– И говорит: «А хочешь, я тебя еще раз посажу?»

– Думаю, не случайно были утечки в Интернете: типа Солж стукачом был в лагере…

– Это и при советской власти гнали. Кагэбэшные утки. Хитрые такие.

– Помнишь, Сталин сказал Надежде Константиновне: «Ты сегодня вдова товарища Ленина, а завтра мы ему получше можем вдову подыскать – если ты болтать будешь много лишнего». Так и тут – они его за Можай загонят и умрет он стукачом, а не великим писателем. Посадят его – и народ будет улюлюкать: «Смерть сталинскому жополизу!»

– Это кто – сталинский?

– А Солженицын! Так пресса подаст. (В момент написания главы Лесин был министром. А сейчас нет. Но влияние на процессы имеет. – Примеч. авт.). Лесин даст команду – и нет великого писателя. Зато есть стукач.

– А-а-а! Пресса! Пресса – она может…

– Ну да. На легкой работе, лагерный придурок, и всего какой-то червонец отмотал. Не разговор.

– И жену бросил – тоже припомнят.

– Тоже – темка. И вообще он никакой не Солженицын, а Солженицер… Так они и расстались, придерживаясь нейтралитета.

– А вот еще у нас регистрация партии обманутых вкладчиков. В народных массах это все в одном ряду – приватизация, «МММ».

– Да пошел ты на хер! Ты меня с Мавроди сравниваешь! Мне неинтересно настроение масс.

– Почему это – неинтересно?

– А я так устроен. Мне неинтересны мнения народных масс и вообще заблуждения. Я, как человек разумный, должен стремиться к истине.

– Ни хера себе. Ты же писатель! И вдруг декларируешь, что тебе настроения народных масс не интересны.

– Мне правда интересна. Как сказал вышеупомянутый Солженицын, «а ищет сердце правды».

– Значит, ты не писатель, а философ и мыслитель.

– Народные, понимаешь ли, массы. Да если б в Средние века шарообразность Земли поставили бы на голосование, что б было?

– Хуже бы не стало.

– Но и лучше б не стало. Ты б вот не смог мобильным телефоном пользоваться. И космической связью. Если б считалось, что она плоская.

– Наоборот, так было б лучше: поставил антенну одну на всю Землю, и звони хоть из Китая.

– Но Земля-то на самом деле круглая! Она не подчиняется заблуждениям большинства! Антенна-то не работала бы. А ты в нее деньги вложил.

– А может, она б работала? Откуда ты знаешь? Ты что-то сильно умный сегодня, как я посмотрю!

– Алик! Чем ты занимался в 95-м?

– Я что, на допросе?

– Хорошо. Ты не на допросе. Хорошо! Протокол ведь не ведется… Разве только мы сами себя пишем… Ну да ладно, я скажу. Занимался я тем же, чем и в предыдущий год. Глянцевым журналом «Домовой» занимался.

– А «Лучшее перо “Коммерсанта”» – это было уже в прошлом? К тому моменту?

– Да нет же. «Домовой» тогда был – не знаю как сейчас – в составе Издательского дома «Коммерсантъ».

– А в каком году ты последний раз написал в «Коммерсантъ»?

– В 99-м.

– А я – в 2003-м. Это была заметка про Ирак. Помнишь?

– Ну. Хорошая заметка была, бодрая. Так ты все-таки чем занимался в 95-м? Весь год залоговые аукционы проводил?

– Нет, они проводились один месяц. А к ним целый год шла подготовка. Версталась нормативная документация, выпускались всякие указы президента…

– А ты был кто у нас на тот момент?

– Первый зампредседателя Госкомимущества. А начальником был Сергей Беляев.

– Что касается повестки дня, то есть года, то залоговые аукционы – самая интересная тема не только 95-го, но, может, и всей книги. Читатели ждут этого. Иные – со злорадством. Они говорят мне: «Ну-ка, ну-ка! И как же вы будете выкручиваться?» Вот ты меня обвиняешь, что я их поминаю всуе…

– А давай все-таки в режиме диалога действовать! Дай и я скажу. Вот ты считаешь, что это кульминационный момент книги.

– Таково мнение ряда читателей. И они потирают руки в ожидании. Предвкушают.

– А, как мы отмоем черного кобеля? А я хочу сказать о своих ощущениях: мы же книгу не на потребу публике пишем, а для себя – мне кажется, дело писателей и война олигархов 97-го года…

– …были повеселее, да?

– Конечно! И для страны последствия были более значимыми. И в моей личной биографии это большее значение имело… После залоговых аукционов, какими бы скандальными они ни были, моя карьера даже пошла в гору – я после этого стал министром, потом вице-премьером… А после писательского дела я, напротив, пошел в отставку, получил уголовное дело… Поэтому субъективно события лета и осени 97-го года имели большее значение – для меня лично. Вот. И для страны, мне кажется, тоже. Потому что худо-бедно, а после залоговых аукционов образовался этот класс олигархов, который обеспечил приход Ельцина к власти в 96-м… А когда они переругались все в 97-м и началась эта война – все в конечном счете закончилось дефолтом, и я готов это доказать. Так вот, мне кажется, что кульминацией книги будет 97-й год. Хотя, безусловно, залоговые аукционы – яркое событие, обросшее своей мифологией, разделившее общество на две неравные части: ярых сторонников и ярых противников. Так что, конечно же, об этом нужно говорить, и я готов выслушать твои претензии…

– Мы тут не будем брать в расчет позицию демонстраций под красным флагом…

– А были ли они, эти демонстрации?

– Я не раз видел митинги у Музея Ленина. Флаги, пожилые люди с горящими глазами…

– Ну, это не залоговые аукционы. Это и «МММ», и ограбление народа, и «Эльцина под суд»… Все вместе. Разворовали страну… Это с ваучеров началось!

– Что касается лично меня, то я вот сейчас, пытаясь восстановить свои ощущения, могу сказать, что пробегал глазом все те заметки – а много про аукционы ведь писалось. И мое мнение было такое: акулы что-то делят, кто-то кого-то объе…вает, – ну и пусть этим занимаются, если им интересно. Кто-то пытался поймать за полу действующих лиц, кто-то орал, что некто подсудил кому-то… В «Коммерсанте» некоторые из писавших про экономику чуть не дрались в коридорах, обвиняя друг друга в пристрастности, в работе на кого-то из олигархов. Типа: «Мой олигарх выше и честней твоего, а я бесстрастней и бескорыстней тебя!»

– А у обоих в глазах доллары светятся…

– После бескорыстные репортеры один за другим всплывали в пресс-службах нефтяных и прочих олигархов… Забавно было это отслеживать. Что же касается попыток борьбы с джинсой, так Яковлев к этому без энтузиазма относился. Типа – а, пускай…

– Я помню, кто-то тогда выдвинул идею – в Минфине ввести мундиры. Со знаками различия: это менатеповцы, это потанинцы – чтоб сразу было понятно!

– Лично я относился к этому спокойно. Всегда что-то дербанят – нефть, шмефть. Холодно я смотрел на это, полагая, что такое было и будет всегда. Ну, чисто в рамках фантазий я думал, что хорошо б мне позвонили и сказали: «Игорь Николаич, зайдите, получите вашу долю от торговли нефтью».

– Вот помнишь, в «Одноэтажной Америке» Ильф с Петровым взяли в машину хичхайкера, мальчика-социалиста, подвезли его. И он им рассказывал, что надо все отобрать и поделить поровну. А миллионерам оставить только по одному миллиону долларов. После мистер Адамс объяснил нашим писателям про этот миллион, который надо оставить: потому что этот мальчик-социалист втайне тоже хочет быть миллионером.

– А ты знаешь, что этих наших путешественников звал к себе на рыбалку Хемингуэй?

– Знаю! Звал, а они не поехали. И написали про это.

– Ну видимо, их заставляли с коммунистами встречаться. Так вот, я на участников аукционов смотрел как на фарцовщиков. Ребята сперва джинсы перепродавали, бабки делили – ну и пускай. Я смотрел на приватизаторов как на людей, которые идут в торговый институт, чтоб после вставлять золотые зубы и жрать икру. Ну, такой был образ, штамп: товаровед обувного отдела наживается на туфлях, а сам ничего не делает. И вот фарцовщики подросли и пошли к вам на аукционы рвать куски. Я ездил в свое время по Сибири, видел, как бурят скважины. Люди живут в тайге неделями, буфетчица им жарит чебуреки, и ее, видимо, еще ебут на свежем воздухе, под комарами… И вот они там кормят комаров, а кто-то потом делит заработанное ими.