Вышло так, размышлял он, прихлебывая свой кофе, как будто Донован предвидел то, что случится в Бакстере, и заботливо и артистично посеял семена страха для того, чтобы он, Риерсон, пожал урожай. И все это он сумел сделать, будучи всего лишь беспомощным пленником на борту какого-то лларанского военного корабля. В каком-то смысле, среди всех невероятных, подвиг Донована был самым невероятным.

Он хотел, чтобы допрос Ливара дал какой-то рычаг, какое-то преимущество перед преследователями. А Донован преподнес это ему на серебряном блюдечке. Он мог бы стать Дедышком — дедом сообразительного внука, но какая в этом польза? Он мог бы войти в роль, кочевать по планете от города к городу как неутомимый призрак, которым его и считают, проплывая как ангел смерти в ночи на страх захватчикам, но какой конечный результат? Ливар сказал — а Ливар не лгал, насколько он мог судить, — что Федерация в безвыходном положении. Угроза поголовно уничтожить спящих жителей при малейшем сопротивлении связывает по рукам и ногам. Позже Риерсон узнал, что парламентерский корабль с наблюдателями на борту уже в пути, чтобы увидеть, действительно ли Сарно держит три планеты так крепко, как уверял.

Конечно, наблюдатели будут настроены в высшей степени скептически, но действительность их сокрушит. На этот раз лларанцы не хвастали впустую. Флот не осмелится появиться в этом уголке космоса, пока будут вестись бурные переговоры. Нельзя позволить Сарно отдать приказ, который таким кровавым образом уничтожит половину населения Федерации. Ясно, что нельзя поступить иначе, но это осложняло его положение. Можно и дальше бродить по планете, вести свою одинокую войну против захватчиков, убить еще парочку, десяток напугать до чертиков, заставить каждого чуть понервничать — и что выйдет из всего этого?

Ничего не выйдет. Флот не будет вмешиваться, не будет живописных звуков горна и громоподобного топота копыт, когда добрая старая кавалерия вылетает на холм как раз вовремя, чтобы выгнать надоедливых оранжевокожих обратно к далеким звездам. Лларанцы, сильно раздраженные его нехитрой тактикой, будут продолжать преследование до тех пор, пока он не совершит какого-то рокового промаха и они не поставят ногу на его тело. Он прикинул, что сможет нанести изрядный урон их моральному духу, но все это зря: расшатывать моральный дух имело бы смысл только тогда, когда за этим следовало бы продолжение. Сам по себе этот урон постепенно компенсируется, и рано или поздно будет так, словно Джеймс Риерсон, по другому — Дедышк, никогда на самом деле не существовал. Просто плохое воспоминание, и все.

Риерсон глубоко вздохнул, отодвинул тарелку и налил себе еще одну чашку кофе. Он уже дважды примерял на себя личность Дедышка — один раз в Бакстере, а теперь — чтобы напугать Ливара для получения ценной информации. Похоже, что это было не в последний раз. Сидеть и ждать сложа руки точно бесполезно. Можно дождаться только того, что какой-нибудь тупоголовый ллари случайно наткнется на него и охота снова пойдет полным ходом. Есть крохотная надежда, что случится что-то, что разрушит их преимущество и развяжет флоту руки, тогда любая его подпольная работа может оказаться последней каплей. Но для того чтобы играть роль армии призраков, потребуются выносливость и самоотверженность. Он может по крайней мере позволить себе еще одну ночь мирного сна перед тем, как приняться за свою обреченную на поражение борьбу.

Риерсон долго сидел над своим кофе, лицо его в сгущающихся сумерках было мрачным. Когда на западе с небосклона исчез последний свет, он сбросил ботинки, положил рядом оружие и завернулся в одеяло.

Где-то поблизости раздавалось тихое, приглушенное шуршание. Риерсон пошевелился, подтянул покрывало повыше, чтобы спастись от коварного холода, наполнившего комнату. Шорох раздался снова, чуть громче. Потревоженные опавшие листья. Он повернулся, думая сквозь сон, что этим утром птицы на дереве за окном шумят раньше, чем всегда, и ждал первой трели, которая обычно опережала звонок его будильника примерно на двадцать минут.

Трели не было. Странно…

Он начал было снова погружаться в прерывистую дремоту, но привычка, приобретенная за это время, не позволила. Секунды тянулись, и маленький раздражающий клубок беспокойства начал колоть его сонный мозг: где же пение птиц? Один из воробьев уж точно должен был начать свое чириканье, и пересмешники…

Но воробьи и пересмешники уже покинули его дерево к этому времени года — ранние морозы побили листву, и ветки были слишком голы, чтобы привлекать птицу. В конце концов, уже вторая половина ноября…

Он открыл глаза и устремил взгляд в потолок. Тогда что я делаю дома? Почему не в хижине?…

Эта мысль промелькнула и тут же исчезла. Потому что он только что одновременно убедился в двух вещах: он не был дома, и этот шорох снаружи производили не птицы, готовящиеся встретить рассвет.

Это были шаги.

Звуки шагов взад и вперед во дворе, тремя этажами ниже. Шаги были слышны из-за ковра опавших листьев, покрывшего плиты двора, — листьев, не убиравшихся с того момента, как Пыль Сарно сделала свое дело.

Теперь он полностью проснулся, хотя и слегка пошатывался: звуки целеустремленных шагов в сонном городе могли означать только одно.

Охотники.

Он выскользнул из кровати, забыв о холоде в комнате, и сунул ноги в ледяные башмаки. Открытое окно, сквозь которое доносились шаги, было светло-серым мазком в чернильной тьме. Вытащив пистолеты и засунув их в кур тку, стал искать ружье, взял его и осторожно, на ощупь пошел вперед.

Двор в блеклом сером свете начинающегося рассвета, с безлистыми деревьями, переплетавшими свои побитые морозом ветви в центральном саду над серо-зеленой массой вечнозеленых изгородей, был подобен сюрреалистическому лихорадочному сну под пустыми вытаращенными окнами окружающих стен — ив высшей степени был подходящей декорацией для того, что происходило.

Ибо что-то двигалось во дворе.

Риерсон замер, стараясь не шевелиться, и устремил взгляд в слабый свет, чувствуя, как что-то, глубоко похороненное под его внешней цивилизованной оболочкой, беспокойно ворочается — какой-то странный маленький огонек суеверного страха, который почти полностью относился к памяти расы, не имея никакого отношения к очень логическому страху перед лларанцами и их винтовками.

Слишком низкие ростом для лларанцев — он понял это, когда четвертая тень выскользнула из какого-то проема внизу, чтобы присоединиться к трем, уже находившимся во дворе. Они стояли неподвижно, молча, ровным маленьким кружком, лицом друг к другу, в молчаливом единении.

Если не ллари, тогда кто? Он перевел взгляд, чтобы посмотреть на небо, увидел, что звезды все еще ярко сияют, что до утра еще далеко. Значит, его первое наблюдение было правильным — в самом деле это были предрассветные часы.

Но тогда кто, если не ллари, ступает в эти предутренние часы по планете, населенной только лларанскими солдатами, спящей… и мертвой? В один отчаянный момент он чуть было не позвал их и не спросил, на какое кладбище они вернутся с восходом солнца. Внезапно такой вопрос вовсе не показался ему смешным, и лларанцы, в их страхе перед предками, показались более проницательными, чем не верившие ни во что земляне.

Пятая тень появилась в поле зрения, двигаясь с нового направления, присоединилась к четверке и немедленно замерла, полностью подражая остальным.

Призраки, сказал себе Джеймс Риерсон, не шелестят при ходьбе опавшими листьями. Значит, у них есть ноги и тело.

Что было довольно слабым аргументом, когда пять неразличимых теней стояли такой волшебной группой под сплетением черных обнаженных ветвей в побитом гневными заморозками саду. Пять неясных духов, человекоподобные на вид и не выше, чем средний землянин в раннем отрочестве, совершенно неразличимые при скудном освещении.

Был способ устранить все сомнения, но он отложил его, слабо надеясь, что тени растворятся перед его глазами или превратятся в какие-то знакомые объекты — даже если это окажутся лларанцы.