– …и президент его выиграл, этот референдум. Когда кричат, что Ельцин к 93-му году полностью лишился кредита доверия, это ложь. Был кредит доверия! Ельцин же выиграл тот референдум. А Верховный Совет – проиграл. Ты же помнишь, там было четыре вопроса. Доверяете ли вы президенту Ельцину? Одобряете ли вы политику, проводимую президентом Ельциным? Доверяете ли Верховному Совету? И еще какой-то вопрос был. Короче, мы хотели, чтобы «да, да, нет, да» был. И так оно и случилось – большинство сказало «да, да, нет, да». По условиям референдума, тот, кому не доверяют, уходит в отставку. То есть Верховному Совету нужно было распускаться. Но эти красавцы депутаты проявили свою, так сказать, хитровую банность: Ельцину, чтобы пройти, достаточно простого большинства, а чтобы их отправить в отставку – нужны две трети голосов. И вот хотя доверия к ним не было, они не самораспустились. Но, по сути, с весны уже практически не было легитимности Верховного Совета! Их еще тогда надо было распустить. Потому что большинство нации сказало, что депутатам не доверяет. Понимаешь?

– Что, это так подтасовал Ельцин?

– Нет. У него на самом деле был кредит доверия. И вот этой паузой шестимесячной – с апреля по октябрь – он-то как раз кредиты сильно растерял. Потому что, понимаешь, они же шесть месяцев тратили ровно на то, чтобы обосрать его с ног до головы. Безумный Руцкой с этими чемоданами…

– Сбитый летчик.

– Да, сбитый летчик.

– Его же вроде сбивали там в Афгане периодически.

– Да-да. А помнишь, у него был такой помощник – Мирошник? Который, когда узнал, что Руцкого сняли, не вернулся из поездки в Испанию. Этот жулик все ходил по кабинетам, бабки со всех брал. Он ко мне без конца ходил и чего-то ныл. И Руцкой теперь рассказывает нам всем, какой он ох…ительный честный борец с коррупцией, и так далее. Потом третье событие важное – то, что я переехал из Питера в Москву. Меня в Госкомимущество Чубайс забрал замом. И четвертое событие, наконец, это путч – или как там он назывался, мятеж? – 3–4 октября.

– Великая Октябрьская социалистическая революция? Как обычно? И я причем знаю, почему это всегда в октябре происходит. Ну такая погода мерзкая, отвратная, кругом грязища говенной такой консистенции – жить не хочется. Неба нету, вместо него серая мокрая тряпка – выражение Ильфа и Петрова. В запой уйти, убить ли кого? О! Революцию давайте устроим!

– Да-да. Обсерон такой великий октябрьский социалистический. Ну вот четыре события. Ну что там – рядом ничего не стояло по сравнению с этими четырьмя событиями. И каждое из них достойно комментария. Америчка…

– А учреждение РАО «Газпром»?

– Да ну!

– А избрание Зюганова вождем КПРФ?

– Это было событие твоей жизни? Этим тебе 93-й год запомнился? Вот как мы с тобой будем вслух задним числом переживать избрание господина Зюганова?

– Очень даже хорошо мы будем рассуждать. Смотри! Мне Толстая говорит, Татьяна, в интервью: «Если увижу Зюганова, брошусь на него, как волк, и горло ему перегрызу. Он же отвечает за террор, за Колыму, за все убийства…» Подожди, говорю, Зюганова надо беречь, потому что его специально брали такого противного, понимаешь? А могли бы найти молодого парня, такой Гагарин, знаешь, с улыбкой приятной…

– Как Квасневский в Польше. Молодой, энергичный, вполне западный – и в то же время левый.

– Я думаю, там сидит какой-то разводчик – Глеб ли Павловский, не знаю, или Волошин… – и думает: зачем нам красавец Гагарин-2 во главе коммунистов? Заберет все голоса. И говорит: нет, такой не годится, идите найдите нормального кандидата.

– С бородавкой.

– С бородавкой, противного.

– Из деревни Мымрино.

– Противный чтоб был, такой вот, похожий на ощипанного волка, которого палкой отлупили, и вот он вроде и волк, но немножечко так шугается. Разводчик доволен: «Вот видите, нашли же хорошего генсека…»

– Электоральный.

– Ну, найдутся какие-то странные люди, пойдут голосовать за него, хоть он и противный. Это очень тонко. Я это объяснил Толстой, и она признала свою ошибку. А вот еще у нас было начало слушаний военной коллегии Верховного суда по делу ГКЧП – измена родине.

– Только начали слушать? А до этого расследование шло?

– Видимо. Судили старика Варенникова, фронтовика… Была измена родине-то или нет? Ты бы родине с большой буквы написал – измена Родине?

– Так их же всех амнистировали, а старик Варенников отказался принимать амнистию, потребовал суда, его судили – и оправдали.

– Молодец! Крепкий парень!

– Черт его знает. Я могу тебе сказать, что в 91-м году я их ненавидел.

– И я. Ненавидел. Тогда. Само собой.

– Ну а чего тогда мы сейчас, задним числом, начинаем их жалеть? Они бы нас не пожалели, можешь не сомневаться.

– Да чего уж тут сомневаться. Уж не пожалели бы. В таком они не замечены. Хорошо. Поехали дальше. «О прекращении хождения дензнаков, выпущенных с 61-го по 92-й год включительно».

– И что, я должен переживать по этому поводу?

– Так. Завершение вывода войск из Литвы. Тоже тебя не волнует?

– Ха-ха!

– Соглашение со Штатами об объединении космических программ.

– Так. Ну. Хорошо.

– Опять не колышет.

– И тебя, самое главное, тоже.

– Умер Юлиан Семенов.

– О! Вот это, кстати, очень пригодившаяся бы сейчас фигура. Вот помнишь мое рассуждение о ссученных эстрадных деятелях, то есть которые и блатным нравятся, и ментам одновременно?

– А он всем нравился?

– Да, да, да, да, да.

– Есть же версия, что его убили.

– О!

– Он был парализован, лечился на Западе, где от его имени с использованием ранее им подписанных бланков переводили бабки… Так. Дальше. Майкл Джексон приехал в Москву.

– Но не выступал.

– И столицу твоей родины перенесли в Астану.

– Сейчас, говорят, красивый город.

– Красивый, говорят, и богатый. Тебя это не цепляет?

– Нет.

– Ну что, собственно, у нас из списка больших событий осталось разве только основание НТВ. И возвращение двуглавого орла.

– О! О!

– Ну хоть что-то тебя волновало.

– Волновало. Мне было приятно.

– Мне тоже было приятно, но как-то это все-таки было странно. Все-таки.

– Триколор, двуглавый орел. Старик Йордан, Борин отец, он бы порадовался. А вернее, он и порадовался – он же помер только в прошлом году.

– Да. Это дико было интересно, но как-то все-таки неестественно.

– А? Символика Белого движения.

– Белого, да. И все равно – ненатурально как-то. Приятно – да. Вот когда вернули красный флаг – было неприятно. И гимн коммунистический восстановили – очень было неприятно. Но, увы, естественно. Странное чувство…

– Не, ну, строго говоря, как раз возвращение триколора и двуглавого орла было естественно.

– А как тебе это нравится: у нас вроде республика, а на гербе – корона Российской империи?

– Кстати сказать, по-моему, у нашего двуглавого орла, который сегодня в официальной символике, нет короны.

– Ну вот видишь, до чего мы договорились. В каком мы состоянии. Некоторые уже свой герб не могут вспомнить.

– Ну-ка, ну-ка, мы сейчас посмотрим на свой герб! Где он должен быть – на бабках? (Кох роется в карманах. Достает оттуда ключи, платок, какую-то книжечку.)

– Это что у тебя за ксива?

– Администрации президента. Что я являюсь кандидатом в депутаты Государственной думы…

– Где орел-то? Должен быть в такой ксиве-то, а?

– Сейчас, подожди, сейчас я деньги найду. На деньгах-то он точно есть, как я понимаю.

– Да вот же на обложке у тебя орел! С короной!

– О-о-о… Да это не просто корона. Это три короны. По одной над каждой головой. И еще одна большая, одна на всех.

– Это что же такое? Это как же? А почему три?