Потом появился Володя Яковлев. Дальше вы все знаете.

Тем не менее осенью 1991 года я опять оказался в мэрии. В Комитете по управлению городским имуществом. На должности заместителя председателя этого комитета. Я и еще Мишка Маневич были плодом компромисса между Собчаком и Чубайсом, который к тому моменту стал уже в Москве председателем Госкомимущества и начинал раскручивать приватизацию. Председателем комитета Собчак назначил креатуру Хижи – Сергея Беляева, а Чубайс тогда настоял на двух своих замах.

Нельзя сказать, что Собчак сильно помогал приватизации. Скорее мешал. На всех совещаниях только и слышал: «Я поставлю этого Коха на место, что это такое – приватизировать продовольственный магазин № 76! Это ж додуматься надо! А если его перепрофилируют в промтоварный?» Вот такие у него были представления о рыночной экономике.

Но узнав, что в Питере один из самых высоких в стране темпов приватизации, любил этим хвастаться в своих выступлениях за границей.

Пожалуй, из реальных его дел можно выделить два. Первое – переименовал Ленинград в Санкт-Петербург, за что ему огромное спасибо. Второе – открыл первый полностью иностранный банк в России – Credit Lionnais. Как сейчас помню кипеш по выделению помещения под этот банк.

Во всей его деятельности было столько искренности, непрофессионализма, наивности и веры. Он так честно старался, чтобы всем было хорошо. Он был настолько нециничен, щедр и настолько любил Питер, что ругать его всерьез – грех.

Обижаюсь ли я на него? Наверное… Сужу ли я его? Нет… Бог ему судья… Жалко ли его? Жалко… До слез. И Мишку Маневича жалко…

Пусть земля ему будет пухом. Царство ему небесное.

Весной 1999 года я и Жечков оказались в Париже. Торчать там пришлось недели две. Когда нам надоело пьянствовать вдвоем, мы решили искать себе интересных собеседников. И тут я вспомнил, что в Париже, в эмиграции, находится Собчак. Через издательство нашли его телефон, и я ему позвонил. Мне показалось, что он был рад меня слышать.

Мы встретились. Буквально через несколько минут он уже засыпал меня претензиями по поводу неправильного развития демократического процесса в России. Он меня просто подавлял своим нерастраченным темпераментом. Ему снова хотелось в Россию, на трибуну. Обличать. Выводить на чистую воду. Вскрывать подноготную. Засиделся, видать, в Париже.

И опять в этом было столько искренности, органичности, страсти. Вся его поза трибуна была такой для него естественной, такой беззащитной. При том, что его гнев за обеденным столом в одном из пригородов Парижа был совершенно нелеп. С подоткнутой салфеткой и вилкой в руке…

Я предложил ему не ругаться, а рассказать что-нибудь интересное. Он сразу сник, как-то обмяк. Потом задумался и рассказал, как ходил в Париже на премьеру фильма «Хрусталев, машину!» Алексея Германа. Постепенно увлекся рассказом. Мы его внимательно слушали. Атмосфера за столом стала дружеская. Выпили вина. Собчак поймал настроение, видно было, что ему хорошо. Сидят два богатых олуха и, развесив уши, слушают старого профессора.

Потом мы пели под караоке. Он ставил нам оценки. Сам петь не взялся. Но раскраснелся и был очень милый.

За полночь я отвез его в город. Мы тепло распрощались. Это был смертельно уставший немолодой питерский профессор. Кем он и был все время, что я его знал. Не больше, но и не меньше.

Потом я встретил мельком его в «Белом солнце пустыни» в Москве. Потом он умер.

Царство ему небесное. Пусть земля ему будет пухом.

– Еще тогда были в моде Афанасьев, Карякин, Гаврила Попов, Шмелев, Рой Медведев – помнишь, эти персонажи были самый крутняк?

– Да. А депутата Червонописского помнишь? А, не помнишь! Который отделал Сахарова за то, что тот сказал – русские летчики с самолетов расстреливали русских солдат, попавших в плен к душманам.

– А как ты думаешь, было такое?

– Я не знаю, было или не было, но он так сказал.

– Пиздит, наверное.

– Ну, не знаю. А Червонописский – он на протезах был – тогда вышел и отдрючил его. Ох как потом ненавидели этого Червонописского!

– Ну да, как он мог на святое поднять руку?…

– Да. А помнишь, когда написали, что Ельцин к бабе поехал, нажрался и упал с моста? Помнишь, как мы возмущались – вот пидарасы кагэбэшники! На нашего Бориса Николаевича наехали! Всякие глупости про него говорят. А в Нью-Йорке, помнишь, выступал пьяный… И об этом тут же статья в газете «Репубблика»… Елкин, мол, нажрался как свинья. Когда он хуярил из стаканчиков для зубных щеток…

– Ну и что? Я тоже из таких пил, подумаешь, проблема. А перепечатал эту заметку кто? Орган ЦК КПСС газета «Правда». Тут же, немедленно! Вот он какой, смотрите!

– И взрыв возмущения народных масс. Какие пидарасы! Нашего Елкина обижают! Знали б мы, что это правда… Но ведь не поверили ни одному слову!

– Мы не верили! Это провокация, думали мы!

– Далее. ТВ показало это его выступление в Нью-Йорке. Как он пьяный в жопу выступает перед студентами. «Теперь вы верите?» Ни хера, сказали мы. Это эффект Буратино – то есть специально так исказили голос при записи.

– Это – любовь. Когда человеку говорят о любимой девушке, что она проститутка, на Тверской работает, – он не верит! Она просто вышла туда за сигаретами.

– Да. И случайно к ней пристали черножопые. С ножиком. А куда ей деваться, пришлось дать.

– И это чекисты переодели ее насильно в кружевные чулки и напялили на нее казенную мини-юбку. И фейс накрасили ей по-блядски.

– Да.

– Ельцин сделал бурбону колоссальную рекламу, за которую ему по гроб жизни должен быть благодарен владелец торговой марки «Jack Daniels» (это виски в американском быту часто называют «Black Jack», – за его черный лейбл). Горби после рекламировал не выпивку, но закуску (пиццу) – не так красиво, но более грамотно, – бабок больше срубил. Ельцин же продвигал «Джека» скорей всего из чистой любви к искусству. Словом, было, было большое светлое чувство к Борису Николаевичу. «Как дай вам Бог любимой быть другим».

Странно, но в рунете нет полного текста той статьи в «Правде»! Так, отдельные куски. Но у меня остался полный текст, вырезанный из газеты. Желтый такой, мятый кусочек бумаги, в котором было столько энергии аккумулировано. Вот вам цитаты из нашумевшей за метки.