– Мужчины всегда говорят, что хотят, чтобы женщины проявляли инициативу, но когда мы это делаем, они заявляют, что мы навязываемся от отчаяния и одиночества. Думаешь, я навязываюсь?

– Но не от одиночества, нет.

– Тогда в чем дело? Моя грудь слишком маленькая?

– Нет, конечно.

– Тебе не нравятся брюнетки?

– Мне очень нравятся брюнетки. Послушай, Моника, это трудно объяснить в двух словах. Я умру со стыда. И вообще мне нужно идти, правда.

– И все-таки скажи.

– У тебя прекрасная грудь. Больше чем прекрасная.

– Нет. Скажи, почему ты ищешь Шанталь?

– Если скажу, ты повесишь трубку и больше не будешь звонить?

– Обещаю.

– Ладно. Со мной случилась странная, постыдная история. Однажды вечером я напился до беспамятства. А когда очнулся, обнаружил на своей груди татуировку с именем.

– Каким именем, Виктор?

– Шанталь Эдер. Я не помню, как она появилась и почему. Хотел у тебя это узнать.

– Очень странно.

– Мне и в голову не пришло, что Шанталь – твой сценический псевдоним; я решил, что это твое настоящее имя. Но поскольку ты не видела меня раньше, а я – тебя, значит, моя татуировка не имеет ничего общего ни с тобой, ни с твоей пропавшей сестрой.

– Да, ты прав. Если только…

– Спасибо за звонок, Моника, но я должен повесить трубку.

– Эй, Виктор, могу я задать еще один вопрос?

– Нет.

– Хочешь познакомиться с моими родителями?

– Ни в коем случае.

– Ты им понравишься. Я устрою встречу. И дам тебе знать когда.

– Моника, не надо.

– Пока-пока.

– Моника? Ты слушаешь? Моника? Моника? Вот дерьмо!

– Виктор Карл у телефона.

– Привет, Виктор, это я.

– Привет, Бет. Дьявол, ну и вечер! Телефон надрывается каждую минуту, а звонки один хуже другого.

– А теперь звоню я, как по заказу. Что у тебя?

– Ничего нового. Дело Калакоса понемногу усложняется. Тем не менее трупы вокруг пока не плавают.

– О, я помню то дело. Ты оказался замешанным в убийстве. Меня до сих пор при воспоминании бросает в дрожь. Не для таких дел я оканчивала юридическую школу.

– Тебе больше нравится дело Терезы Уэллмен?

– Разумеется.

– Она оправилась от допроса, который я ей устроил?

– Достаточно быстро. А заседание после перерыва, когда ты задавал ей вопросы о лечении, новой работе и доме, который ей купили родители, прошло просто сказочно.

– Видишь, Бет, как хорошо мы работаем вместе.

– Да, у нас с тобой никогда не было проблем. Ты занят завтра примерно около полудня?

– Не особенно.

– Мы можем встретиться?

– В офисе?

– Нет, где-нибудь в другом месте.

– Что-то случилось?

– Я тут кое о чем подумала.

– Бет, только не это.

– О своей жизни.

– Черт возьми, Бет, не надо продолжать. Лучше переключись на другой канал и посмотри, что там идет.

– Я решила подвести итоги, Виктор.

– Мне уже страшно. Почему-то все эти раздумья, Бет, ведут только к несчастью.

– Значит, мы вместе уйдем из офиса где-то в половине одиннадцатого, это нормально?

– Ты так и не сказала, куда мы пойдем.

– Я знаю куда. До завтра.

– Виктор Карл у телефона.

– Карл, гнусный сукин сын. Ты занят?

– Да, занят.

– И не можешь встретиться со мной?

– Все зависит от обстоятельств.

– От каких?

– От того, кто ты такой.

– Не узнаешь меня по голосу?

– А, это угадайка! Давай поиграем. У тебя голос как у носорога на охоте. Ты Барри Уайт?[8]

– Почти угадал. Это Макдейсс.

– Тот самый Макдейсс?

– Да.

– Вот дерьмо!

Есть множество людей, которых не хочется слышать поздним воскресным вечером. Например, я не хотел бы, чтобы позвонил онколог, или девушка, с которой занимался любовью полгода назад и с тех пор не встречался, или инспектор дорожной полиции, или морской пехотинец, или мать… ну, лично я не хотел бы услышать свою мать. Но детектив из убойного отдела в этом списке занимает первое место.

Детектив Макдейсс из отдела по расследованию убийств Управления полиции Филадельфии направил меня на улицу в южном конце Грейт-Нортист в нескольких кварталах к востоку от дома Калакосов. Само местоположение давало ключ к разгадке, потому что Макдейсс мне почти ничего не сказал. Он был крупным мужчиной, мало доверявшим мне, что вполне объяснимо, поскольку его работа заключалась в том, чтобы сажать моих клиентов, а моя – в том, чтобы расстраивать его планы при каждом удобном случае. Он не сообщил никаких подробностей, просто дал адрес, но когда я нашел улицу, мне оказалось нетрудно выбрать нужный дом, потому что перед ним толпились зеваки, бегали копы, вспыхивали «мигалки», желтела лента, которой огораживают место преступления, стояли грузовики со спутниковыми антеннами, набитые репортерами, ждущими своего часа. Я удивился, когда не увидел продавцов футболок.

Припарковав машину в двух кварталах от этого балагана, я надел пиджак (нет ничего более неприметного, чем парень в простом синем костюме) и медленно двинулся к эпицентру события – скромному кирпичному дому с открытой бетонной верандой и маленьким газоном всклокоченной травы. На подъездной дорожке виднелся фургон с открытыми задними дверями и чем-то темным и бесформенным на носилках внутри. Когда я подошел, двери фургона захлопнулись. Я облегченно вздохнул, когда машина отъехала. За годы работы адвокатом я повидал достаточно, чтобы знать: мой желудок предпочитает, чтобы я появлялся на месте преступления после убытия трупа в морг.

Подойдя к желтой ленте, я жестом подозвал полицейского в форме, наклонился к нему и как можно более тихо, но весьма разборчиво произнес:

– Макдейсс попросил меня приехать.

– Вы адвокат, которого нам рекомендовали остерегаться? – спросил полицейский чуть громче, чем следовало.

– Можно потише? Не нужно, чтобы пресса знала, что я здесь.

– Понятное дело, – сказал он тихо и подмигнул.

– Да, я тот самый адвокат. Виктор Карл.

– Проходите.

– Спасибо.

Я поднырнул под ленту, стараясь быть как можно незаметнее. Едва ступив на вторую ступеньку крыльца, я услышал за спиной грубый крик.

– Эй, парень! – орал тот самый полицейский. – Скажи Макдейссу, что приехал этот подонок, Виктор Карл, придурочный адвокат, которого нам велели остерегаться.

Я инстинктивно повернулся к репортерам, выскочившим из грузовиков. Засверкали вспышки. Кто-то выкрикнул мое имя, кто-то стал громко задавать вопросы о Чарли и Рембрандте и о том, связано ли это убийство с ажиотажем вокруг картины. Вот вам и тайное появление на месте преступления.

Я обернулся к полицейскому:

– Спасибо, приятель.

– Всегда рады услужить, – ответил он с усмешкой.

Я опять повернулся к стае репортеров и, прежде чем направиться в дом, заметил в толпе рыжие волосы, обрамлявшие бледное веснушчатое лицо.

Это было настоящее место преступления. Повсюду сновали копы, что-то записывая в блокноты, криминалисты брали пробы и наносили дактилоскопический порошок на стены и дверные ручки, фотографы делали снимки, и все шутили и поедали сандвичи.

Я двинулся в гостиную. Меня остановил полицейский в форме и попросил подождать, пока он не найдет Макдейсса.

Дом нуждался в ремонте. Возможно, это не замечали его обитатели, но я без труда обнаружил потравы времени. Когда-то светлые стены потемнели, лак на мебели потускнел, ковровый ворс истерся. На всем лежал коричневатый оттенок, а пахло так, словно дом вымачивался в никотине бесчисленное количество лет. Здесь был и другой запах – отталкивающий, говорящий о гниении, распаде и смерти. Мне он показался знакомым, и вскоре я вспомнил, где его чувствовал: в комнате миссис Калакос.

На ковре были разложены пронумерованные карточки – каждая рядом с меловым кружочком. А на краю ковра, напротив заставленного бутылками сервировочного столика, виднелись нарисованный мелом контур человеческой фигуры и безобразное темное пятно.