Автор книги, справедливо полагая, что главное в любом детективе – тайна, берет на вооружение один-единственный эпитет и не выпускает это оружие из рук до самого конца романа. «В облике незнакомца, в его взгляде было что-то таинственное». «Странный дом имел притягательно-таинственный, но несколько мрачноватый вид». «Пройти мимо этой таинственной, манящей к себе двери она уже не смогла». «Хозяйка пристально посмотрела на него. – А вы таинственны, полковник!» «Мне нравится ваш дом. В нем что-то таинственное, завораживающее». И так далее. В произведении также имеют место «ореол таинственности», «таинственные шаги», «таинственный шепот» и даже «таинственный аромат» (из кухни, где готовится обед). Чтобы раскрыть тайну, требуются не только все мастерство частного сыщика, но и необходимые милицейские атрибуты капитана Шердакова: пистолет, «проницательные глаза» и «лукавая усмешка». Как и положено в детективе, любой капитанский жест может быть исполнен глубокого смысла, и автор произведения всегда честно об этом напоминает. «Шердаков покачал головой и потянулся за сигаретой. В этом невинном жесте было отчаянье обреченного на вечное непонимание мужчины». К сожалению, сообразительный убийца не относится к числу вечно непонимающих и расшифровывает с налета любые милицейские жесты. Именно поэтому расследование в романе длится очень долго, а тот факт, что между первой и второй жертвами – перерывчик небольшой, лишь усугубляет мучительную паузу второй части произведения. Даже злодей злодействует с некоторой ленцой, догадываясь, видимо, что возмездие придет только в финале, а пока можно расслабиться.

Не надо быть великим сыщиком, чтобы догадаться: Сергей Сидорский, скорее всего, в детективном жанре дебютант. Но главная беда даже не в конкретной неудаче конкретного автора. И не в том, что издательство априори определяет в разряд бестселлеров произведения заведомо десятистепенные – то есть, по сути, морочит читателя. Роман «Осознание ненависти» прежде всего стал убедительным доказательством нежизнеспособности классической детективной схемы в духе Агаты Кристи на нашем материале. И новейший опус С. Сидорского, и прежние произведения отечественных авторов, созданные в таком ключе («Три дня в Дагезане» Павла Шестакова, «До остановки – три часа» Эдуарда Бабкина и др.), оказались не в состоянии адекватно воспроизвести традиционный расклад: замкнутое пространство (гостиница или пансион), ограниченный круг подозреваемых, камерная интрига и финальное разоблачение. Весь наш образ жизни, невзирая на наступающий капитализм, протестует против подобных книжных схем. Уже с большой натугой можно представить у нас частный пансионат с табльдотом, вышколенной прислугой и хорошей кухней. И совершенно невозможно представить, чтобы этот оазис забугорного образца мог быть отрезан от окружающего мира. Ибо для построения замкнутой выгородки данное заведение пришлось бы помещать в глухую деревню, в пустыню или в тайгу – что моментально заставило бы любого читателя усомниться в умственных способностях как хозяев, так и постояльцев означенного пансионата. Более того. Любое замкнутое пространство в отечественном детективе (кроме, естественно, тюремной камеры) выглядит донельзя искусственно. Социум, еще совсем недавно занимавший шестую часть всей суши, пока не в силах избавиться от гигантомании; клаустрофобия и по сей день свойственна нашей ментальности. Можно сколько угодно пытаться вырастить собственных Агат Кристи, однако это еще очень долго будет адекватно попыткам превратить тайгу в аккуратный английский газончик. И если американский триллер (особенно времен сухого закона и Великой депрессии) легко переносится на нашу почву и сидит как влитой, то камерные сюжеты тетушки Агаты в наших камерах лучше и не стараться воспроизводить. Масштабы не те.

1995

Николай Псурцев. Голодные призраки. СПб.: Золотой век

Быстро отгадываем загадку: два конца, два кольца, посередине гвоздик. Так, правильно. Речь идет о роковой встрече представителей сексуального большинства (кольцо номер один, обручальное) и сексуального меньшинства (кольцо номер два, от только что брошенной гранаты Ф-1, в просторечии именуемой лимонкой). А гвоздик – это так, пикантная эротическая деталька, чтобы труднее было отгадывать. Эй, чего тебе, мальчик? Ножницы? Какие еще ножницы? Проваливай отсюда, пацан, нам только извращенцев здесь не хватало.

В пухлом шестисотсорокастраничном детективе Ник. Псурцева сюжета столько же, сколько было при социализме изюма в булочке с изюмом. С большим трудом наковырять можно примерно следующее: бывший офицер спецназа, бывший «афганец» Антон Нехов подозревается в растлении малолетних с последующими убийствами. На самом деле преступник – сослуживец Антона по Афгану. Впрочем, он тоже хороший человек, война просто его доконала, будь она неладна. В финале Антоша вынужден скрепя сердце пристрелить кореша. Вторая изюмина – чисто «афганский» сюжет из прошлого семилетней давности. Антон ищет убийцу своего «сэнсея» полковника Сухомятова. Выясняется, что злодей – сухомятовский сынуля, испытывавший противоестественную склонность к собственному отцу пополам с некрофилией. В финале этой изюмины Антон безо всякого сожаления дырявит лоб инфанта-некрофила из верного «кольта». Ягнята дисциплинированно молчат.

Если перевести оба эти душещипательных сюжета на страницы, в общей сложности выйдет не больше сотни. Нормальный псурцевский объем. Его роман «Супермен», изданный в 1990-м, уложился всего в 74 страницы. Однако теперь, несколько лет спустя, от тощенькой брошюрки с негодованием отвернется любой уважающий себя издатель. Чтобы подобного не произошло и листаж оказался впечатляющ, автор вынужден укрупнять форму при помощи силикона. Правда, опытные хирурги, по слухам, не больно-то жалуют этот универсальный материал, заранее предупреждая о возможной несовместимости с фабулой. Тем более и читатель, прельстившийся большими объемами (куда можно с головой погрузиться перед сном), может на ощупь заподозрить неладное и устроить скандал. Но покупка книги все равно уже произведена, деньги обратно не принимаются. К тому же адепту укрупнения объема текста при помощи хирургии трудно что-то инкриминировать. Надо было, гражданин, тщательнее пальпировать фактуру перед покупкой.

Вернемся к силикону. Николай Псурцев с равным успехом – в смысле наращивания форм – пользуется сразу двумя силиконовыми модификациями. Поскольку сюжет практически скрыт за синтетическим наполнителем, читателя невозможно грамотно держать в напряжении. Остается только держать того же читателя в приятном возбуждении, замыкая все тропы на единственной сфере человеческой жизнедеятельности. Смерть? Оч-чень эротично: «Он внимательно разглядывал полковника... надеясь увидеть торжествующий момент оргазма Смерти». Ключ в двери? Еще более эротично: «Ключ вошел в замок, как член во влагалище». Солнышко в небе? Суперэротика, вечный кайф: «Солнце светило уже без прежней любви, вернее, без прежнего желания трахнуть тебя, кончить на тебя своей красящейся коричневой спермой». Каждую метафору, каждое сравнение таким же образом можно развернуть на пару страниц, листаж возрастает фантастическим образом. Куда взгляд ни кинь, всюду клин. Или, как говаривал персонаж известного анекдота, глядя на нарисованные врачом квадратики, точечки и кружочки: «Доктор, да вы просто сексуальный маньяк!»

Вторая модификация силиконового наполнителя, возможно, менее эффектна, но несравненно более эффективна. Автор активно пользуется таким изобретением человеческого гения, как однородные члены. Причем писатель расходует их в таком количестве, что они трансформируются в нескончаемый многочлен. Если уж героиня взялась готовить на кухне, автор щедро перечисляет «картофель, капусту, морковь, свеклу, огурцы, помидоры, чеснок, редьку, манго, киви, лимон, ананасы, сало, корейку, спаржу, шпинат, салат, укроп, кинзу, черемшу, урюк, яблоки, зеленый и красный перцы, орехи, семечки, груши» и так далее, заканчивая список неизбежным хреном со всевозможными аллюзиями (см. разновидность силикона № 1). Само собой, если герой взялся кушать, писатель заботливо упомянет «колбасу трех сортов, и ветчину, и соленые грибочки, и авокадо, и баклажаны, и вальдшнепов, и гурийскую капусту, и филе из почек, и вязигу, и исландскую сельдь, и курицы, и кулебяку, и лососину, и ножки свиные и телячьи, и плов с изюмом и овощами», и прочие ценные блюда еще на пару абзацев – отчего заголовок книги кажется особенно лживым: при эдаком изобилии любая завалященькая тень отца Гамлета не останется ненакормленной. Да и с питьем в романе все в порядке. Даже когда сочинителю необходим только один предмет из обширного списка многочленов, он не преминет привести этот уже чисто виртуальный перечень: «Нехов подумал, что сейчас неплохо было бы выпить, и непременно виски, не водки, не коньяка, не сливовицы, не ракии, не джина, не шнапса, не текилы, не вермута, не сухого, не портвейна, не самогона, не браги, не шампанского» и так далее – в данном списке напитков, которые почему-то не пожелал употребить герой, отсутствуют разве что сакэ, граппа и тройной одеколон. Ну и, естественно, когда речь заходит о женщине, немедленно выясняется, что герой Николая Псурцева «всегда мечтал о женщине именно с такими плечами, лопатками, руками, бедрами, ногами, пятками, с таким затылком, с такой талией, с таким весом, с такой печенью, с таким желудком» и т. п. в соответствии с классическими учебниками анатомии (не упомянуты, пожалуй, только гипофиз и седалищный нерв).