

Звонок повторился. Настойчиво. Но это отнюдь не прибавило ей скорости. Она привыкла делать все в своем темпе, может, в этом виновато безжалостное тропическое солнце, а может, и влажный климат, в котором прошла большая часть ее жизни.

Эрмина была статной, ширококостной женщиной с пышной грудью, она страдала плоскостопием, что явно чувствовалось в походке. Кожа ее цвета хорошего молочного шоколада слегка блестела, равно как и большие очки с золотой буковкой Е, приклеенной в нижнем углу левого стекла.

Подойдя к двери, она сперва подозрительно уставилась в глазок. То, что она увидела, заставило ее нахмуриться: на площадке стоял полицейский офицер в форме, в больших, как у летчика, зеркальных темных очках и низко надвинутой на лоб фуражке с козырьком. Еще она разглядела его усы.

Реакция, которую он у нее вызвал, была не из приятных. Эрмина жила в районе Бруклина, где обитали ее соплеменники с Ямайки, Гаити и Гренады; в большой недорогой квартире вместе с ней жили еще шесть ее родственников, один из которых, как она знала, промышлял наркотиками. Да в общем, и не наркотиками, поскольку марихуану она за таковую не считала.

Накинув цепочку, она приоткрыла дверь.

– Да, мистер? – мрачно спросила она. – Чего нужно?

– Мисс Билли Дон дома, мэм? – вежливо поинтересовался тот.

– А зачем она вам?

– Извините, но говорить не положено.

– Ее нет. Она на работе.

– Не знаете, когда она вернется? Может, я подожду в доме?

Почувствовав облегчение, что это не насчет ее кузена, она пожала плечами. А коли так, ей все равно, что ему надо и где он будет ждать, если, конечно, не будет болтаться по дому и нарушать порядок.

Она закрыла дверь, сняла цепочку и вновь распахнула ее.

– Только не курить, – хмуро буркнула она. – Еще не хватало мне пепла и вони, я только убрала.

– Да, мэм, – и прошел в дом.

Все эти дома похожи друг на друга, подумал он, оглядываясь.

Несмотря на все устрашающие меры безопасности – узорная стальная решетка на окнах первого этажа, массивная дубовая входная дверь, суперсовременная сигнализация от взломщиков и две стальные с замками двери, изнутри соединяющие дом с клиникой Купера, – проникнуть сюда оказалось легко.

Форма полицейского и не слишком подозрительная уборщица – вот и все.

Арочным коридором Эрмина провела его в гостиную.

– Я уже убрала здесь, так что ничего не трогайте. – Подбоченясь, она указала на белый диван с огромными подушками в прошивках, как от удара каратэ. – Сюда не садитесь, понятно?

– Хорошо, мэм. Кто-нибудь еще есть в доме? С кем можно было бы поговорить? – спросил он тихо.

– Нет. Доктор в клинике.

– Он может прийти?

– Откуда мне знать? Иногда приходит, иногда – нет. Все зависит от того, сколько у него бывает операций.

Склонив голову набок, она постояла еще минутку, с сомнением разглядывая его. Странно, но что-то в его внешности показалось необычным… но это „что-то" ускользало. Может, это из-за фуражки, очков и усов, мешавших рассмотреть его лицо? Или из-за чуточку длинноватых волос? Нет, не то. У всех полицейских теперь волосы закрывают уши, некоторые даже носят серьгу.

Она было повернулась, чтобы выйти, но что-то привлекло ее внимание.

У него были гладкие руки. Слишком гладкие. Серовато-белые, как у трупа. Кожа не бывает такого цвета.

На нем перчатки.

Не обычные перчатки.

Она пригляделась и тут же узнала их. Днем она убирала квартиры, а по ночам иногда подрабатывала в других местах. Иногда по вызову своего агентства она отправлялась в больницы, чтобы помочь с уборкой.

Это хирургические перчатки.

Полицейские не носят хирургические перчатки. Их надевают хирурги. Врачи.

И преступники, которые не хотят оставлять отпечатков пальцев.

Но не полицейские.

Внезапно Эрмина покрылась холодным потом. Она знала, что должна притвориться, будто выходит из комнаты по делам, не показывать беспокойства. Но она не могла сдвинуться с места. Она просто оцепенела от страха.

– Что-нибудь не так? – тихо спросил человек, медленно наступая на нее.

По лбу крупными каплями катился пот, волосы у нее стали дыбом. Она открыла рот, чтобы закричать, но не смогла.

Только смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Эрмина не видела лезвия, но услышала, как оно раскрылось. Прежде чем она поняла, что происходит, он уже одной рукой обхватил ее за шею, а другой приставил холодное острое лезвие ножа к горлу, прямо под подбородком.

– Давай-ка дойдем с тобой до ванной, – вкрадчиво произнес он, глядя на ее спутанные волосы. Рот его скривился. Нет, такой скальп ему не нужен. – Мы ведь не хотим создавать беспорядок в твоем красивом, чистом доме, верно?

Она пыталась скосить обезумевшие от ужаса глаза к подбородку.

Крякнув, он так сильно изогнул Эрмину назад, что ее полные ноги скользнули по паркету, и только стиснувшая горло рука не давала ей упасть.

– Иди медленно, одно движение и… – Он не стал продолжать.

Эрмине Жанно оставалось только подчиниться. Она волочила ноги, когда он тащил ее спиной назад, боясь, что если будет сопротивляться или поскользнется, то острый нож распорет ей горло.

– Да, Прелестная моя, кружись! – кричал Альфредо Тоскани. – Юбка должна быть в движении! Быстрее! Быстрее! Еще быстрее!

Билли Дон кружилась без остановки, уже не различая предметов, студия вращалась вместе с ней. Слепящий свет, серебристые отражающие зонтики, помощники, ассистенты – все слилось в белом тумане. Она слышала только мягкое жужжание камеры Альфредо, щелканье затвора объектива „лейки", с которой он прыжками двигался вокруг нее.