Он внимательно оглядел себя в зеркало: оттуда смотрело на него лицо Вайяны, только без волос, гротескное, но прекрасное.

Горячая волна захлестнула его, кровь быстрее заструилась по жилам.

Теперь завершающий мазок! Он протянул руку к подставке для парика, благоговейно снял с нее скальп Вайяны Фэрроу и осторожно натянул на голову. Несколько раз до этого он промывал его шампунем, но даже ароматизированные отдушки не смогли перебить запах гниющей плоти.

Однако мужчину это нимало не беспокоило. Он стал Вайяной Фэрроу! Осуществилась давняя и тайная страсть – стать девочкой с обложки. Стать мисс Кровь.

Мучительный стон сорвался с его губ. В неистовстве мужчина схватил со столика губную помаду и с размаху принялся бить ею по лицу. Себя? Вайяну?

Тюбик с губной помадой превратился в нож, источающий кровь. Он принялся яростно наносить себе штрихи-порезы, раскрашивая лицо кровавыми мазками до неузнаваемости, пока оно не превратилось в сплошное кроваво-красное месиво. Одновременно тело его содрогнулось в оргазме, взорвавшись соками.

Он внезапно стих. Тело еще какое-то время билось в судорогах наслаждения: сам момент смерти был для него началом жизни.

Он принялся смывать с себя косметику, не пользуясь водой, при помощи кольдкрема, салфеток „клинекс" и ватных тампонов. Этот процесс занял куда больше времени, чем подготовка. Закончив с макияжем, он освободил туалетный столик, разложив все по тем местам, как оно лежало раньше: косметику – в выдвижной ящик, скальп Вайяны – на болванку, вновь, словно в рамку, помещая внутрь его приколотый к подставке портрет. Пусть все останется так до следующего раза.

Уходя, он еще раз тщательно проверил, как закрыта дверь, и прихватил пакет для мусора, в который собрал использованные салфетки и тампоны. Где-нибудь по дороге он выбросит все это в мусорный контейнер.

Его все еще лихорадило от волнения. Он скальпировал Вайяну Фэрроу – и сам стал ею!

Здесь, в этом городе, полным полно блистательных женщин, тысячи таких вот Вайян Фэрроу. Тысячи женских образов, которые может выбрать мисс Кровь перед тем, как стать ими.

Он убивал и раньше. В Чикаго, Сиэтле, Лос-Анджелесе, Сан-Франциско, Майами, Канзас-Сити… Часть своих жертв он так же кромсал ножом. Но никогда прежде не скальпировал их и не забирал скальп с собой. Это было совершенно новое, неизведанное прежде ощущение.

И никогда прежде он не убивал здесь, в своем родном городе. Раньше он еще старался придерживаться старого правила – в своем гнезде только дурная птица гадит.

Больше оно его не остановит. Его не поймали до сих пор, чего же ему бояться сейчас?

Мисс Кровь непобедима. Его охватила радость: так чувствует себя ребенок, оставленный без присмотра в царстве сладостей, и он что-то счастливо замурлыкал себе под нос.

В следующий раз мисс Кровь станет брюнеткой.

– „О-о, бедность, бедность, ты тосклива, полна печали и стыда", – пропела Эдвина, сопроводив мелодию меланхоличным вздохом. – Не помню, как там дальше, но сказано абсолютно точно, малышка, потрясающе точно!

Аллилуйя обеспокоенно наблюдала за матерью, поедавшей глазами роскошные образцы немыслимо дорогой одежды, выставленной в магазине „Унгаро" на Мэдисон-авеню.

– Подумай только – войти в такой магазин и купить себе, без тени сомнений, вон тот вон красный комплект! – задумчиво протянула Эдвина. – При одной мысли об этом у меня сердце из груди рвется, честное слово.

– Сердце не рвется, а бьется, – буркнула девочка. Эдвина стрельнула в дочь страдающим и в то же время полным жалости взглядом:

– Да неужели, солнышко?

– Представь себе. А чтобы получить удовольствие, вовсе не обязательно тратить кучу денег. Есть миллион поводов покайфовать задаром, просто так.

– Ну, назови мне хоть один.

– Весна хотя бы. Ma! Небо голубое-голубое, а деревья зеленые…

– Быть того не может! – пробормотала Эдвина рассеянно, склонив голову набок и с тоской вглядываясь в красный комплект.

– К тому же ты здорова.

– Ты думаешь?..

– Ну, наконец, витрины. Болтайся сколько хочешь и глазей…

– Так! – с тихой угрозой и отвращением проговорила Эдвина. – Решено! Я покупаю это платье. – Она решительно направилась к двери, и Аллилуйя едва успела ухватить ее за рукав, оттягивая назад.

– Ma, мы не можем себе этого позволить! – выпалила она. Возьми же себя в руки!

– Черт побери, Ал! Ты что, не понимаешь: я не могу себе позволить не купить его! Да я с ума сойду, свихнусь – причем в буйной форме! – если немедленно не куплю себе хоть что-нибудь! А одежда – это моя слабость. Она заменяет мне и хлеб, и воду. Мне без нее просто нечем дышать!

– Ma, я не понимаю, что в тебя вселилось! Ты выдаешь тут просто тексты из трагедий. Как их там звали, этих греческих бабулек? Федра и Медея, вот.

Эдвина медленно повернулась к дочери.

– С каких это пор, – произнесла она слабым монотонным голосом, – птенцы желторотые вроде тебя рассуждают со знанием дела о греческой классике?

– С тех пор как Лес мне все уши про них прожужжал. Вот кто типичный ботаник! Все книги да книги…

– Книги… – мечтательно подхватила Эдвина. – Когда-то я просиживала над ними часами, копалась в книжных полках и отводила душу, упиваясь толстенными фолиантами по искусству… Кажется, что прошла уже вечность… Они и тогда стоили чертовски дорого!

– Конечно, если покупать их в „Риццоли". А если же спуститься немножко вниз и заглянуть в букинистический… Ma! Слушай, почему бы нам не двинуть туда прямо сейчас?

Передернув плечами, Эдвина изобразила на лице невообразимый ужас:

– Копаться в этой пыли? В этих страницах с загнутыми углами? В обгрызенных мышами корешках? Ал, ты забыла, что у меня аллергия? Что со мной будет? К тому же сейчас есть другие дела, требующие участия твоей бедной – без цента в кармане – мамочки. – Она не стала добавлять, что надеется потрясти еще раз одно денежное дерево. Дерево, которое, как выяснилось, оказалось удручающе бесплодным. – Нет, моя девочка, солнце мое, счастье жизни моей, – продолжала Эдвина жалобно. – Если твоя бедная-бедная мамочка отчаянно в чем и нуждается, то вовсе не в том, чтобы рыться в старье. Мне нужно найти работу. Денежную работу – чтобы купить себе всю эту чепуху, эти никому не нужные безделушки, без которых я просто не могу жить. О небо, ну почему ни Джеффри Бин, ни Оскар де ла Рента, ни Билл Бласс не ищут себе опытного и преданного первого помощника? Можешь ты мне это объяснить?

– Потому, – заметила Аллилуйя с язвительной рассудительностью, – что никто из тех, кому подвалило это клевое место, не швыряется им налево-направо. Никто – кроме моей мамули. А теперь она ходит кругами, рвет на себе рубаху и ревет как белуга. Это что, нормально?

– Киса моя, ты уверена, что весенние каникулы еще не закончились?

– С тобой становится просто невозможно, ма! Если бы ты могла услышать себя со стороны! Ты то стонешь, то вздыхаешь, то жалуешься на нехватку денег. Знаешь, я тоже не железная!

– „Деньги правят миром", малышка!

– Да очнись же ты наконец! Ты как ушибленная! Возьми себя в руки. Научись, наконец, расслабляться!

– Ал, моя милая, сладкая Ал, почему, как ты думаешь, мы бродим столько времени по Мэдисон-авеню? – спросила Эдвина самым нежно-невинным тоном. – Это и есть расслабление. Урбанистическое расслабление.

– Ф-фу, – устало вздохнула девочка, покачав головой. – Только не для тебя, это факт. Это же чистый мазохизм!

– Ал, послушай! Откуда ты понабралась всех этих выражений? Не рано ли?

Вместо ответа девочка легонько толкнула мать в бок, многозначительно указав куда-то в сторону:

– Давай-ка лучше делать отсюда ноги, ма, – сказала она, снизив голос. – Мы и так уже торчим тут слишком долго – на нас начинают коситься продавцы. Наверное, решили, что мы толчемся здесь, чтобы спереть что-нибудь.