И самое, на мой взгляд, главное – этот самиздат в значительной степени не будет оппозиционно-политический (хотя и такой тоже), а это окажется такая абракадабра в духе «Аум сенрикё» плюс «все чиновники-пидарасы».
Мне – страшно. А вам?
– Да любой начальник думает, что добился народной любви.
– Нет, мне кажется, Ельцин такого про себя не думал. Он понимал, он эту трагедию осознавал. Посмотрел рейтинги свои перед выборами 96-го года – и все понял. Тогда и поднялся… Кстати, а что на международной арене было в 84-м?
– Как что? Да Олимпиада же! В Лос-Анджелесе.
– Точно! Как сейчас помню, мне принесли майку с символикой Лос-Анджелесской олимпиады, хорошую майку, американскую, и по достаточно сходной цене… И я, типа, зассал ее покупать – ну как я ее надену? Как? Надену, пойду – и тут же мне ласты скрутят… Что ж, скажут, вы себе такое позволяете…
– Там какая-то интрига была, с этими Олимпиадами.
– Ну, они не поехали в Москву из-за Афгана, а мы, в отмазку, к ним не поехали.
– Мы что-то с этого поимели?
– Ничего не поимели. Они там отбегали свое, отпрыгали, а потом в 86-м Тернер с Горбачевым смастырили Игры доброй воли, чтоб их опять соединить, этих спортсменов.
– То есть это была такая последняя реальная попытка удавить Соединенные Штаты.
– Абсолютно беспомощная. Но и их попытка удавить Совок в 80-м году была тоже беспомощная. Потому что атлеты из многих стран приехали, просто ходили под белым олимпийским флагом, а не под флагом страны. А спортсмены США потеряли олимпийский цикл… Ну, Рейган! Он же тоже был ортодокс из ортодоксов…
– Сказал, что сломает империю зла, – и сломал! Видимо, он посмотрел на наших сонных полумертвых начальников и сказал – эту публику я сделаю одной левой.
– Но и, как мы уже обсудили, с нефтью случилось непредвиденное.
Комментарий Свинаренко
Самый конец 84-го года я провел на курсах в ВКШ – так называемой Высшей комсомольской школе, это напротив усадьбы «Кусково». Я туда поехал с радостью – на работу ж не ходить. А на лекциях я иногда бывал. Как сейчас помню, нам рассказывали, что в СССР появились индианисты – такие фэны краснокожего образа жизни, которые отпуска проводили в вигвамах под кличками типа Бешеный Бизон (вот вам, пожалуйста, и еще одно направление альтернативной культуры). Из этого вытекало, что надо усилить воспитательную работу среди молодежи. Помню, выступал перед нами один телефункционер, впоследствии, как водится, большой демократ. Его спрашивают: а что вы станете делать, если американцы, как обещают, начнут через спутник транслировать свои телепередачи на наши комнатные антенны? Ответ был такой: а мы этот спутник собьем ракетой.
Заявление громкое, но голословное. Общий же тон этих курсов подтверждал – правда, я это только задним числом сообразил, – что Совок сдувается. Нам там много рассказывали про психологию, про то, что беседы с подчиненными иногда лучше проводить за журнальным столиком в углу кабинета, сидя в креслах – как бы на одном уровне. То есть партия уже не приказывала, а уговаривала. Сюда же и история про моего знакомого Колю, комсомольского функционера: ему объявили, чтоб собирался на работу в глухой Износковский (красивое название) район, с формальным повышением в должности, и он вынужден был согласиться. А на другой день объявил, что не поедет – жена против, не хочет детей сдергивать. Так функционеру за это ничего не было! И жене ничего не было. Теперь, наверное, они часто про ту ситуацию вспоминают.
– А мне, не поверишь, выпадали дежурства по всем номерам, как хоронили генсеков. И система постепенно отладилась! Навели порядок… Вот смотри. С Брежневым я в пять утра номер подписал. С Андроповым – в двенадцать ночи. А с Черненко – в 21:00, строго по графику. Поскольку уже все болванки были готовы, все написано – что, значит, партия еще тесней сплотилась вокруг ленинского ЦК.
Уже лежал готовый отклик передового кузнеца на смерть генсека – откуда он, кстати, знал, гад, что Черненко помрет? У меня был морально-нравственный облик неважный, и как-то некрасиво получалось, что именно я на такие дежурства попадаю… Я ходил по редакции такой пьяный, счастливый, гордый… Хотя – что же это мы вперед забегаем? В 84-м Черненко же был практически жив…
Бутылка четвертая. 1985
Коммунисты вырубают по всей стране виноградники. Несмотря на это, Кох, встретившись с Горбачевым в Ленинграде, испытывает «монарший восторг».
Михаил Сергеич поднимает свой рейтинг, выбросив на рынок новые товары – «ускорение и перестройку».
Провинциальный партаппаратчик Ельцин переезжает в Москву и, готовясь к борьбе с фаворитом, проводит маркетинговые исследования и задумывает рекламные поездки на троллейбусах.
Но Совок по-прежнему казался вечным.
Размышления о природе и особенностях русского бунта и отличие его от бунта, к примеру, американского.
– Итак, Алик, поехали. Значит, перво-наперво, чтоб началась так называемая перестройка и все такое прочее, надо было помереть лично Константину Устинычу Черненко.
– Это случилось 10 марта 1985 года.
– А тебе и его тоже было жалко, как и предыдущих персонажей?
– Да, жалко. А что, мне поэтому должно быть стыдно?
– Ладно, ладно… А сам ты чем в то время занимался?
– Я в аспирантуре учился. Мне наконец дали нормального руководителя. А то я целый год ведь болтался как говно в проруби – у меня был такой полупартийный ученый, который без конца занимался докладами то в обком, то в горисполком. И вот нормальный ученый из института социально-экономических проблем. Звали его Борис Львович Овсиевич. Он еще на полставочки работал в Ленинградском филиале математического института имени Стеклова и у нас в финэке на полставочки – профессором. Он уже помер, царство ему небесное. И вот для отработки этой полставочки ему дали двух аспирантов – меня и Леню Лимонова. Собственно, тогда-то я и начал писать диссертацию. Потому что в 84-м году занимался дурью какой-то.
– Как и весь советский народ. Но тут Горбачев пришел. Его назначили начальником похоронной команды, когда Черненко помер, и все поняли: он! Выбор сделан…
– Я помню, как он всех удивил тем, что на трибуну демонстративно ставил стакан молока.
– Не помню молока. И потом, почему обязательно молоко? А может, это был тройной одеколон разбавленный? Цвет тот же… Непрозрачная белая жидкость. Если куском сахара закусить, то и ничего. Потом, правда, отрыжка сильная, такая цитрусовая. Послевкусие.
– А помнишь, слухи ходили, что он по-английски умеет говорить? Что он весь из себя такой западный? И баба у него была не толстая, как у всех, а изящная…
– Ну. И она его и всех прочих пыталась отвратить от пьянства – как всякая жена в России.
– Сизифов труд!
– У всех сизифов, а Раисе Максимовне, царство ей небесное, эта борьба удавалась. Не только своему не дала пить, а и всем прочим – за компанию.
– Да он, говорят, вообще не склонен…
– А я читал, что привык там у себя на юге пить красное и потому водка ему не казалась такой уж жизненно важной.
– У меня папаша тоже с юга, из Краснодарского края, и он в Тольятти тоже пытается выращивать виноград – с упорством маньяка. Сахара виноград не набирает и прокисает тут же.
– А ты скажи, пусть перегоняет. Будет нормальная чача. Да. Так, значит, вступает в должность Горбач, и в апреле он в первый раз делает программное заявление – на пленуме, что ли. Он начал что-то такое говорить…
– Типа, так дальше жить нельзя.
– Ну. У Андропова интонации были живые, а этот еще и смысл вложил какой-то человеческий. Вот, мол, вы на кухнях треплетесь, а я вам о том же с трибуны скажу. Надо работать, не пудрить мозги никому, ставить вменяемых людей на должности…
