Но после того страшного события жизнь Билли осложнилась: она стала бояться одна выходить на улицу и делала это, только если было уж совсем необходимо.

Она никуда не ходила пешком, никогда не ездила ни в метро, ни в автобусах, даже в такси; по настоянию Олимпии пользовалась машиной, которая отвозила и привозила ее. Все остальное время она сидела, запершись в доме.

Дом стал ее крепостью и добровольной тюрьмой.

Постепенно жизнь возвращалась в привычное русло; но даже когда она хотела побыть на свежем воздухе, то выходила только в сад позади дома.

Дункана беспокоил такой нездоровый образ жизни, не жизни – существования. Он старался убедить ее, что она не может вечно оставаться взаперти.

– Выходить каждый день, только чтобы поехать на работу, – нездорово ни физически, ни морально, – как-то утром заявил он. – Сегодня суббота, прекрасная погода, и у меня нет никаких планов. Наденьте свое лучшее платье и давайте поедем куда-нибудь. Пройдемся по магазинам, пообедаем, потом опять посмотрим что-нибудь, а затем поужинаем.

Она возражала. Но он настаивал.

– Вам необходимо выйти. Я буду с вами неотлучно. Поверьте, я сделаю все, чтобы с вами ничего не случилось. – Затем добавил: – Ни сегодня. Ни завтра. Никогда.

Ну как она могла отказать? Она любила, даже если между ними не было физической близости.

– Могу сказать одно: вы так легко не сдаетесь, – прошептала Билли и улыбнулась, втайне очень довольная. – Кто вы? Мой защитник?

– Все, – ответил он убежденно. – А теперь, хватит болтать. Даю вам двадцать минут.

Билли действительно хотела поехать, и на сборы ей потребовалось рекордное время – четырнадцать минут.

Они решили „прочесать" сначала Лексингтон-авеню.

– Потому что все идут на Мэдисон и Коламбус, – объяснил Дункан.

Этот день она запомнит навсегда. Солнечно и свежо – словно специально для прогулки. Удивительно, как она смогла столько времени просидеть взаперти!

Пешком они обошли все магазины между 60-ми и 90-ми улицами. В „Филипп Фарли" они побывали на всех четырех этажах – самый лучший антиквариат и гобелены. В Галерее народного искусства Лесли Айзенберг любовались произведениями мастеров американского континента – от индейского ящика для сигар и великолепных головных уборов из перьев до деревянных фигур со старых кораблей. В „Эйджес паст", несмотря на протесты Билли, Дункан купил ей пару исключительно дорогих, стэффордширского фарфора, фигурки борзых.

– Что такое деньги? – таков был его ответ. Нагруженные двумя коробками, они решили сделать перерыв и зашли перекусить в дорогой испанский ресторан. Там они взяли по чашке капучино и восхитительно вкусный торт с прослойками из крема мокко, шоколада, взбитых оливок и орехов.

Потом они отправились в закрытый каток на Ист-Сайде; мастерства им явно не хватало, зато смеха и веселья было в избытке. Таким образом Дункан и Билли „спустили" все лишние калории, поглощенные вместе с тортом.

Вскоре с непривычки заболели ноги, и, с радостью избавившись от коньков, они опять пошли по магазинам. На улице многие откровенно смотрели на Билли, особенно женщины, некоторые даже оборачивались. Очевидно, они узнавали ее по обложкам.

Дункан улыбался.

– Моя девушка – знаменитость. Приятно, когда вас узнают?

Билли вскинула голову и отбросила назад длинные шелковистые волосы.

– Честно говоря, даже сама не знаю. Но вообще это смущает, мы оказываемся в неравном положении: они знают, кто я, но я не знаю их.

– Привыкнете, – рассмеялся он. – Известность имеет свои преимущества.

И, завернув за угол, они нырнули в магазин деликатесов, потом заглянули в огромный магазин кукол, а оттуда – в „Иль Папиро", где Билли купила для Дункана календарь в обложке ручной работы, расписанной под мрамор. В галерее „Ловелл" Дункан купил редкую копию первого оттиска рекламного плаката, и, когда продавец, аккуратно завернув его, положил в картонный тубус, сказал:

– Для моего офиса.

Они только что вышли из магазина и остановились на тротуаре у светофора, когда две женщины без всякого стеснения уставились на Билли.

– Это Билли Дон? – спросила первая. – Боже мой, Этель! Это она! Манекенщица Билли Дон! Прямо здесь!

Губы Билли чуть покривились.

– В жизни вы еще красивее! – захлебываясь от восторга, воскликнула женщина. – Не могли бы вы… ну, в общем, мы из Чикаго… и у меня с собой последний номер „Харперс базар". Вы не дадите автограф?

– Конечно. – Билли принужденно улыбнулась и поставила на обложке свою подпись. Через секунду зажегся зеленый, и Дункан вовремя пришел ей на помощь.

Билли в замешательстве посмотрела на него.

– Вы видели, как они смотрели? Можно подумать, что я – Элизабет Тэйлор! Представляете? Кто-то просит у меня автограф!

– Вы стоите двадцати Лиз Тэйлор, и к тому же красивее.

– Правильно, продолжайте, – поддразнила она, сияя глазами. – Продолжайте портить меня.

– Испорчу вконец! – улыбнулся он. – Обещаю. Засмеявшись, она сжала его руку.

– Для этого вы и есть. – Дразняще качая головой и поцокав языком, она добавила: – Бедный док! У вас будет столько работы!

Через несколько минут они подошли к ресторану „Джино", где Дункан решил поужинать.

– О, док! – выдохнула она, обведя зал долгим восхищенным взглядом. – Здесь просто изумительно!

Она была права. Зал сиял белоснежными скатертями, и, как брызги этой белизны, на темно-красных обоях с ними перекликались скачущие зебры, на столах китайский фарфор с глубоким бордовым обводом. Избранная, постоянная публика.

Наметанным глазом метрдотель сразу же заметил их. Ничто так не украшает зал ресторана, как знаменитость, особенно если она сразу бросается в глаза и так сногсшибательно красива. Подойдя и почтительно поклонившись, он произнес:

– Пожалуйста, следуйте за мной, – и повел их к лучшему, на самом виду столику. Галантно отодвинув стул для Билли, он, щелкнув пальцами, подозвал маленькую армию официантов и их помощников.

– Вот видите? – сказал Дункан. – Что я говорил вам? Знаменитость обладает привилегиями.

– По крайней мере, одной, – засмеялась она, глядя поверх меню своими огромными глазами, – без предварительного заказа можно получить хороший столик.

– Это только начало. Может быть, теперь нам постоянно придется есть вне дома.

– Дурачок! – потянувшись через стол, она шутливо стукнула его.

Они были так поглощены друг другом, что едва ли ощущали вкус несравненных спагетти, хрустящего, только что из духовки, итальянского хлеба и превосходного красного вина. Глаза говорили, что сегодня их праздник.

Вернувшись в дом, они поднялись к Билли на второй этаж и распаковали фарфоровых собак.

– Поставьте их там, где вам нравится, – попросила Билли.

– Что, если здесь? – и он поставил их по краям массивной резной каминной доски. Затем, чуть поправив фигурки, он отступил на шаг, проверяя, симметричны ли они. Удовлетворившись, он вручил ей картонный тубус с редким оттиском рекламного плаката.

Билли непонимающе посмотрела на него.

– Я соврал, – улыбнувшись, признался Дункан. Я купил его не для офиса – для вас.

– О, док! Вы так добры ко мне! – не отрывая от него взгляда теплых синих глаз, тихо промолвила она, тронутая его щедростью. – Я бы хотела так же относиться к вам, – добавила она внезапно охрипшим голосом.

– Боже мой, это так и есть.

– Док?

– Не сейчас, Билли.

Обняв, он притянул ее к себе, нежно приподняв подбородок.

– Билли, моя Билли. – Губами она чувствовала его жаркое дыхание.

По телу пробежала приятная дрожь, когда он начал целовать ее лицо, раз, другой… нежные поцелуи любящего человека.

Билли охватила теплая волна незнакомого ранее чувства любви, и ей захотелось отдать себя на волю этой волне. Она нетерпеливо отвечала на поцелуи, обнимая его все крепче и крепче, пока не встретились их губы, так жадно искавшие друг друга.

Его губы и язык словно электризовали ее чувства, заставив закрыть глаза и крепче прижаться к нему. Этот приятный пожар разгорался все жарче. То грубое сексуальное насилие, через которое она прошла раньше, никогда не вызывало в ней такого чудесного ощущения. Почему она не встретила его раньше! Если бы все были такие, как док…