– Почему мы говорим о брюках в клетку?

– Потому что у тебя стресс, а кричащая мужская одежда – лучшее лекарство от стресса.

– Поэтому ты носишь такой галстук?

– Да, он понижает порог тревожности.

– Порок? Ты считаешь меня порочной?

– Нет, конечно.

– Просто мне кажется, что наступает самый важный момент в моей жизни.

– А может быть, и нет.

– Я встречусь с Шанталь. Наконец-то, после стольких лет разлуки, встречусь со своей сестрой.

– А может быть, и нет.

– Нет, встречусь. Я это чувствую. Все это время она общалась со мной. Через твою татуировку, пропавшую картину, через все эти беды в Филадельфии она притягивала меня к себе.

– А ей не проще было бы позвонить?

– Не прикидывайся дурачком, Виктор. Святые так не поступают. Они не звонят по телефону и не пользуются электронной почтой. Они посылают таинственные сообщения, ставят препоны на твоем пути, вынуждают слепо двигаться к ним.

– А разве твоя сестра святая?

– Почему бы и нет?

– Если ты настолько веришь, зачем так нервничать?

– А если я недостойна? Что, если она отвергнет меня? Виктор, не говори ей, чем я занимаюсь. Обещай, что не скажешь.

– Обещаю.

– Я работаю в адвокатском бюро. Встречаюсь с приличным молодым человеком. У меня есть собака.

– Но у тебя на самом деле есть собака.

– Виктор.

– Моника, можешь говорить ей все, что захочешь. Это между вами. Я тут только зритель.

– Ты до сих пор не веришь в то, что она жива.

– Помнишь, что я рассказывал тебе о Тедди Правитце?

– Но возможно, он говорит правду.

– А еще говорят, что рыбы летают, а птицы плавают.

– Но ведь иногда так оно и есть, правда? Это вопрос веры, Виктор. Ты веришь хоть во что-нибудь?

– В страдания и деньги. Все остальное у меня вызывает сомнение.

– Печально. На самом деле. Нет, правда. Тебе нужно изменить взгляд на жизнь. Может быть, для начала загореть.

– А во что веришь ты, Моника?

– В Шанталь.

– Тебе хочется узнать что-то необычное? Мне тоже, но у меня на это свои причины.

В бумажке, которую дал мне Перселл, значилось: западный Голливуд, к северу от Голливудского бульвара. Это оказался жилой комплекс. Прочитав фамилии жильцов на табличке, я с трудом поверил, что они живут не в собственных особняках, а в этом здании. Двухуровневые квартиры, маленький бассейн с подогреваемой водой, молодой, покрытый татуировками управляющий, поржавевшие кованые перила лестницы и старая бледная женщина из двадцать второй квартиры, которая, запахивая домашний халат и открывая дверь посыльному, доставившему выпивку, рассказывает, что когда-то она снималась в кино с самой Джин Харлоу, да-да, с Джин Харлоу, настоящей звездой – не то что сегодняшние тощие, никуда не годные актриски. Жилой комплекс назывался «Прощай, оружие», однако ближайшее поле для гольфа находилось всего в двенадцати кварталах к югу.

На подземной стоянке места для посетителей были заняты, поэтому мы припарковались как смогли – если точнее, на двадцать второй площадке. Думаю, что никому не помешали, поскольку машину старухи из двадцать второй квартиры, наверное, давным-давно изъяли за неуплату кредита. У главного входа в здание Моника немного потопталась и нажала кнопку семнадцатой квартиры.

Она собиралась уже нажать еще раз, когда из домофона раздался голос:

– Кто там?

Женский, удивительно знакомый голос.

Моника застыла, не в состоянии ответить, ее рука повисла в нескольких сантиметрах от кнопки, как пальцы Адама Микеланджело – от длани седобородого парня.

– Нас прислал мистер Перселл, – сказал я в микрофон. – Мы приехали, чтобы встретиться с Шанталь.

– Вас только двое?

– Да.

– Тогда входите. – Раздался зуммер. – Не бойтесь Сесил. Если будете держать руки в карманах, он их не откусит.

Сесил – белый тупоносый пес, с одним черным, другим белым ухом – лежал в шезлонге у бассейна. При виде нас он спрыгнул на пол и рысцой затрусил в нашу сторону. Он был некрупный, мне по колено, но с первого взгляда стало ясно, что эта торпедообразная зверюга способна разодрать меня на кусочки неторопливым щелчком пасти и одним рывком головы. Я сунул руки в карманы. Сесил понял это как угрозу и затрусил быстрее.

Я попятился, Моника присела. Пес подбежал к нам. Моника протянула руку ладонью вверх. Сесил обнюхал ее пальцы, наклонил голову, словно сбитый с толку, и вдруг потерся мордой о протянутую руку.

– Вот хороший мальчик, добрый мальчик, – сказала Моника. – Он похож на моего Люка и хочет только, чтобы его погладили.

– Сесил, ко мне, – послышался голос неподалеку от нас.

Пес быстро лизнул руку Моники, подбежал к открытой двери и потерся носом о ногу высокой молодой девушки в джинсах и футболке.

Брайс.

Почему-то я не удивился.

– Обычно ему не нравятся чужие, – сказала Брайс, уперев в меня холодный беззастенчивый взгляд.

– Это твой? – спросила Моника, поднимаясь.

– Его хозяин – управляющий домом. Но я за ним ухаживаю.

– Как дела, Брайс? – спросил я.

– Хорошо. Я так и думала, что это будете вы, принимая во внимание татуировку и все остальное.

– Ты знаешь Шанталь? – спросила Моника.

– Думаю, да, но называю ее по-другому.

– А как ты ее зовешь? – спросил я.

– Мама.

– О, дорогая! – сказала Моника, шагнув к ней. – Посмотри на себя. Посмотри, какая ты хорошенькая. Ты знаешь, кто я?

– Нет.

– Мне казалось, твою мать зовут Лена, – заметил я.

– Да. Или звали. Или еще как-нибудь, я не знаю. Это ведь Лос-Анджелес, да?

– А что насчет отца? Кто твой отец, Брайс?

– Он живет в Техасе. Его фамилия Скотт.

– Скотт, хм? Ты часто с ним видишься?

– На каникулах и так, от случая к случаю.

В это время позади Брайс появилась ее мать. В этой женщине не осталось и следа от компетентной, уверенной в себе секретарши киномагната. На ней были джинсы и белая блуза свободного покроя. Светлые волосы убраны в пучок, руки нервно сомкнуты.

Моника сделала шаг ей навстречу.

– Вы Шанталь?

Женщина кивнула.

– О Господи, Господи, Господи! Привет. Я твоя сестра. Моника. Как ты? О Боже мой! Не могу поверить, что я наконец-то тебя нашла.

Моника расплакалась и бросилась с объятиями к обретенной сестре. Измученная неутихающей болью от потери родного человека, одержимая идеей найти Шанталь с раннего возраста, она не заметила, как посторонилась Брайс, не заметила, как Сесил, фыркая, вернулся к шезлонгу у бассейна, как на лице Лены проступило выражение тревоги и страха. Она ничего не заметила, потому что на мгновение пустота в ее жизни наполнилась чем-то богатым и ярким, чем-то любящим и теплым, чем-то похожим на счастье.

Буду называть ее Лена, потому что так к ней обращался Теодор Перселл.

Лена, плотно сжав губы, сцепив руки на коленях, напряженно сидела на краю дивана. Много лет назад она снялась в нескольких картинах. Теодор помог ей получить роль, когда она еще училась в школе. Эпизодическая роль в боевике, героиня второго плана в фильме ужасов, который принес большие сборы… Лена была не склонна превозносить свой успех до небес. Пожав плечами, она сказала, что в Голливуде снимались тысячи таких же хорошеньких девочек, не обладавших ни талантом, ни яростной решимостью сделать карьеру в кино.

– Мам, ты не знаешь, где та блузка? – позвала Брайс.

– Какая блузка?

– Та, со штучками, ну ты знаешь…

– Висит в ванной, на душе.

– Спасибо.

Мы расположились в гостиной. Диванная обшивка выцвела, сиденья стульев залоснились от старости, однако обои на стенах были новые, картины яркие, а к широкоэкранному жидкокристаллическому телевизору были подключены всякого рода электронные устройства. Лена с Брайс хорошо жили, если сравнивать их квартиру с моим филадельфийским разгромленным логовом.