Вдобавок роман «Одиссей покидает Итаку» еще раз подтвердил, что в последние годы советскую фантастику творили люди, не удовлетворенные материально и в особенности желудочно. Такие разные фантасты, как В. Бабенко, А. Бушков, И. Пидоренко, сами того не замечая, выплескивали на бумагу переживания по поводу отсутствия в быту так необходимых им «хищных вещей века». Невиданные пиры, которые между делом закатывали герои, перечни деликатесов на нескольких страницах, описания замечательных бытовых удобств, новых квартир, забитых роскошной мебелью и суперсовременной бытовой электроникой, дорогих машин и пр. (описания нередко сопровождались поспешными заявлениями постфактум, что-де, конечно, не в этом счастье!) – все это было типичной приметой сублимации. Канон властно требовал от Звягинцева, чтобы тот наделил персонажей каким-нибудь «дубликатором материи» и выдал им полный ассортимент товаров и услуг; автор не смог устоять и выдал. Сегодня-то большая часть фантастической роскоши принадлежит к обычному ассортименту рядового столичного комка, и потому испытываешь при чтении чувство неловкости, будто зашел в мечты автора с черного хода и обнаружил там полки, стеллажи, ящики, мешки из горькой юморески Жванецкото «Склад».

Западная развлекательная фантастика подкупала уже тем, что не выдавала себя за что-то более значительное. В нашей же герой обязан был раздувать щеки и изрекать сентенции, прежде чем просто взяться за бластер и сокрушить сотню-другую врагов. Там, в царстве коммерции, НФ никогда не была в ответе за другие жанры. У нас же, в царстве невыветрившейся романтики, автор считал долгом бросаться на первую же амбразуру. Пытаясь объять необъятное, отечественная НФ гибла под тяжестью сторонних задач, которые сама же себе на горб навьючила. Звягинцева, к примеру, подвел дефицит (в момент написания первых еще частей книги) добротного «военно-полевого» романа. Будь в свое время Чаковский или Стаднюк более дружны с исторической правдой, не выводи они мудрого генералиссимуса – глядишь, не пришлось бы фантасту самолично забираться в батальные дебри, считать танки, самолеты, пехоту РККА и вермахта, популярно доказывая, как можно было бы выиграть войну за три года без лагерей, шпиономании и особых отделов. Пока фантаст воевал, сюжет стопорился, динамика исчезала, инопланетяне скучали, а читатель 90-х принимался быстрее перелистывать страницы, ибо «вся правда без прикрас», да еще и в фантастико-приключенческом романе, раздражала своей неуместностью.

Василия Звягинцева можно поздравить разве что с одним: он действительно закрыл тему. Как в сказке про колобка, выгреб оставшиеся от былых времен стереотипы, условности и присущие жанру внутренние несообразности. Теперь колобка лепить уже не из чего, скреби по сусекам или не скреби. Автор на своем примере доказал, что традиционная советская фантастика не может стать коммерческой. В принципе не может – даже если сильно захочет. Итак, доказательство от противного имеется, и увесистое. Дело за малым: отыскать бы «положительный» научно-фантастический пример. Или хоть ненаучно.

1993

В. Головачев. СМЕРШ-2. Избранные произведения. Т. 8. Н. Новгород: Флокс («Золотая полка фантастики»)

Книги Василия Головачева любимы всеми, кто интересуется изданиями в твердых целлофанированных переплетах. Новый роман «СМЕРШ-2» тоже вряд ли оставит равнодушными таких читателей: отличный обложечный картон, хорошее качество припрессовки целлофана, приличное – без видимого брака – шитье блоков и плюс к тому вполне удовлетворительное качество цветной печати на форзацах. Кроме того, заманчивое название серии «Золотая полка фантастики» наверняка убедит многих покупателей полиграфической продукции конвертировать свои дешевеющие рубли не в банальные зеленые бумажонки, а именно в эти аккуратные бумажные кирпичики, чтобы со временем превратить собственный книжный шкаф в мини-филиал Форт-Нокса.

Таким образом, с формой у Василия Головачева все обстоит в лучшем виде. И только качество содержания несколько проигрывает качеству переплета 7БЦ, осложняя процесс полной конвертации. И в прежних романах, отважно разоблачавших коварные планы Пентагона и ЦРУ, и в новых романах, смело развенчивающих нашу «систему государственного рэкета, называемую демократией» (где, впрочем, без ЦРУ тоже дело не обошлось), писатель не в силах искоренить в себе главный недостаток своего телеграфного предтечи г-на Ятя, бдительно подмеченный гостями на чеховской «Свадьбе». Г-н Головачев – человек, без сомнения, начитанный, и ужасное авторское опасение, что читатель может вдруг не заметить этого замечательного факта, приводит к сокрушительным последствиям. Основную тяжесть мучительного головачевского недуга, конечно, принимает на свои плечи супермен из ГРУ (шутливо называемого в народе «СМЕРШем-2») Матвей Соболев. Однако и другие персонажи – гэбэшники, рэкетиры, спецназовцы и члены правительства – вынуждены изъясняться закавыченными и раскавыченными цитатами: из Пруткова и Фихте, Гайдая и Линкольна, Хайяма и Филдинга, а также Успенского (автора не «Чебурашки», а «Новой модели Вселенной») и других. При этом наш романист, будучи человеком безусловно честным и желая избежать глупых упреков в плагиате, каждую цитату добросовестно сопровождает ссылкой. Страницы, где имеются диалоги, так и пестрят звездочками сносок или просто аккуратными уточнениями типа «подумал он словами Шиллера», «как говорил Бенджамин Франклин» и т. п. Цитаты эти производят презабавное впечатление не только потому, что головачевским орлам просвещение вредно или упомянутые орлы для просвещения вредны (кстати, это, кажется, из Салтыкова-Щедрина), но и из-за контекста. Между репликами из книги «В мире мудрых мыслей» располагаются немудрящие поступки с применением «мукки-бази», «каляри-инаяту в голову кулаком», «сильной чигонго и кэмпо» и прочих «такара курабэ», «ударов лянцян», «приемов типа суй-но като», «тэнти-нага».

Чтобы читатель не расслаблялся, автор то подсовывает ему то «верзилу, одетого с подчеркнутым инфантилизмом», то коммерческие киоски, рассчитанные «лишь на оголтелый консьюмеризм крутых парней», то «устойчивую амнезию», которой, оказывается, легко добиться, «подключив психофизиологические механизмы реализации». Последнего и добивается уже упомянутый «смершевец-2» Матвей. Ему ничего не стоит «еще в поезде “включить” интуитивно-рефлексную сторожевую систему, надеясь зафиксировать любое проявление любопытства к своей персоне». Кстати, любопытным варварам в данном случае не позавидуешь. Для «рэкетменов» у Матвея, помимо «суй-но» или «мукки-бази», имеются еще и убийственные формулировочки. Взяв за химок очередную «гориллу», Мотя обращается к ней со словами: «Вся твоя беда в том, что ты любишь атрибутику власти...» И от этих-то неслыханных речей преступник уже автоматически впадает в прострацию, в кому, в анабиоз, чтобы затем выпасть в осадок. Причем если общество Матвея на отрицательных типов оказывает столь негативное воздействие, то положительные или даже вставшие твердо на путь исправления получают от нашего супергероя заряд бодрости и преображаются. Алкаш Леша, только-только из тюряги, уже благодарит Матвея на особый куртуазный манер: «Ты помог мне прорвать мешок равнодушия вокруг моей персоны». И так далее, и тому подобное. В тех случаях, когда читатель уже начинает подзабывать, что русский терминатор Соболев – существо не только из стали, огня и мудрых мыслей, но еще и из плоти и крови, Василий Головачев восстанавливает статус-кво традиционным путем. Один раз Матвей утешает малолетку, потерявшегося в уличной толпе; другой раз помогает детке из бедной семьи материально; в третий раз влюбляется в девятнадцатилетнюю Кристину (студентку, спортсменку, красавицу, комсо... виноват, уже беспартийную): «Мгновение девушка вглядывалась в него загадочными бездонными глазами, поцеловала его в губы (...) губы долго хранили ощущение фиалковой свежести и родниковой чистоты». Последняя фраза, по всей видимости, – тоже скрытая цитата. То ли из Библии, то ли из журнала «Крестьянка», ссылки почему-то нет.