Внимание авторов более-менее равномерно распределено между тремя героями: самим Пушкиным (любовь, война, плен, освобождение, опять война, опять любовь), сорокалетним конструктором звездолетов системы «Дюрандаль» Роландом Эстерсоном (работа, тоска, бегство, робинзонада, любовь, опять робинзонада, война, награда) и юным ксеноархеологом Татьяной Ланиной (детство, учеба, работа, война, любовь, опять работа и снова любовь). Понятно, что романтические отношения завязываются между Пушкиным и Татьяной, но чтобы не оставить без поощрения Роланда (его технический талант помог Великорасе!), авторы еще в первой части знакомят его с сестрой Пушкина, Полиной. В финале герои собираются за общим столом, празднуя окончание войны и победу над зороастрийцами...

Четыре высших образования писателя Зорича не очень ощущаются при чтении трилогии: чтобы сбить получившийся коктейль из пламенного милитаризма, аффектированного патриотизма, унылого наукообразия (в духе 60-х) и еще более унылой мелодраматичности (в духе телесериала «Все мужики сво...»), хватило бы и средней школы.

Лучше всего соавторам удались, конечно, описания сражений (гром пушек! топот! ржанье! стон! – фильм Джорджа Лукаса просмотрен не без пользы). С метафорами у авторов дело обстоит хуже, чем с боеприпасами у их героев. Нагрудный знак у персонажа, к примеру, «орал во всю глотку», «глаза – переливчатые, сиящие, васильковые, – кричат», «мозг озарился вспышкой бешенства». И т. д.

Впрочем, это еще цветочки. Вот когда пойдет «объясняловка» спецэффектов, читать станет по-настоящему тяжко. «Чувствительность у этой модели грандиозная! – восклицает один из персонажей. – Если вы уберете из него фильтр высокого шума и будете мерить мерцание защитного поля, вам удастся зарегистрировать волну возмущений вакуума, возникающих при выходе корабля из Х-матрицы!»

Да уж, не Пушкин. А вот вам, пожалуйста, и Пушкин – взволнованно растолковывает нехристям главную причину нашего исторического первенства над супостатом. В отличие от ученых, Саша обходится без всяких там «констелляций эсмеральдитовых масконов, излучающих хрононы», а импровизирует по-простому, практически не заглядывая в бумажку: «Когда все вокруг верили в Рынок, мы верили в Бога. Когда все верили в Закон, мы верили в Любовь. Когда все верили в Порядок, мы верили в Чистоту и Благодать». Понятно, что адептам Зороастра (у них и бог уродский, и порядок казарменный, и любви никакой нет) остается бессильно поднять лапки и сдаться.

Далекое будущее у Зорича похоже на настоящее. За шесть столетий люди научились летать в далекий космос, но все остальное у землян осталось прежним: джинсы и слайды, пистолеты и писсуары, кино и вино, словечки «прокидон» и «шкандыбать», шуточки со словом «песец» и песня: «Огней так много золотых на улицах Саратова».

Понятно, что если бы соавторы всерьез попытались вообразить, как и о чем могли бы говорить наши потомки через шестьсот лет и какими проблемами были бы озабочены (кроме доказывания нашего приоритета в области балета), пришлось бы отставить за бортом трехкопеечную геополитику и потрудиться на текстом всерьез. Но зачем? Кому это надо? Гораздо проще списать собственную леность мысли на некую «ретроспективную эволюцию». Это-де она, поганка, а не вовсе писатель Зорич, виновата в том, что люди XXVII века перелицовывают старые анекдоты про Брежнева и смотрят в театре мюзикл «С легким паром!».

Становится понятно, отчего в финале высший офицер ГАБ (аналог КГБ) Индрик, жертвуя собой, не дает планете Дунай упасть на планету Глагол: оказывается, катастрофа может прекратить «ретроспективную эволюцию», и мировой прогресс пойдет без остановок...

Кошмар! А ну как соавторам придется писать продолжение трилогии? Как же они тогда смогут объяснить выражения «не по-детски» и «подрубить деньжат» в устах далеких-далеких-далеких потомков?

2006

В истории литературы был случай, когда мелкого киевского жулика занесло в один список с титанами мировой словесности. Произошло это в популярном романе Ильфа и Петрова «Золотой теленок», когда Великий Комбинатор, желая высмеять самое неудачливое дитя лейтенанта Шмидта, невольно его возвысил. В очевидном перечне «Балаганов, Козлевич и Паниковский» последний выглядел бы пожилым пройдохой, не более того. А вот в ряду «Гомер, Мильтон и Паниковский» даже скромный Михаил Самуэлевич сразу превращался в нечто куда более солидное. Значительное. Респектабельное. Старикашку-гуселюба выгодно подсвечивал контекст – чудесный феномен, способный уравнять в правах все минимально подобное: хоть резиновый шарик «уйди-уйди» с творением братьев Монгольфье.

Мысль о живучести метода «Гомер—Мильтон—Паниковский» (ГМП) невольно приходит в голову, когда перелистываешь страницы первых четырех книг пятнадцатитомной «Антологии мировой фантастики», выпускаемой «Авантой+» и опекаемой ведущим редактором Дмитрием Володихиным. До сих пор автору этих строк казалось, будто антологичность – да еще с эпитетом «мировой» во главе угла – предполагает тщательный выбор текстов, проверенных временем и оцененных миллионами читателей. То есть должны быть явлены лучшие из лучших, Выставка Достижений Фантастического Хозяйства. Однако на деле под обложками детищ «Аванты»...

Нет, аннотация, которая обещает «звездную галерею зарубежных и отечественных мастеров», покупателей обманывает не полностью. Всего процентов на десять. Как если бы ушлый продавец на рынке тихо допилил килограммовую гирю до девятисот граммов. Составитель тома, где речь идет о путешествиях во времени, легко объединяет классиков Уэллса («Машина времени»), Уиндема («Хроноклазм») и Брэдбери («И грянул гром») в одну компанию с нашими В. Генкиным и А. Кацурой, авторами повести «Лекарство для Люс», третьестепенность которой, по-моему, никто не оспаривал еще в 1983 году, когда текст благополучно вышел в альманахе «НФ».

В другом томе, долженствующем, по идее, объять все мировое богатство жанра fantasy, за один столик к подлинным грандам – Толкиену, Мерриту и Желязны – шустро подсаживается самозваный мэтр Дмитрий Володихин со своей ученической, о-о-чень мягко говоря, повестушкой «Сэр Забияка в Волшебной стране». В послесловии к книге, подписанном все тем же ДВ, заслуги указанного автора ДВ перед мировой фантастикой скромно упомянуты только дважды. Становится ясно, отчего автор данного послесловия здесь сознательно отступает от выдержанного во всех прочих томах принципа общего обзора и выбирает лишь одни российские примеры: воображаемая эволюция fantasy от Толкиена к Володихину слишком явно свидетельствовала бы о полной деградации жанра – что никак не вписывалось в оптимистическую концепцию редактора-составителя.

В еще одном томе, где обещаны отборные фантастические боевики, в кильватер к авианосцам класса «Гаррисон», «Андерсон», «Саберхаген» пристраиваются сразу две шлюпки типа «Алексей Калугин». Каждая из вышеупомянутых величин, кроме нашей, представлена одним наименованием, зато Калугин – аж двумя рассказами, столь же беспощадными, сколь и бессмысленными.

Наконец, в томе, посвященном литературе катастроф, к произведениям импортных мастеров Азимова, Балларда и Бестера лихо подверстываются повесть Александра Громова «Погоня за хвостом» (мало того, что вполне проходная, так еще и связанная с темой тома лишь по касательной), а также текст Эдуарда Геворкяна «Путешествие к Северному пределу». С сочинением почтенного Эдуарда Вачагановича – вообще какая-то загадка. Насколько известно, указанное «Путешествие» есть всего лишь фрагмент из незаконченного романа «Времена самозванцев», и включать этот полуфабрикат на правах цельного произведения, а тем более лучшего в своем роде... М-да. У нас был, кажется, единственный прецедент подобного свойства – когда в 25-й том клюевской «Библиотеки современной фантастики» попала первая глава «Пикника на обочине» Стругацких. Но там и вещь была этапная (к тому времени уже полностью, между прочим, написанная), и случай исключительный (Стругацким в редакции «МГ» вот-вот должны были перекрыть кислород). Вообразить всерьез, что какие-то темные силы помешают Геворкяну напечатать свой роман целиком – когда автор его таки допишет – просто невозможно. И времена не те, и масштабы не те.