– Ну как? – нетерпеливо проговорила она. – Что скажешь?

Первой его реакцией было желание рассмеяться.

– Что это на тебе? – усмехнулся он. Насмешка явно не входила в ее программу дня.

– Взбитые сливки, – призналась Кэтрин искренне, и голос ее слегка сорвался. Глаза ее ярко сияли. Указательным пальцем она медленно подцепила солидную порцию сливок с груди и демонстративно, как на сцене, принялась их слизывать. – М-м-м… – протянула она, запихнув палец в рот почти целиком. – Я собрала для тебя всю сладость жизни, Р.Л., – прошептала женщина как бы срывающимся от страсти голосом. – Ты только попробуй, какая вкуснятина! – Она бесстыдно хихикнула. – Просто пальчики оближешь, как любил говорить мой покойный полковник.

– Да я не сомневаюсь, – отозвался Р.Л., натянуто улыбаясь. – В твоем репертуаре есть еще подобные приемчики, которых я не знаю?

Она взглянула на него, прищурившись.

– Теперь ты надо мной издеваешься, – как бы подытожила Кэтрин. Нахмурившись, она принялась описывать пальчиком небольшие круги вокруг вишневых сосков. – Ну, давай же, Р.Л., поддразнила она. – Приступай…

Сделав шаг ему навстречу, она подхватила с груди еще порцию сливок и поднесла палец к его губам в торжественном акте самоподношения.

Плотно сомкнув губы, он попытался отвернуться.

– Черт! Да что же ты за ханжа! – воскликнула женщина, сверкнув потемневшими глазами, и сердито мазнула сливками по его сомкнутым губам, щекам и глазам – стараясь ранить, задеть, причинить боль.

Его рука взметнулась вверх со скоростью молнии. Сомкнув пальцы на ее элегантном тонком запястье, Р.Л. с силой отвел в сторону неподдающуюся руку, стараясь удержать ее так какое-то время, не дать дотянуться до себя.

– Давай-ка сначала кое о чем договоримся, – сказал он тихо. – Я не любитель мешать обед с сексом. Понятно? Одно я предпочитаю на тарелке, другое – в постели.

Она насупленно молчала.

– Так поняла или нет? – Он рассматривал ее почти печально. – Сделай любезность, напрягись, – посоветовал он бесстрастно. – Я не играю в эти идиотские штучки. Найди себе любителя таких забав, которому твои игры придутся по душе.

Кэтрин вызывающе вздернула подбородок.

– Если „эти штучки" тебе не по вкусу, тогда что же?

Он улыбнулся.

– Знаешь, самое основное. Мужчина и женщина. Отдаешь – получаешь. – Он немного помолчал и мягко добавил: – Любовь.

Она уставилась на него, не понимая, потом беззлобно сказала:

– Ты полное дерьмо.

Резко выпустив ее руку, Р.Л. оттолкнул женщину от себя. Она шагнула назад и, оступившись, опустилась на ковер, тяжело осев на бедра. Волосы упали на лицо, закрыв его. Какое-то время ему казалось, что она смирилась, готовая уступить. Затем, медленно подняв голову, Кэтрин поднесла руку к водопаду волнистых волос, убирая их с лица. Губы ее полураскрылись, она провела кончиком розового язычка по безупречным белоснежным зубам.

Р.Л. встал с кровати, не сводя с нее глаз.

– Ванная вон в том конце, – сказал он жестко, указав на дверь в другом конце комнаты. – Давай, быстро смой с себя всю эту дрянь, а потом убирайся отсюда.

– Ублюдок, – тихо и все так же бесстрашно уронила женщина. – Кучка вонючего дерьма. Мне нужно было предвидеть… – Она неожиданно хихикнула. – Больше ни на какой обед я с тобой не пойду, – как бы невпопад заметила Кэтрин и, словно в подтверждение этих слов, вскинула голову, вспомнив о чувстве собственного достоинства. Поднявшись с ковра, она направилась через комнату в ванную.

Р.Л. утомленно проводил ее глазами, даже не моргнув, когда она резко хлопнула за собой дверью. Этого он и ждал.

Он покачал головой, сокрушаясь собственной глупости. Да что с ним такое, черт побери? Настолько приспичило, что он кидается на первую же акулу в юбке?

Да нет же, это не так. Ему нужен сейчас не столько секс, сколько женское общество. Чтобы занять хоть чем-то свой ум, отвлечься от раздумий об Эдвине.

Какое чертовски глупое объяснение! Лицо его помрачнело. Расхлебывай вот теперь! В приступе самобичевания он нервно развязал галстук и снова завязал его как можно туже.

Эдвина застыла в задумчивости перед вертикальным мольбертом, легонько постукивая остро заточенным карандашом по зубам. Сердито прищурившись, она пристально вглядывалась в незаконченный набросок, сделанный пастелью, который начала еще вчера, – почти монашески скромное платье-джерси и накидка-болеро с капюшоном в ржаво-рыжую клетку. По иронии судьбы казалось, что фигурка-набросок ядовито-насмешливо поглядывает с листа бумаги на свою создательницу. Ни отрез клетчатого шерстяного полотна, ни мягко струящийся серый джерси, которые она намеревалась использовать в новой модели, и разложила теперь, аккуратно расправив, на рабочем столе, не давали ни зацепки, ни толчка ее мысли. Не помогали они и обрести душевное равновесие.

Было уже почти четыре часа. Она заперлась в своем кабинете, превращенном в ателье, едва вернулась домой после ужасной встречи с этой дьяволицей Брэкмэн. И чего она достигла за последние полтора часа? Ничего. Абсолютно, безоговорочно ни-че-го!

Эдвина с новой силой принялась постукивать карандашом по зубам. Если божественное вдохновение в ближайшее время так и не снизойдет на нее, тогда вся вторая половина дня, считай, пойдет псу под хвост. Превратится в еще один упущенный день. Главное заставить себя собраться с силами и вернуть творческую энергию после очередного провала с кредитом. Но как?

Где, ну где же эта искра божья? Неужели так уж трудно отрешиться от неприятностей и продолжать работать? Упорно работать. Взять, к примеру, Ван Гога – продолжал человек писать, да еще как, несмотря на то, что погряз в страшнейшей нужде. Или Бальзак. Разве те же самые неприятности помешали ему творить, создавая истинные произведения искусства? А что уж говорить о бедолаге Бизе? Ему вообще удалось произвести переворот в оперной музыке, сотворив бессмертную „Кармен", после чего, кстати, он почти тут же и умер. Да, все так… Эти гении справились с обстоятельствами, преодолев их. А если так, если они сумели работать в самых тяжелейших условиях, то почему бы и ей не последовать их примеру? Если же просто стоять тут, плача, стеная и жалея самое себя, – вот уж точно ничего не даст, кроме полной неспособности работать дальше. А ведь уже столько времени потрачено впустую. Времени! Совсем уж непозволительная роскошь!

Время, еще раз мрачно напомнила себе Эдвина, словно ей не приходилось вспоминать об этом двадцать раз на день, – это деньги.

Закинув за голову сплетенные пальцы, она заставила себя сосредоточиться на наброске. Она всматривалась в него так напряженно-пристально, что бумага поплыла перед глазами, отяжелевшими от слез.

– Проклятье! – пробормотала она. – Проклятье, проклятье, проклятье… – Эдвина прищурилась, стараясь вернуть расплывшийся контур в поле зрения, и еще какое-то время продолжала изучать его. Эскиз казался настолько обманчиво простым – комплект одежды, рожденный в ее сознании, – и все же была в нем и собственная простота, почти архитектурная чистота линий, превращавшая этот эскиз в прекрасно разработанный туалет. Нет, поправила она себя, не просто прекрасно разработанный. Если говорить правду, замысел просто потрясающий. Восхитительный. Невероятный. Да, именно невероятный. Сомнений нет: если бы она, профессиональный покупатель модной одежды, увидела такой наряд в витрине магазина, соблазн поддаться искушению и тут же купить его был бы непреодолим. А это ли не доказательство качества?

Конечно, доказательство. Так, и не иначе. Но почему же тогда она не может работать дальше? Не может завершить начатое?

Эдвина снова тихо застонала. Где, ну где взять ей силы, когда гнетет сознание ненужности и чувствуешь, что истощена, а потому проиграла? Да уж, в таких обстоятельствах не выдюжит и неунывающая Полианна.[7] И все же самое время сейчас ухватить быка за рога и смело взглянуть в лицо обстоятельствам. Ведь если не верить, что коллекция одежды Эдвины Дж. Робинсон может стать реальностью, может занять свое место в салонах роскошных магазинов, тогда зачем вообще работать, тратя столько сил и энергии?