Согласно Акунину, костяк этого интернационального бандформирования составляли (помимо названного Ивана Б., не помнящего родства) тоже сплошь безродные космополиты, выпускники приютов-«эстернатов». Тайной целью заговорщиков становилось насильственное вытеснение с хлебных мест родовитых людей, захват опустевших вакансий и, как следствие, ползучая узурпация «беспачпортными бродягами» власти во всем подлунном мире. Лишь благодаря самоотверженности сыщика Фандорина злодейский комплот терпел фиаско. Старая ведьма Эстер, вдохновительница заговора, взрывала себя адской машинкой. Ее «эстернаты», эти «рассадники безбожия и вредных идей», в России торжественно ликвидировались. А власть предержащие разных стран, получив конфиденциальные депеши от русского монарха, брали под неусыпный контроль всех подозрительных сирот-карьеристов...

Критикам, искренне полагающим произведения Акунина, по меньшей мере, грамотными стилизациями в жанре классического уголовного романа, следовало бы не полениться заглянуть в хрестоматийные «Двадцать правил для пишущих детективы» С. С. ван Дайна. Мотив преступления, пишет ван Дайн, «не может быть шпионской акцией, приправленной какими-либо международными интригами», и, уж конечно, «тайным или уголовным сообществам нет места в детективе». Однако к «идеологическому роману» приключенческий стандарт, разумеется, не применим. Наоборот, он ему активно противопоказан. А потому тема заговора, затеваемого иностранцами или скрытыми инородцами, стала ключевой в трех, по меньшей мере, из четырех романов Акунина. Если уж наша страна одна возвышается гордым утесом в окружении смертельных татей, то козней следует ждать со всех четырех сторон света.

В «Азазеле» России-матушке традиционно гадит англичанка. В «Турецком гамбите» едва не губит русскую армию замаскированный оттоманский шпион во стане русских воинов. В «Смерти Ахиллеса» право умертвить бесшабашного генерала Соболева оспаривают друг у друга резидент германской разведки и платный киллер полукавказской национальности. Наконец в «Левиафане» французская авантюристка на пару с индийским фанатиком намереваются отправить ко дну океанский лайнер с сотнями пассажиров. Как и положено, героический сыщик Фандорин (слуга царю, отец филерам) в каждом романе дает отпор злоумышленникам. Под пером Акунина сам факт принадлежности к жандармскому ведомству не только не бросает тень на героя, но и довольно скоро начинает выглядеть главной человеческой добродетелью (каковой попервоначалу не оценит разве что стриженая курсистка с идеями в голове, да и та потом оценит). Романтизация Третьего Отделения как единственной надежи любезного Отечества превращается в лейтмотив акунинских сочинений. Страну, где главными бедами всегда считались дураки и дороги, сам автор по-шулерски подменяет пряничной державой, угроза которой исходит исключительно извне. По ходу чтения романов отчетливо кристаллизуется внешне логичная, но на деле абсолютно фантастическая картина российской действительности последней четверти XIX века, откуда благоразумно изъяты едва ли не все «внутренние турки» – карьеристы и казнокрады, обскуранты и держиморды, чиновные тупицы и политические бездари... словом, все те, кто своими действиями либо бездействием привел реальную (не пряничную!) страну сначала к 1905, а позднее и к 1917 году. Впрочем, в системе координат акунинских романов обе русские революции тоже могут быть объяснены очередными иноземными заговорами. Но это мы уже проходили.

Пожалуй, во всей истории с Б. Акуниным самое удивительное – выбор псевдонима романиста. В этом видится элемент какого-то копеечного садизма: выкроить из фамилии знаменитого русского бунтаря инициал и фамилию нынешнего создателя литературных апологий жандармского корпуса.

1999

Когда картошка надоедает, хочется апельсинов. Когда апельсины приедаются, хочется совсем уж странного – авокадо, манго, киви и прочей экзотики. Нечто подобное случилось с детективами: насытившись переводными авторами (будь то Рекс Стаут или Джеймс Хедли Чейз), российский читатель возжелал триллеров отечественного розлива – скуловоротных Доценко, Пронина, Воронина и прочих мастеров пускать кровь. Однако к концу века, когда «наезды», «разборки», «стрелки» и «заказухи» стали лидировать в теленовостях и реальные киллеры начали перехватывать эксклюзив у киллеров выдуманных, читателя (интеллигентного или около того) потянуло подальше от грубой реальности, к музейному ретро. К сыщикам в белых перчатках и котелках. К дамам благородных фамилий и их фамильным бриллиантам. А также к городовым, полуштофам, лафитничкам, «вашему благородию», Москве златоглавой и гимназисткам румяным – короче, ко всем атрибутам «России-которую-мы-потеряли», которые могли бы вызвать у читателя ностальгическую слезу.

Таким образом, сегодня возникла благоприятнейшая ситуация для появления на книжном рынке романов-стилизаций Бориса Акунина, удовлетворившего тягу читателя к комфортному ретро – солидному, чинному, чистенькому, конфетному, хотя и в нужных местах иронично перекликающегося с современностью. Феномен Б. Акунина, взлету которого сильно поспособствовал грамотный PR его первоиздателя Захарова, возбудил зависть у прочих издателей. Едва рейтинг продаж акунинских романов из цикла о сыщике Эрасте Фандорине скакнул ввысь, возникла идея запустить в массовую серию «акуниных для бедных» – числом поболее, ценою подешевле. Одной из первых ласточек стала некая Ирина Глебова, под чьим именем харьковское «Фолио» совместно с московским «АСТ» запустило серию «Ретро-детектив».

Если кто помнит, на обложках первых книг Акунина читателю сулили романы из тех времен, когда «преступления и совершались, и раскрывались с изяществом и вкусом». В аннотациях сочинения Глебовой рекламируются аналогично, хотя и с перебором. Читателю обещаются множество «убийств ярких, броских, загадочных – и изящных! Что ни убийство – то блеск! Что ни расследование – то изысканность!» На должность эрзац-Фандорина приглашен харьковский сыщик Викентий Петрусенко, коего аннотация тотчас же поспешила зачислить в один ряд с Холмсом и Пуаро. Пока увидели свет две книги Ирины Глебовой, сюжеты которых разворачивается в российской провинции. Одна из книг называется «Тихий город Саратов», и действие, соответственно, происходит в городе, не чуждом автору этих строк.

Время действия – 1908 год. Первая русская революция закончилась, до Октябрьской почти десятилетие. Тишь, гладь, божья благодать. Тихую и сытую провинциальную скуку нарушает разве что невесть откуда взявшийся местный Джек-Потрошитель, который режет женщин с особым цинизмом. Сюжет настолько вял, а поступки героев настолько предсказуемы, что уже к середине книги даже дитя малое – и то уже догадывается, под чьей личиной скрывается Потрошитель. Только сыщик Петрусенко нудно плетет свою паутину для злодея, которого любой городовой с десятирублевым жалованьем давно бы взял голыми руками...

Сделаем паузу. Как ни относись к господину Акунину, ему нельзя отказать в известной точности деталей. Улицы, одежда, приметы быта – все воспроизведено более-менее достоверно (или, по крайней мере, толково стилизовано под достоверность). Глебову антураж интересует в последнюю очередь. Саратовцы, в самом деле пожелавшие прочесть нечто детективное из прошлого своего города, могут расслабиться. «Саратов» Ирины Глебовой придуман очень далеко от Волги – по всей видимости, в Харькове. Недаром, описывая родной город сыщика Петрусенко, Глебова демонстрирует неплохое знание харьковской географии, однако не может упомянуть ни одной реальной саратовской улицы, ни одной достопримечательности, ни одного дома, ни одной фамилии. Саратов для автора есть некий условный город на Волге, да и Волга, признаться, условна: недаром на страницах книги возникает явно одесский типаж рыбачки с привоза. Что же касается исторических реалий... Помнится, в одной из пародий Виктора Ардова упоминался писатель-халтурщик, начинавший свой роман об Иване Грозном фразой: «Царь Иван Васильевич выпил полный кафтан пенистого каравая». Конечно, таких идиотских ляпов у Глебовой нет, но нелепых анахронизмов – предостаточно. Для краткости упомянем всего два. Руководители местной полиции, забывая, что столица Российской империи – все-таки Санкт-Петербург, то и дело упоминают о начальстве из Москвы (по чьему распоряжению, собственно, харьковское светило сыска было отправлено на помощь поволжским коллегам). Еще одна удивительная деталь – одну из саратовских героинь зовут Нинель. Автор, должно быть, и понятия не имеет, что имя это – как и Владлен, Сталина, Рэм – есть детище советской эпохи и являет собой слово «Ленин», прочитанное наоборот.